Повелитель войн

– Я бы хотел снова повидаться с ним, – с тоской проговорил я.

– Ну так поехали с нами!

Я покачал головой:

– Я опасаюсь бед с севера. И предпочту остаться здесь.

Ода с улыбкой коснулся моей руки:

– Ты чересчур тревожишься, друг мой.

– Неужели?

– Большой войны не будет. Анлафа связывают соперники-норманны в Ирландии. Стоит ему отправиться с войском за море, как они захватят его землю. А если он поведет всего половину армии, ему не достанет сил завоевать Нортумбрию даже при помощи Константина. Страт-Клота говорит о мире с Шотландией, но теперь, убедившись в слабости Константина, разве не может Овейн нанести удар снова? И неужели ты веришь в способность норманнов надолго объединиться под властью одного вождя? Такого испокон века не случалось, вот и сейчас не произойдет. Нет, друг мой. На севере много шума, потому что тут живет шумный народ, но скотты получили жестокий урок, норманны предпочитают драться друг с другом, а не с нами, и я уверяю тебя, что тут будет царить мир. Этельстан коронуется в Эофервике, и, хвала Господу, наконец-то родится Инглаланд.

– Хвала Господу? – проворчал я.

– Одна страна, один народ, один Бог.

Отчего-то при этих словах у меня екнуло сердце. Не потому ли, что они звучали приговором Нортумбрии? Я коснулся рукояти ножа на поясе. С учетом присутствия Этельстана входить с мечом не допускалось, но ножа достаточно, чтобы обеспечить переход в Валгаллу. Мне доводилось видеть, как люди внезапно умирают в залах: падают со скамьи, схватившись за грудь. А я, хоть и чувствовал себя хорошо, понимал, что смерть где-то неподалеку. Скоро она придет. Печальная мысль промелькнула подобно тени облака, пробежавшей по воде. Я могу даже не узнать, чем все закончится: захочет ли Константин свершить месть, отправится ли Анлаф с флотом через море и удержит ли мой сын Беббанбург против ополчившегося на него всего мира.

– Пойдем в дом. – Ода встал. – Холодает.

– Этельстан все еще хочет получить Беббанбург? – спросил я у него внезапно.

– Думаю, нет. То стремление умерло вместе с Элдредом.

– Тогда, видимо, мне следует быть благодарным тому, кто его убил.

– Многие из нас согласны с этим, – спокойно признался епископ. – Потому что Элдред давал королю плохие советы.

На миг мне показалось, что у него в мыслях было сказать мне спасибо, но он только улыбнулся и ушел.

Он вернулся в зал, а я остался снаружи. Сидел и смотрел на море и на посеребренные луной облака. Мне хотелось увидеть дракона. Но он не появился.





* * *


Дракон проснулся в моих снах.

Я почти позабыл сагу про Беовульфа, пока Ода не напомнил мне эту древнюю историю. Беовульф происходил из гетов, одного из норманнских племен. Он отправился в земли данов, чтобы истреблять чудовищ. Убил Гренделя, потом его мать, а пятьдесят зим спустя одолел дракона. Песнь о Беовульфе исполняли иногда на пирах, где за столами в больших дымных залах собирались воины.

И дракон севера стал приходить ко мне во снах. Ночь за ночью я просыпался весь в поту. Бенедетта говорила, что я кричал от страха. Она баюкала меня, утешала, успокаивала. А потом дракон являлся вновь. Он не летел на громадных крыльях, от которых пенилось море, но выползал как змей из подземного мира, через коридор с колоннадой и резными каменными, арками, освещенными пламенем его ноздрей, глубоких, как пещеры. Ему полагалось спать-почивать на груде золота, на сваленных в кучу шлемах, кубках и блюдах, витых браслетах и драгоценных камнях. Но в каждом сне дракон подбирался ко мне.

Мне снилось, что я нахожусь в кургане. Я это сознаю, хотя сам не понимаю, как мог об этом догадаться. Мне также известно, что дракон палит усадьбы, поливает пламенем дома моих людей и что его следует убить. Я владетель Беббанбурга, защитник своего народа, поэтому мой долг войти в логово и сразить зверя. Я вооружаюсь большим железным щитом, выкованным Деоголом, беббанбургским кузнецом. Он тяжелый, но щит из ивовых досок загорится при первом же дыхании дракона, поэтому навстречу подползающему гаду я выставляю железный щит. Зверь кричит, но не от страха, а от ярости, громадная его голова отклоняется, я приседаю, и на меня с ревом тысячи ураганов обрушивается волна пламени. Она окутывает меня, раня и обжигая, щит раскаляется докрасна, сама земля дрожит под ногами, когда я с трудом иду вперед и поднимаю меч.

Это никогда не бывает Вздох Змея. Это очень древний меч, зазубренный и выщербленный, клинок, видевший много битв. Его имя Нэглинг, то есть Коготь. Коготь против дракона. Когда гадина снова отводит башку, я пускаю в ход Нэглинг. Сильный удар! Я целюсь дракону в голову, между глаз, в уязвимое место. И тут Нэглинг ломается на куски. В этот момент я просыпаюсь, ночь за ночью, в поту и в страхе, чувствую, как пламя обволакивает меня снова, и я шатаюсь, сгорая заживо, сжимая обломок меча.

Я стал бояться спать, потому что уснуть означало увидеть сон, а в нем – собственную гибель. Редко выдавалась ночь, когда дракон не выползал из своего набитого золотом логова, а я не просыпался ужасе. С приходом длинных зимних ночей сон стал более явственным и изменился. Дракон второй раз изрыгает пламя, и я опускаю раскаленный докрасна щит, отбрасываю бесполезный эфес Нэглинга и выхватываю сакс. Справа от меня в бой вступает мой спутник. Это не Финан, а Сигтригр, мой одноглазый зять. Его деревянный щит горит. Правой рукой он орудует длинным мечом, стараясь проткнуть дракону голову, я тоже наношу удар Пронзающим. Пронзающим? Мой сакс ведь носит имя Осиное Жало, а не Пронзающий! Как бы то ни было, Пронзающий оказывается клинком более надежным, чем Нэглинг: его блестящее лезвие вспарывает драконью глотку, и изливающееся пламя обжигает мне руку. Слышатся два крика боли: мой и дракона. Исполинская тварь валится, огонь умирает, Сигтригр опускается рядом со мной на колени. Я понимаю, что время мое сочтено. Тут я просыпаюсь. Так было и этой ночью.

– Опять тот же сон? – спросила Бенедетта.

– Мы убили дракона, но я погиб.

– Ты не погиб, – строго сказала она. – Ты здесь.

– Сигтригр помогал мне.

– Сигтригр?! Он ведь родич Анлафа, так?

– И Гутфрита.

Я скинул с себя шкуры. Стояла холодная зимняя ночь, но мне было жарко.

– Сон – это знамение, – сказал я, как говорил сотню раз до этого. Вот только в чем его смысл? Дракон может означать Константина и его союзников, и в битве с ними меня ждет гибель. Но моим соратником был норманн Сигтригр, двоюродный брат Анлафа. Выходит, мне предстоит сражаться вместе с Анлафом? Не сломался ли Нэглинг по той причине, что я выбрал не ту сторону? Я положил руку на эфес Вздоха Змея. Меч всегда находился рядом: если смерть придет в темноте, у меня есть шанс схватить оружие.

– Ничего этот сон не значит, – заявила Бенедетта. – Это всего лишь древняя легенда!

– Все сны имеют смысл. Это послания.


– Тогда найди какую-нибудь старуху, способную растолковать его тебе! Потом отыщи другую, и она скажет тебе ровно противоположное. Сон – это только сон.

Бенедетта пыталась меня успокоить. Я знал, что она верит в сны как в послания, но не желает признавать истинность сна, в котором дракон выползает из логова, чтобы изрыгать испепеляющее пламя. Днем сон померк. В самом ли деле дракон – это Шотландия? Похоже, Этельстан был прав и скотты присмирели. Набегов за скотом было мало, Эохайд держался вдали от Камбрии, где норманны, пусть и скрипя зубами, платили подати Годрику и Альфгару. Через два года после похода Этельстана шотландцы даже направили в Эофервик, где находился двор, послов с дарами: украшенной драгоценностями Библией и шестью кривыми моржовыми клыками.

– Наш король, – заявил епископ возглавивший посольство, – пришлет также полагающуюся тебе дань.

Слова давались ему будто через силу.

– Дань запоздала, – строго произнес Этельстан. Его длинные волосы снова были заплетены в перехваченные тесьмой косицы, а сам он восседал на троне, принадлежавшем некогда Сигтригру.

– Она поступит, государь, – сказал епископ.

– Скоро.

– Скоро, – эхом повторил прелат.

До меня дошел слух, что дань доставили в Кайр-Лигвалид, но полной она была или не полной, не сообщалось. Я посетил Этельстана в Эофервике, и ему, похоже, встреча со мной доставила радость. Он подшучивал над моей седой бородой, любезно держался с Бенедеттой, но в остальном почти не замечал нас. Я уехал, как только смог. Вернулся в убежище Беббанбурга, где сон продолжал беспокоить меня, хотя и не так часто. Я поведал про него Финану, а тот лишь рассмеялся:

– Если тебе придется драться с драконом, то обещаю, я буду рядом. И тогда останется только пожалеть несчастное животное. Мы добавим его череп к прочим на воротах. Это будет настоящая диковина, нечего и говорить.

В следующие двенадцать месяцев сон все еще приходил, но редко. Как-то во время сбора урожая Эгил приехал в Беббанбург. Мои воины стучали по столам, требуя песню, и он исполнил им про Беовульфа. Но даже это не освежило сон. Я от начала до конца прослушал, как король гетов Беовульф, старый и седой, отправился в глубокий курган с железным щитом, и как он выхватил Нэглинг, свой боевой меч, и как меч сломался, а потом Беовульф вместе с одним соратником прикончил зверя саксом по имени Пронзительный, и как погиб сам.

Воины – народ чувствительный. Мои люди знали эту историю, но все равно сидели как завороженные все это долгое время, и в конце у иных даже слезы потекли. Эгил с силой ударил по струнам арфы, голос его окреп: «Swa begnornodon Geata leode, hlafordes hryre»[5]. Клянусь, слушатели рыдали, пока Эгил исполнял траурные строфы, описывающие горе дружинников Беовульфа, оплакивающих своего вождя. Они говорили, что он был лучшим из всех королей, самым щедрым, самым добрым и самым доблестным. Когда замер последний аккорд, Эгил подмигнул мне, а люди в зале закричали и застучали по столам. Я полагал, что сон вернется той ночью, но он не пришел, и поутру я нащупал рукоять Вздоха Змея и возрадовался, что жив.

То было утро Шумного дня – события, которому мои люди всегда радовались. Я купил в Эофервике тридцать пять отличных молодых жеребцов. Мы вывели их на полосу песка сразу за Воротами Черепов и обступили. Пришли и многие из деревенских. Женщины тащили горшки и котлы, дети возбужденно мельтешили. Потом я дал команду, и все мы принялись творить шум. И какой шум! Мужчины звенели клинком о клинок, били древками копий о щиты, дети визжали, женщины гремели котлами. Грохот стоял такой, что мог разбудить покойников на беббанбургском кладбище, лежащем всего в пятидесяти шагах в стороне. Эгил тоже был с нами.

– Ты бы спел! – обратился я к нему, для чего мне потребовалось приложить ладони ко рту и крикнуть норманну прямо в ухо.

– Спел? Я? Зачем?!

– Задача в том, чтобы напугать коней!

Он расхохотался, и вместо песни смачно выругался. Мы следили за животными. На конях мы идем в бой. В большинстве случаев, разумеется, строим «стену щитов», а лошадей отводим далеко назад, но иногда нам приходится вести их в рубку, а испуганная лошадь – бесполезная лошадь. Кони не должны бояться шума, криков, звона клинков, пронзительных стонов. Этим мы и занимались – старались приучить их к хаосу, чтобы они не испугались ужасных звуков битвы.

Мы орали и шумели, когда Финан заметил на западе всадника и тронул меня за локоть. Я повернулся и увидел замученную лошадь, покрытую пеной, и парня с широко раскрытыми глазами, почти валящегося из седла от усталости. Спешиваясь, он едва не упал, и только рука Финана помогла ему удержаться на ногах.

– Лорд, – пробормотал он. – Лорд!

Отдышавшись, он передал послание.

Дракон направлялся на юг.





* * *


– Скотты, лорд, – выдавил он, настолько усталый, что едва ворочал языком. Я вскинул руку, веля ему замолчать, и приказал принести флягу с элем.

– Выпей, – велел я гонцу. – Потом говори.

– Скотты, лорд, – доложил он, осушив флягу. – Они вторглись.

– В Камбрию?

– Лорд, меня прислал олдермен Альфгар. Он идет на юг.

– Альфгар?

– Идет на соединение с Годриком.

Люди столпились вокруг нас, чтобы услышать новости. Я велел им отойти и приказал Алдвину отвести лошадь посланца в крепость.

– Напои коня, – разъяснил я мальцу. – Потом дай ему пройтись, прежде чем поставить в стойло.

Гонца я усадил на здоровенное белесое бревно, выброшенное морем на берег, и велел рассказать все по порядку.

Шотландцы, по его словам, переправились через реку Геден выше Кайн-Лигвалида.

– Их сотни! Тысячи! Нам повезло.

– Повезло?