Предатели
Часть 39 из 60 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Я с трудом проглатываю все, что толком не прожевала.
Первая мысль — сказать ему, какой он дурак.
Вторая — выплеснуть в лицо все содержимое чашки.
И только потом понимаю, что он просто шутит.
— Александра в порядке? — Мне стыдно, что дочка могла подумать, когда застала нас в постели. Даже в четыре года она уже многое понимает. Больше, чем я думаю, она способна осознать.
— В полном, — кивает Рэйн. — Хватит обо всем беспокоится, Монашка, я же сказал, что пока ты со мной — все вопросы решаю я.
Все чудесно.
Кроме этого «пока».
Как будто мы уже попрощались, наперед, чтобы потом просто разойтись.
Запиваю горечь сливочным напитком с нотками шоколада, набираюсь смелости, чтобы спросить, как прошел разговор с Островским, но у Рэйна звонит телефон и когда он смотрит на экран, быстро поднимается и идет в ванну, ни говоря ни слова.
Дверь закрывает.
Я слышу шум текущей из крана воды и обрывки слов: «Я занят… Вернусь через пару недель… Да, я здесь…»
Глупо вот так сразу думать, что это звонит женщина, но я уверена, что не ошиблась. Это логично — у молодого успешного мужчины должна быть соответствующая его статусу женщина. Конечно, его ровесница. Совершенно точно не «разведенка с прицепом», как нас между собой называют некоторые мужчины.
Спасибо, реальность, за отрезвляющий удар по голове.
Когда Рэйн выходит, я успеваю заскочить в ванну и быстро принимаю душ. Жестко соскребаю с кожи все остатки прошлой ночи, вдалбливая в голову: это просто секс, это ничего не значит, это часть «сделки», моя половина того, что необходимо сделать в обмен на свободу для нас с Капитошкой.
Нужно только собраться с силами и как-то поговорить с дочерью.
Господи, что же я за дура.
Если бы можно было расшибить лоб в обмен на «науку» больше никогда не позволять себе забываться, я бы так и сделала.
— Все хорошо? — спрашивает он, когда через полчаса выхожу уже причесанная и одетая.
— Да, конечно. — Хочу пройти мимо него, но он берет меня за локоть и вынуждает посмотреть ему в глаза. — Мне больно, Роман.
— Ночью тебе это нравилось, — прищуривается он.
— Ночью я исполняла часть нашей сделки. Как ты и хотел.
Он поджимает губы до побелевшей тонкой полосы. Выжидает, как будто дает мне шанс передумать и забрать свои слова обратно.
Я бы очень этого хотела.
Но в тридцать уже слишком опасно предаваться всяким иллюзиям, тем более тем, в которых молодой независимый мужчина, «взявший меня в аренду», вдруг предложит руку и сердце.
Мне кажется, ты говоришь какую-то надуманную херню, — продолжая держать мой локоть в тисках своих пальцев, говорит Рэйн где-то у меня над головой.
Мне безумно нравится, что он такой высокий, сильный, настойчивый и иногда творящий полную хрень. Это словно концентрация жизни, что-то вроде адреналиновой сыворотки, чтобы мое сердце забилось после безнадежной и окончательной смерти.
Но мне нельзя.
Я должна думать о дочери.
Я не хочу и не буду похожа на свою мать.
Даже если ради счастья дочери придется пожертвовать абсолютно всем. Я бы не задумываясь отдала жизнь, если бы кто-то прямо сейчас сказал, что такой обмен гарантирует ее бесконечное счастье и безоблачное будущее до самой старости. Жаль, что подобные чудеса случаются либо в слишком сказочных книгах, либо в ужасах про призыв демонов и джинов.
— Ты все еще делаешь мне больно, — продолжаю стоять на своем. Только эту фразу и могу повторять. Как заклинило. — Я не клялась тебе в любви, и мы оба знаем, что это просто договор. Который я буду выполнять безупречно до тех пор, пока ты так же выполняешь свою часть.
— Кстати, о моей части. — Рэйн как-то очень резко бросает мою руку. И это еще больнее, чем стальная хватка пальцев, после которой на мне наверняка останется пара свежих следов. — Островский пришел в себя и Алекса уже ошивается около его койки.
Горько усмехаюсь.
Кто бы сомневался, что именно она прибежит замаливать грехи, чтобы урвать хоть что-то. Она же была его женой, она знает, как и что ему сказать, чтобы максимально красиво и эффектно втоптать себя в грязь. Тогда Островский будет доволен и заплатит за акт показательного самобичевания, возможно, не один миллион. С его доходами уже можно позволять себе даже такие спектакли.
— Тогда… Мне противно, что приходится говорить об этом, но другого выхода нет. — Самое время пересмотреть наш договор, я полагаю. Раз ты больше никак не можешь повлиять на наследство, то…
В горло словно натолкали лезвий от бритвы.
Каждое слово кровоточит.
— Ну, Красотка, продолжай, чего застряла, — зло щурится Рэйн.
Он уже все понял.
Поэтому я теперь «Красотка».
Уже не «Монашка».
— Пожалуйста, заплати мне за ночь, и мы просто разойдемся.
Мне не плевать, что он обо мне думает. Слишком сильно «не плевать», чтобы не обращать внимания на выразительную боль в груди, когда Рэйн пожимает плечами и, поворачиваясь ко мне спиной, тянется к внутреннему карману пиджака.
Мне нужны деньги чтобы хотя бы на время скрыться из поля зрения Островского.
Чтобы придумать, как вывезти дочь из страны без его разрешения.
— Кстати, — Рэйн протягивает мне золотую пластиковую карту, — я сказал Островскому, что Капитошка — моя дочь. Раз уж он все равно считает тебя блядью.
Теперь я в полной мере понимаю, что значит выражение «земля уходит из-под ног».
Именно это со мной и происходит. Чтобы не свалиться, хватаюсь за дверной косяк сразу двумя руками, но мир от этого не становится стабильнее.
Он… что сказал?
— Зачем…? — Я даже не знаю, хочу ли услышать ответ.
«Считает тебя блядью…»
Мне в лицо, как плевок.
И даже если я заслужила…
После побоев, сломанных ребер и синяков, которые отпечатались у меня под кожей, я была уверена, что умею справляться с болью.
Не умею.
Я ничего и не знала о боли до этого момента.
— Хотел посмотреть, как эта старая тварь истечет желчью. Надеялся, что он сдохнет, но не с моим счастьем.
Рэйн говорит обо всем с таким выражением лица, словно для него все это — просто игра в боулинг: главное выбить страйк, а чьим сердцем — да не все ли равно?
— Он не поверит. — Кого я убеждаю? Островский уже ухватился за эту идею, уже направил своих ищеек по этому следу.
— Да в общем срать, что он там думает. — Рэйн передергивает плечами и сует карту в карман моего пиджака. — Там достаточная сумма, Красотка. Эта квартира оплачена на две недели вперед. Ты можешь жить здесь все это время, трахаться со мной и рассчитывать на мою защиту.
— Целых две недели, — язвлю я.
— Это лучше, чем ничего, — отзеркаливает он. — Потому что я — единственный человек в этой сраной стране, которому плевать на деньги и связи этого мудака. И единственный игрок на твоей стороне.
После прошлой ночи…
Это слишком жесткое приземление в пустоту и ничто.
Глава 41: Рэйн
Почему меня так заело?
За внутренности, за печенки, за ту херню в моей душе, которая, как я думал, давным-давно сдохла и избавила меня от деструктивных эмоций привязанности и… тепла.
Я ведь сам надиктовал условия: мы трахаемся, взамен я оплачиваю ее свободу.
Никаких сантиментов и прочего розово-поняшного дерьма. Только договор и максимально прозрачные условия.
А так бомбануло, что до сих пор еле держусь, чтобы не послать на хуй весь этот цирк и вернуться туда, где я был счастлив все эти четыре года. Е думая о ней, не вспоминая эти глаза и запретив себя вспоминать о том, что эта женщина воспитывает… мою сестру.
Долбаное… все!
Первая мысль — сказать ему, какой он дурак.
Вторая — выплеснуть в лицо все содержимое чашки.
И только потом понимаю, что он просто шутит.
— Александра в порядке? — Мне стыдно, что дочка могла подумать, когда застала нас в постели. Даже в четыре года она уже многое понимает. Больше, чем я думаю, она способна осознать.
— В полном, — кивает Рэйн. — Хватит обо всем беспокоится, Монашка, я же сказал, что пока ты со мной — все вопросы решаю я.
Все чудесно.
Кроме этого «пока».
Как будто мы уже попрощались, наперед, чтобы потом просто разойтись.
Запиваю горечь сливочным напитком с нотками шоколада, набираюсь смелости, чтобы спросить, как прошел разговор с Островским, но у Рэйна звонит телефон и когда он смотрит на экран, быстро поднимается и идет в ванну, ни говоря ни слова.
Дверь закрывает.
Я слышу шум текущей из крана воды и обрывки слов: «Я занят… Вернусь через пару недель… Да, я здесь…»
Глупо вот так сразу думать, что это звонит женщина, но я уверена, что не ошиблась. Это логично — у молодого успешного мужчины должна быть соответствующая его статусу женщина. Конечно, его ровесница. Совершенно точно не «разведенка с прицепом», как нас между собой называют некоторые мужчины.
Спасибо, реальность, за отрезвляющий удар по голове.
Когда Рэйн выходит, я успеваю заскочить в ванну и быстро принимаю душ. Жестко соскребаю с кожи все остатки прошлой ночи, вдалбливая в голову: это просто секс, это ничего не значит, это часть «сделки», моя половина того, что необходимо сделать в обмен на свободу для нас с Капитошкой.
Нужно только собраться с силами и как-то поговорить с дочерью.
Господи, что же я за дура.
Если бы можно было расшибить лоб в обмен на «науку» больше никогда не позволять себе забываться, я бы так и сделала.
— Все хорошо? — спрашивает он, когда через полчаса выхожу уже причесанная и одетая.
— Да, конечно. — Хочу пройти мимо него, но он берет меня за локоть и вынуждает посмотреть ему в глаза. — Мне больно, Роман.
— Ночью тебе это нравилось, — прищуривается он.
— Ночью я исполняла часть нашей сделки. Как ты и хотел.
Он поджимает губы до побелевшей тонкой полосы. Выжидает, как будто дает мне шанс передумать и забрать свои слова обратно.
Я бы очень этого хотела.
Но в тридцать уже слишком опасно предаваться всяким иллюзиям, тем более тем, в которых молодой независимый мужчина, «взявший меня в аренду», вдруг предложит руку и сердце.
Мне кажется, ты говоришь какую-то надуманную херню, — продолжая держать мой локоть в тисках своих пальцев, говорит Рэйн где-то у меня над головой.
Мне безумно нравится, что он такой высокий, сильный, настойчивый и иногда творящий полную хрень. Это словно концентрация жизни, что-то вроде адреналиновой сыворотки, чтобы мое сердце забилось после безнадежной и окончательной смерти.
Но мне нельзя.
Я должна думать о дочери.
Я не хочу и не буду похожа на свою мать.
Даже если ради счастья дочери придется пожертвовать абсолютно всем. Я бы не задумываясь отдала жизнь, если бы кто-то прямо сейчас сказал, что такой обмен гарантирует ее бесконечное счастье и безоблачное будущее до самой старости. Жаль, что подобные чудеса случаются либо в слишком сказочных книгах, либо в ужасах про призыв демонов и джинов.
— Ты все еще делаешь мне больно, — продолжаю стоять на своем. Только эту фразу и могу повторять. Как заклинило. — Я не клялась тебе в любви, и мы оба знаем, что это просто договор. Который я буду выполнять безупречно до тех пор, пока ты так же выполняешь свою часть.
— Кстати, о моей части. — Рэйн как-то очень резко бросает мою руку. И это еще больнее, чем стальная хватка пальцев, после которой на мне наверняка останется пара свежих следов. — Островский пришел в себя и Алекса уже ошивается около его койки.
Горько усмехаюсь.
Кто бы сомневался, что именно она прибежит замаливать грехи, чтобы урвать хоть что-то. Она же была его женой, она знает, как и что ему сказать, чтобы максимально красиво и эффектно втоптать себя в грязь. Тогда Островский будет доволен и заплатит за акт показательного самобичевания, возможно, не один миллион. С его доходами уже можно позволять себе даже такие спектакли.
— Тогда… Мне противно, что приходится говорить об этом, но другого выхода нет. — Самое время пересмотреть наш договор, я полагаю. Раз ты больше никак не можешь повлиять на наследство, то…
В горло словно натолкали лезвий от бритвы.
Каждое слово кровоточит.
— Ну, Красотка, продолжай, чего застряла, — зло щурится Рэйн.
Он уже все понял.
Поэтому я теперь «Красотка».
Уже не «Монашка».
— Пожалуйста, заплати мне за ночь, и мы просто разойдемся.
Мне не плевать, что он обо мне думает. Слишком сильно «не плевать», чтобы не обращать внимания на выразительную боль в груди, когда Рэйн пожимает плечами и, поворачиваясь ко мне спиной, тянется к внутреннему карману пиджака.
Мне нужны деньги чтобы хотя бы на время скрыться из поля зрения Островского.
Чтобы придумать, как вывезти дочь из страны без его разрешения.
— Кстати, — Рэйн протягивает мне золотую пластиковую карту, — я сказал Островскому, что Капитошка — моя дочь. Раз уж он все равно считает тебя блядью.
Теперь я в полной мере понимаю, что значит выражение «земля уходит из-под ног».
Именно это со мной и происходит. Чтобы не свалиться, хватаюсь за дверной косяк сразу двумя руками, но мир от этого не становится стабильнее.
Он… что сказал?
— Зачем…? — Я даже не знаю, хочу ли услышать ответ.
«Считает тебя блядью…»
Мне в лицо, как плевок.
И даже если я заслужила…
После побоев, сломанных ребер и синяков, которые отпечатались у меня под кожей, я была уверена, что умею справляться с болью.
Не умею.
Я ничего и не знала о боли до этого момента.
— Хотел посмотреть, как эта старая тварь истечет желчью. Надеялся, что он сдохнет, но не с моим счастьем.
Рэйн говорит обо всем с таким выражением лица, словно для него все это — просто игра в боулинг: главное выбить страйк, а чьим сердцем — да не все ли равно?
— Он не поверит. — Кого я убеждаю? Островский уже ухватился за эту идею, уже направил своих ищеек по этому следу.
— Да в общем срать, что он там думает. — Рэйн передергивает плечами и сует карту в карман моего пиджака. — Там достаточная сумма, Красотка. Эта квартира оплачена на две недели вперед. Ты можешь жить здесь все это время, трахаться со мной и рассчитывать на мою защиту.
— Целых две недели, — язвлю я.
— Это лучше, чем ничего, — отзеркаливает он. — Потому что я — единственный человек в этой сраной стране, которому плевать на деньги и связи этого мудака. И единственный игрок на твоей стороне.
После прошлой ночи…
Это слишком жесткое приземление в пустоту и ничто.
Глава 41: Рэйн
Почему меня так заело?
За внутренности, за печенки, за ту херню в моей душе, которая, как я думал, давным-давно сдохла и избавила меня от деструктивных эмоций привязанности и… тепла.
Я ведь сам надиктовал условия: мы трахаемся, взамен я оплачиваю ее свободу.
Никаких сантиментов и прочего розово-поняшного дерьма. Только договор и максимально прозрачные условия.
А так бомбануло, что до сих пор еле держусь, чтобы не послать на хуй весь этот цирк и вернуться туда, где я был счастлив все эти четыре года. Е думая о ней, не вспоминая эти глаза и запретив себя вспоминать о том, что эта женщина воспитывает… мою сестру.
Долбаное… все!