Поверхностное натяжение

Комиссия внимала; уже включился магнитофон, и тихо сматывалась пленка на герметично опечатываемую катушку. Микелис и Агронски вопрошающе поглядели на Руис-Санчеса.

– Что скажешь, Рамон? – сдвинув брови, поинтересовался Микелис, временно отключив магнитофон. – Это не опасно?

Руис-Санчес уже изучал Кливерову ротовую полость: почти все язвочки действительно зарубцевались, а немногие оставшиеся начали затягиваться молодой тканью. Глаза у Кливера чуть слезились (значит, заражение крови еще сказывается), но в остальном от вчерашнего отравления не осталось и следа. Вот выглядел Кливер и впрямь ужасно, что да, то да – впрочем, совершенно естественно для человека, который совсем недавно валялся пластом и без оглядки пережигал белок собственных клеток. Что касается гематомы, с той управится холодный компресс.

– Ну, если уж очень хочется рисковать своей жизнью, такое право у него есть – по крайней мере, косвенно, – проговорил Руис-Санчес. – Пол, в первую очередь ты должен куда-нибудь сесть, надеть теплый халат и укутать ноги. Потом тебе надо поесть, сейчас я что-нибудь сготовлю. На поправку ты пошел удивительно быстро, но у тебя еще имеются все шансы подхватить настоящую инфекцию.

– Согласен на компромисс, – быстро сказал Кливер. – Героя строить не собираюсь, просто хочу, чтоб меня выслушали. Кто-нибудь, помогите мне дойти вон до той кушетки. На ногах я как-то еще не слишком твердо держусь.

Суета вокруг Кливера длилась добрых полчаса, пока Руис-Санчес не соизволил высказать удовлетворение. Физику – судя по кривоватой усмешке – это, кажется, даже нравилось. В конце концов, ему вручили кружку гштъита – местного чая на травах, восхитительно вкусного, причем настолько, что в ближайшем будущем у того были все шансы стать главной статьей экспорта.

– Ну ладно, Майк, врубай шарманку, и поехали, – произнес Кливер.

– Ты уверен? – поинтересовался Микелис.

– На сто процентов. Врубай, черт побери.

Микелис повернул ключ, вытащил и положил в карман. Пошла запись.

– Хорошо, Пол, – сказал он. – Ты из кожи вон лез, лишь бы оказаться в центре внимания. Трудно не согласиться, тебе это удалось. Колись, короче: почему на связь не выходил?

– Не хотелось.

– Секундочку, секундочку, – вмешался Агронски. – Пол, не забывай, идет запись; совершенно необязательно пускаться с места в карьер и выпаливать первое, что взбредет. Согласен, речевые центры у тебя вполне пришли в норму, но это ж еще не повод… Может, ты ни разу не подавал вестей, потому что не сумел освоить связь через… как его… Дерево?

– Нет, дело не в этом, – стоял на своем Кливер. – Спасибо, конечно, Агронски, за заботу, но нечего выдумывать за меня алиби всякие. Я сам прекрасно помню, что там у меня было не того; да и поздновато как-то уже правдоподобное алиби сочинять. Конечно, контролируй я полностью свои действия, все было бы шито-крыто. Но из-за этого ананаса чертова все пошло прахом. Я понял это ночью, когда сопротивлялся как одержимый, лишь бы переговорить с вами до возвращения святого отца; однако не выгорело.

– Сейчас ты к этому относишься уже довольно спокойно, – заметил Микелис.

– Ну, как тебе сказать… конечно, я лопухнулся. Но я реалист. К тому же, Майк, у меня были чертовски веские причины делать то, что делал. Надеюсь, вы еще согласитесь со мной, когда я все объясню.

– Ладно, – сказал Микелис – Валяй.

Кливер привалился к стенке и сложил руки на коленях. Вид у него стал немного торжественный, едва ли не библейский. Ситуация явно была ему по вкусу.

– Во-первых, как я уже сказал, на связь я не выходил, потому что не хотелось. Разобраться с Деревом можно было бы достаточно просто – так же, как сделал святой отец, например, – то есть попросить переправлять сообщения кого-нибудь из змей. Конечно, болтать по-змеиному я не умею, но можно было бы попросить помочь святого отца – а тогда пришлось бы посвящать его в мои планы. А поскольку это отпадало, оставалось разве что попробовать освоить Дерево непосредственно. Теперь-то я знаю все технические сложности, с какими пришлось бы столкнуться. И подожди, Майк, пока ты это Дерево не увидишь. По сути, это однопереходный транзистор, где полупроводник – офигенная кристаллическая глыба под корнями; кристалл – пьезоэлектрический, и всякий раз, как корни на него давят, испускает радиоизлучение. Это что-то совершенно фантастическое; ничего похожего нет во всей Галактике, готов биться об заклад… Короче: я хотел, чтобы между вами и нами возник барьер; чтобы вы не имели ни малейшего представления, что происходит здесь, на побережье. Я хотел, чтобы вы вообразили себе худшее и – если все пройдет, как задумано – стали бы обвинять змей. А когда вы сюда, в конце концов, прилетели б – если прилетели б, – я постарался бы подать все так, будто это змеи не позволяли мне выходить на связь. Я даже подготовил несколько «доказательств», чтобы вы на них сами наткнулись… ладно, теперь-то какая разница. Но, уверен, смотрелось бы все убедительно – как бы там святой отец из кожи вон ни лез, убеждая вас в обратном.

– Подумай хорошенько, может, запись все-таки выключить? – негромко поинтересовался Микелис.

– Да выбрось ты этот чертов ключ и слушай внимательно, что я говорю. Как по-моему, так стыдоба просто, что в последний момент я напоролся на ананас этот хренов. Тут-то у святого отца и возник шанс что-то разнюхать. Клянусь, не подкосило бы меня, он так ничего и не узнал бы до самого до вашего прилета – а там уже было бы поздно.

– Так-то оно, может, и так, – проговорил Руис-Санчес, не сводя с Кливера немигающего взгляда. – Но никакая это не случайность, что ты напоролся на свой «ананас». Не трать ты все время на выдумывание какой-то своей Литии, а изучай планету как следует – зачем тебя, собственно, и посылали, – ты б уже достаточно знал, чтобы не напарываться на «ананасы» там всякие. По крайней мере, мог бы уже говорить по-литиански; хотя бы не хуже Агронски.

– Может, оно, конечно, и так, – отозвался Кливер. – Но мне-то опять же без разницы. Что до изучения планеты, то я обнаружил самый главный факт, с лихвой перекрывающий все прочие, и этого должно быть достаточно. В отличие от тебя, Рамон, когда прижмет, я не отвлекаюсь на всякие там благоглупости по мелочи; к тому же после драки кулаками не машут.

– Давайте только не будем переходить на личности, рановато еще как-то, – вступил Микелис. – Историю свою ты рассказал, и безо всяких прикрас – значит, наверно, должна быть какая-то причина, что ты так вот взял все и выложил. Рассчитывать на прощение – или хотя бы на не слишком суровое осуждение – можешь, только если назовешь причину. Давай, колись.

– Дело вот в чем… – произнес Кливер и впервые несколько оживился. Он подался вперед (в мерцающем газовом свете резко выступили скулы, по сравнению с зияющими провалами щек) и наставил чуть подрагивающий палец на Микелиса. – Майк, ты вообще представляешь себе, на чем мы тут сидим? Для начала, хотя бы – ты в курсе, сколько тут рутила?[10]

– В курсе, конечно, – ответил Микелис. – Агронски рассказывал, сколько тут чего. С того времени я только и ломал голову, как бы обогащать руду прямо здесь. Если мы проголосуем за то, чтобы планету открыть, наши проблемы с титаном будут решены на век вперед; если не на дольше. То же самое я изложу в своем персональном отчете. Ну и что с того? Гипотеза такая была еще до посадки, чисто из дистанционных измерений планетарной массы.

– А как насчет пегматита? – вкрадчиво поинтересовался Кливер.[11]

– Что значит «как»? – озадаченно переспросил Микелис – Полагаю, его тут более чем достаточно – правда, руки проверить у меня так и не доходили. Титан – да, это важно; но литий… Для ракетного топлива его уже лет пятьдесят как не используют.

– И слава богу, – добавил Агронски. – Эти древние двигатели Ли-Флуора взрывались, прямо как боеголовки. Малейшая утечка топлива – и ба-бах!

– Тем не менее, Майк, на Земле до сих пор литий стоит двадцать тысяч долларов за английскую тонну – ровно столько же, сколько в шестидесятых годах прошлого века, ну там, с учетом изменения курса. Это тебе ни о чем не говорит?[12]

– Гораздо больше меня интересует, что это говорит тебе, – произнес Микелис. – Сколотить состояние на этой экспедиции никто из нас все равно не сколотит, будь даже планета вся из себя внутри платиновая, что маловероятно. И если дело только в цене, то, учитывая, сколько тут лития, на Земле она быстренько упадет. Да и на что он по большому счету-то сдался?

– Бомбы из него делают, – сказал Кливер. – Настоящие. Ядерные. Для контролируемого синтеза от лития проку мало, но для бомбочки мегатонн эдак на несколько дейтериевая соль – самое то, что надо.

На Руис-Санчеса с новой силой накатили головокружение и усталость. Именно этого он и боялся; возьмем планету, названную Литией только из-за того, что состоит на первый взгляд в основном из камня, – и обязательно кто-нибудь в лепешку расшибется, отыскивая на ней металл литий. И, не дай бог, найдет.[13]

– Пол, – произнес он, – я передумал. Даже не напорись ты на «ананас» свой, все равно я узнал бы, в чем дело. Когда ты тогда вернулся, то обмолвился, что ищешь пегматит и что, по-твоему, здесь можно было бы развернуть производство трития в промышленных масштабах. Очевидно, ты думал, я в этом ничего не смыслю. Но ты все равно уже тогда проговорился, даже если бы не «ананас». Ты явно не слишком наблюдателен – и что касается меня, и что касается Литии.

– Сейчас-то легко, – снисходительно бросил Кливер, – говорить: мол, я всю дорогу знал.

– Легче легкого – особенно со столь неоценимой помощью, – отозвался Руис-Санчес. – Сомневаюсь только, чтобы твои виды на Литию одним этим и ограничивались – водородные бомбы клепать. Более того, вряд ли ты даже к этому на самом-то деле ведешь. Чего тебе больше всего на свете хочется – так это вообще убрать Литию куда-нибудь подальше. Ты терпеть эту планету не можешь. Ты хотел бы думать, будто на самом деле ее и нет вовсе. Потому и такой пафос – вопреки всему развернуть здесь военное производство; тогда-то уж точно из соображений безопасности Литию объявят закрытой. Так ведь?

– Естественно, так; только никакое это не чтение мыслей, а чистой воды шарлатанство, – презрительно скривился Кливер. – Если даже священнику под силу в этом разобраться, оно должно быть совсем уж очевидно; а поскольку мотивы первооткрывателя нетрудно оспорить, то ну его на фиг. Баста. Но послушай, Майк: ни перед одной аналогичной комиссией не стояло еще такой важной задачи. Эта планета будто специально создана, чтобы всю ее превратить в исследовательский и производственный термоядерный центр. Запасы основного сырья тут практически неограничены. Что еще важней, ядерная физика – в состоянии практически зачаточном; по крайней мере, беспокоиться не о чем. Все расщепляющиеся материалы, радиоактивные элементы и прочее придется, конечно, ввозить; змеи о них и слыхом не слыхивали. Более того, приборы всякие – счетчики там, ускорители, прочую хренотень – не сделать без железа, которого у змей нет, а также не зная основных принципов магнетизма и квантовой механики. Дешевой рабочей силы тут – тьма-тьмущая; и, если принять соответствующие меры предосторожности, ничего секретного змеям ни в жизнь не разнюхать… Все, что надо сделать, – это отнести планету к категории 3-Е и по меньшей мере на век вперед намертво пресечь любые поползновения построить тут пересадочную станцию или базу общего назначения. А в параллельном докладе кассационному комитету ООН можно указать открытым текстом, что есть Лития на самом деле: арсенал категории 3-А для всей Земли, для всего содружества планет под нашим контролем. Пленка защищена; официальному, административному рассмотрению подлежит только решение насчет 3-Е; проворонить такой шанс было бы преступлением!


– Против кого? – поинтересовался Руис-Санчес.

– Чего? Не понял.

– Против кого ты собираешься весь этот арсенал копить? Зачем нужно целую планету гробить только на то, чтобы водородные бомбы клепать?

– ООН бомбы очень даже пригодятся, – сухо сказал Кливер. – Не так давно даже на Земле оставалась еще пара-тройка воинственных государств, и кто гарантирует, что таковые не возникнут в ближайшем будущем? Не забывай также, что водородные бомбы, в отличие от простых атомных, нельзя хранить бесконечно долго – только несколько лет. Период полураспада у лития довольно короткий, да и тритий-шесть не больно-то долгоживущий. Вряд ли ты в этом хорошо разбираешься. Но поверь мне на слово, ооновская полиция будет на седьмом небе от счастья, когда узнает, что появилась возможность практически неограниченно пополнять водородный арсенал; и никаких тебе больше проблем со сроком годности!.. Кроме того – если вы вообще брали за труд об этом задуматься – очевидно же, что вся эта бесконечная консолидация миролюбивых планет не может длиться вечно. Рано или поздно… короче, что будет, если следующая обнаруженная нами планета окажется вроде Земли? Если так, то они станут драться, и драться, как одержимые; целая планета одержимых, лишь бы остаться вне нашей сферы влияния. Или… что будет, если какая-нибудь следующая планета – всего лишь аванпост целой федерации вроде нашей, если не больше? Когда такой день наступит – а он наступит, можно не сомневаться, – мы будем только рады-радешеньки, если успеем забросать противника от полюса до полюса водородными бомбами – и выпутаться из передряги с минимальными потерями.

– С нашей стороны, – уточнил Руис-Санчес.

– А что, есть какая-то другая сторона?

– Черт возьми, по-моему, звучит вполне разумно, – высказался Агронски. – Что скажешь, Майк?

– Ничего пока не скажу, – протянул Микелис. – Пол, я до сих пор так и не понял, зачем тебе было так выжучиваться – тоже мне, рыцарь плаща и кинжала нашелся. Определенные достоинства в твоем предложении есть – но ты же сам признался раньше, что хотел, если выйдет, заручиться нашей поддержкой хитростью. Зачем? Одной силе своих аргументов ты не доверял?

– Нет, – отрезал Кливер. – Мне как-то не доводилось прежде участвовать в комиссии без председателя и с четным числом членов, специально, чтобы голосованием ничего было не решить; и где голос человека, чья голова забита мелочным морализаторством и метафизикой трехтысячелетней давности, имеет тот же вес, что голос ученого.

– Не слишком ли сильно сказано, Пол? – поинтересовался Микелис.

– Да сам знаю, что слишком! Если уж на то пошло, где угодно готов засвидетельствовать: святой отец – чертовски хороший биолог. Я видел его в работе, и лучше биологов просто не бывает – кстати, очень может быть, только что он спас мне жизнь, откуда мы знаем. В этом смысле он такой же ученый, как все мы – ну, насколько биологию можно вообще считать наукой.

– Спасибо за комплимент… – произнес Руис-Санчес. – Пол, учили бы тебя хоть чуть-чуть истории, ты был бы в курсе, что иезуиты одними из первых исследовали Китай, Парагвай и североамериканские пустыни. Может, тогда бы ты не так удивлялся, что я тут делаю.

– Очень может быть. Тем не менее, насколько я понимаю этот парадокс, речь совершенно о другом. Помнится, водили как-то раз меня в нотр-дамские лаборатории – ну, этот их знаменитый проект, «Биосфера», изолированная от микробов. Всяких чудес от физиологии они там извлекли на свет божий просто видимо-невидимо; ни дать ни взять – фокусник с цилиндром. Так я тогда еще все никак не мог понять – как это можно одновременно быть прекрасным ученым и добрым католиком… ну или еще церковником каким. Как это так может быть – наука, что ли, в одном отделении в мозгу хранится, а религия в другом? Так до сих пор и не понимаю.

– Нет никаких отделений, – произнес Руис-Санчес. – Все едино.

– То же самое ты говорил и раньше. Это не ответ; на самом деле это-то меня окончательно и убедило, что запланированное совершенно необходимо. Я не хотел рисковать – вдруг там между этими твоими отделениями еще перезамкнет чего-нибудь. Я совершенно серьезно намеревался устроить все так, чтобы голос святого отца при обсуждении не имел никакого веса. Вот для чего я… как ты там говорил, Майк? – косил под рыцаря плаща и кинжала. Может, смотрелось оно и глупо, не знаю; тяжело все-таки выступать агентом-провокатором без специального образования, мог бы и сам догадаться.

Руис-Санчес попытался представить, какой будет реакция Кливера через несколько минут, когда тот узнает, что мог бы добиться своего, и пальцем не шевельнув. Разумеется, преданный труженик науки, корпящий единственно ради вящей славы человека, не мог морально готовиться ни к чему, кроме поражения; в том-то и заключалась погрешимость человеческая. Но будет ли Кливер после всего в состоянии понять, что испытал Руис-Санчес, когда открылась ему погрешимость Господа? Вряд ли.

– Но я не стыжусь ничего, что делал, – говорил Кливер. – Стыдно только, что не выгорело.





VII




Запись зафиксировала краткий, болезненный пробел.

– Вот, значит, как оно, – проговорил наконец Микелис.

– Да, Майк, именно так. А, вот еще. Что до голосования, то, если кто еще сомневается, я за то, чтоб объявить планету закрытой. Очередь ваша.

– Ну что, Рамон, – сказал Микелис, – выступишь? Твое законное право; я бы даже сказал, личная привилегия. Боюсь, правда, атмосфера в данный момент несколько накалена.

– Нет, Майк. Давай лучше ты.

– Я пока не готов, если большинство не настаивает. Агронски, ты как?

– Пожалуйста, – сказал Агронски. – Как геолог, а также как простой смертный, слабо разбирающийся в тонких материях, я склонен поддержать Кливера. С любой другой точки зрения, кроме кливеровской, Лития не представляет собой абсолютно ничего выдающегося. Нет, планета вполне приличная, тихая, ничем таким особенным не богатая… ну, то есть гштъит – вещь, конечно, потрясающая, но это все-таки скорее роскошь, чем предмет первой необходимости… да и каких-то неприятностей отсюда, по-моему, вряд ли можно ожидать. Поставить тут пересадочную станцию было бы очень даже ничего – но в какой-нибудь соседней системе ничуть не хуже… А вот устроить тут арсенал – ну, в том смысле, как говорил Кливер – почему бы, собственно, и нет? В любом другом отношении это, по-моему, не планета, а тоска зеленая – и не просто зеленая, а очень зеленая. Единственное, что тут еще есть, это титан – но титана сейчас и на Земле вовсе не так мало, как Майку кажется; а всякие самоцветы, камешки там полудрагоценные и прочее, опять же, можно и на Земле добывать, вовсе не обязательно за полсотни световых лет переться. Так что, я сказал бы: или ставим тут пересадочную станцию, и фиг с ним со всем остальным, или делаем, как предложил Кливер.

– Все-таки что именно? – спросил Руис-Санчес.

– А что важнее, святой отец? Планеты, годящиеся под пересадочные станции, по-моему, и так пятачок пучок. А вот чтобы можно было термоядерную лабораторию устроить – явно несколько меньше; на моей памяти, Лития вообще первая. Так зачем использовать планету как любую другую, если она уникальна? Почему бы не применить закон логического скупердяйства – бритву Оккама? До сих пор она как-то неплохо справлялась – с научными, по крайней мере, проблемами. Готов биться об заклад, и в данной ситуации лучшего инструмента не сыщешь.

– Бритва Оккама – не закон природы, – отозвался Руис-Санчес, – а так, удобство от эвристики; короче, наука имеет много гитик. Кроме того, Агронски, работает она, только когда надо найти простейшее решение проблемы, удовлетворяющее всем фактам. Что до фактов, ты их знаешь явно не все; далеко не все.

– Ну так просвети, – состроив благочестивую мину, произнес Агронски. – Я внимательно слушаю.

– Итак, ты голосуешь за то, чтобы планету закрыть? – уточнил Микелис.

– Да, конечно, я что, Майк, неясно выражался?

– Пускай на пленке четко зафиксируется, да или нет, – пояснил Микелис. – Ну что, Рамон, дело за нами. Давай, я начну. Пожалуй, теперь я готов.

– Конечно, Майк, конечно.

– В таком случае, – начал Микелис все тем же мрачновато-бесстрастным тоном, – мне хотелось бы сказать, что джентльмены эти глупцы, причем глупцы опасные, так как при всем при том считаются учеными. Пол, ухищрения твои яйца выеденного не стоят; речь не о них. Я даже не предлагаю подчистить запись, чтоб тебе не казалось, будто со мной надо как-то еще отношения налаживать. Как ты и просил, будем обсуждать только цель, которой ты хотел добиться.