Поступь хаоса
Часть 5 из 23 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Я почти мужчина.
– Овцы! – сказали овцы, когда я проходил мимо и не остановился. – Овцы!
Они проводили меня взглядом.
– Овцы! Овцы!
– Овца! – облаял одну Мэнчи.
– Овца! – огрызнулась она.
Овцам сказать еще больше нечего, чем собакам.
Я прочесал ферму на предмет Бенова Шума и засек его в углу одного из пшеничных полей. Посадка давно закончена, до жатвы еще не один месяц, с пшеницей делать толком нечего, разве следить, штобы генераторы, делетрактор и электрические молотилки были готовы к работе. Думаете, это значит, мне кто-нить с овцами подсобит? Ага, щас.
Бенов Шум напевал што-то возле одной из поливочных форсунок. Я cвернул и зашагал к нему. Шум у него совсем не такой, как у Киллиана. Он спокойней, яснее, и хотя Шум на самом деле не видно, Киллианов все время кажется красноватым, а у Бена он синий или, бывает, зеленый. Они совсем разные – как огонь и вода, Бен и Киллиан, мои более-менее предки.
История у них такая: моя ма дружила с Беном еще до отлета в Новый свет. Оба они принадлежали к Церкви, когда всем вдруг предложили сняться с мест и основать новое поселение там. Ма уговорила па, Бен уговорил Киллиана, и когда корабли приземлились и поселение основали, ма и па стали держать овец, а на соседней ферме Бен и Киллиан растили пшеницу, и все было хорошо, и все дружили, и даже солнце никогда не садилось, а мужчины и женщины вместе распевали песни и любили, и жили, и никогда не болели, и уж понятное дело, не умирали.
Но это все из Шума, так што кто его знает, как оно было на самом деле. Потому как дальше родился я, и все разом поменялось. Спаклы выпустили свою женоубийственную заразу, и для ма все кончилось, а потом войну начали и выиграли, и дальше все кончилось уже почти для всего остального Нового света. И остался я, совсем мелкий, и ничего ни про што не знал – не единственный мелкий в городе, конечно, нас там уйма была, и всего полгорода мужиков, которым внезапно пришлось за нами ходить, за младенцами и мальчиками. Много нас тогда перемерло, и мне еще повезло, потому как Бен и Киллиан натурально меня взяли к себе и кормили, и растили, и учили всему, так што это им я обязан, што вообще на свете живу.
В общем, я как бы их сын. Больше, чем «как бы», но меньше, чем по-настоящему. Бен говорит, што Киллиан все время со мной ругается, потому што очень меня любит, но, если это правда, это очень забавный способ показывать свою любовь, вот што я вам скажу, совсем на любовь не похожий и на заботу тоже. Ну, это если вы меня спросите.
Но Бен – он совсем другой человек, чем Киллиан, добрый он человек, и из-за этого в Прентисстауне за нормального не сойдет. Сто сорок пять мужчин у нас в городе (даже совсем новые, только-только после дня рожденья, даже Киллиан, хотя этот – меньше прочих), и все меня в лучшем случае не замечают, а в худшем колотят, так што большую часть жизни я провожу за тем, штобы придумать, как мне так половчее на глаза не попасться и не схлопотать в лицо.
Но Бен не такой, про него даже и не расскажешь никак, не выказав себя нюней, и глупышом, и вообще дитём сущим, так што я и не буду; скажу только, што па я никогда в жизни не знал, но вот разбуди меня как-нить поутру и скажи, выбирай, мол себе кого хошь, вот тебе цельный ашортимент, Бен бы был далеко не худший выбор.
Он насвистывал, пока мы шли, и, хотя сам меня покамест не видел, а я не видел его, он почуял, што я иду, и сменил песню на другую, знакомую – Раным – рано поутрууууу, когда солнце встаааало, – говорит, ее ма особенно любила, но я думаю, это он сам ее любит, потому как пел ее мне и насвистывал, сколько я себя вообще помню. Кровь у меня все еще бурлила после Киллиана, но тут я сразу начал успокаиваться.
Да, знаю я, знаю, што это песенка для малышей, заткнись уже.
– Бен! – гавкнул Мэнчи и принялся наворачивать круги вокруг поливочного аппарата.
– Здорово, Мэнчи.
Бен уже чесал его промеж ушей. Глаза Мэнчи зажмурил и ногой колотил по земле от удовольствия, и, хотя Бен явно видел по моему Шуму, што я только што опять поругался с Киллианом, он мне о том ничего не сказал, бросил только:
– Здорово, Тодд.
– Привет, Бен.
Я уставился в землю, пиная камушек.
Яблоки, сказал Бенов Шум, и Киллиан, и как же ты вырос, и опять Киллиан, и локоть чешется, и яблоки, и ужин, и ох и тепло же сегодня, и все так спокойно и гладко, будто лечь плашмя в ручей жарким днем.
– Ты себя успокаиваешь, Тодд? – наконец спросил он. – Напоминаешь себе, кто ты такой?
– Ага. Почему он так на меня накидывается? Почему нельзя просто сказать, здорово, типа как дела? Ни ответа ни привета, а на тебе сразу с порога: «Я знаю, што ты опять што-то натворил, и я с тебя не слезу, пока не выясню што».
– Ну, вот такой он, Тодд. Ты всегда это знал.
– Ну да, а ты всегда это говорил.
Я сорвал колосок и сунул в рот, не глядя на Бена.
– Яблоки в доме оставил?
Тут уж я на него поглядел. Пожевал стебелек. Знает же, што нет, не оставил.
– И тому есть причина, – он все еще чесал Мэнчи уши. – Только непонятная.
Он пытался прочесть мой Шум – может, правду какую найдет? Большинство мужчин за такое сразу в драку лезут, но с Беном я не возражал. Он наклонил голову набок и отпустил наконец Мэнчи.
– Аарон?
– Ага, встретил его.
– Это он тебе губу разбил?
– Да.
– Вот сучий сын, – он нахмурился. – Надо мне перемолвиться с ним парой слов.
– Не надо, – сказал я. – Не надо. Только хуже будет, да оно и не болит особо.
Он взял меня за подбородок и приподнял, штобы разглядеть ссадину.
– Вот сучий сын, – повторил тихо, потом потрогал губу, и я отдернул голову.
– Пустяки, – пробормотал я.
– Держись подальше от этого человека, Тодд Хьюитт.
– Как будто я побежал на болота в надежде его повстречать!
– Он был не прав.
– Ага, срань господня, спасибо, што объяснил, Бен!
Тут я поймал обрывок его Шума, который сказал через месяц, и это было што-то новенькое – только он его быстро прикрыл остальным Шумом.
– Да в чем дело, Бен? – взвился я. – Што такое с моим днем рожденья?
Он улыбнулся, но целую секунду это была ненастоящая улыбка – это была встревоженная улыбка! – а потом уже вполне настоящая.
– Это сюрприз. Так што не смей разнюхивать.
Хоть я уже почти мужчина и почти с него ростом, ему все равно пришлось малек наклониться, штобы его лицо оказалось вровень с моим – не слишком близко, не до неудобства, но достаточно близко… еще безопасно, но я все равно немного отвел взгляд. И несмотря на то што это Бен, и я верю Бену больше, чем кому угодно еще в этом дерьмовом городишке, и што Бен спас мне жизнь и спасет еще, если придет в том нужда, я все равно не спешу открыть свой Шум и выдать, што произошло на болотах, – в основном потому, што стоило только этой мысли подобраться поближе, как мне снова сдавило грудь.
– Тодд? – Бен пристально глядел на меня.
– Тихо, – бухнул негромко Мэнчи. – Тихо на болоте.
Тут Бен перевел взгляд на него, а потом обратно на меня – очень мягкий, и вопрошающий, и заботливый.
– О чем он толкует, Тодд?
– Мы што-то видели, – вздохнул я. – Там, на болоте. Вернее, не видели, оно пряталось, но это было как прореха в Шуме, как будто кто-то вырвал…
Я заткнулся, потому што мои слова он слушать перестал. Я открыл ему мой Шум и стал вспоминать как можно достовернее, а он как-то свирепо посмотрел на меня, а далеко позади я услышал, што к нам идет Киллиан и зовет «Бен?» и «Тодд?», и у него озабоченный голос и Шум тоже, и Бен тоже начал слегка закипать, но я продолжил думать как можно точнее про ту дыру в Шуме, но тихо, совсем тихо, штобы никто в городе нас не услышал, но Киллиан уже шел к нам, и Бен смотрел на меня и смотрел, пока я его не спросил:
– Это спаки? Ушлепки? Они вернулись?
– Бен! – уже в голос орал Киллиан, идучи к нам чрез поле.
– Мы в опасности? – быстро спросил я. – Будет новая война?
Но Бен только сказал:
– О мой бог, – совсем тихо.
И еще раз:
– О мой бог.
А потом, не шелохнувшись и даже взгляд не переведя:
– Тебя надо отсюда убрать. Тебя надо отсюда убрать сию же минуту.
4
Не думай это!
Киллиан примчался бегом, но не успел он и рта раскрыть, как Бен его перебил:
– Не думай это! И ты тоже, – это он ко мне повернулся. – Прикрой сверху Шумом, спрячь. Спрячь как можно лучше!
Он сгреб меня за плечи и так стиснул, што кровь заскакала пуще прежнего.
– Да што происходит? – воскликнул я.
– Ты домой через город шел? – Это Киллиан.
– Овцы! – сказали овцы, когда я проходил мимо и не остановился. – Овцы!
Они проводили меня взглядом.
– Овцы! Овцы!
– Овца! – облаял одну Мэнчи.
– Овца! – огрызнулась она.
Овцам сказать еще больше нечего, чем собакам.
Я прочесал ферму на предмет Бенова Шума и засек его в углу одного из пшеничных полей. Посадка давно закончена, до жатвы еще не один месяц, с пшеницей делать толком нечего, разве следить, штобы генераторы, делетрактор и электрические молотилки были готовы к работе. Думаете, это значит, мне кто-нить с овцами подсобит? Ага, щас.
Бенов Шум напевал што-то возле одной из поливочных форсунок. Я cвернул и зашагал к нему. Шум у него совсем не такой, как у Киллиана. Он спокойней, яснее, и хотя Шум на самом деле не видно, Киллианов все время кажется красноватым, а у Бена он синий или, бывает, зеленый. Они совсем разные – как огонь и вода, Бен и Киллиан, мои более-менее предки.
История у них такая: моя ма дружила с Беном еще до отлета в Новый свет. Оба они принадлежали к Церкви, когда всем вдруг предложили сняться с мест и основать новое поселение там. Ма уговорила па, Бен уговорил Киллиана, и когда корабли приземлились и поселение основали, ма и па стали держать овец, а на соседней ферме Бен и Киллиан растили пшеницу, и все было хорошо, и все дружили, и даже солнце никогда не садилось, а мужчины и женщины вместе распевали песни и любили, и жили, и никогда не болели, и уж понятное дело, не умирали.
Но это все из Шума, так што кто его знает, как оно было на самом деле. Потому как дальше родился я, и все разом поменялось. Спаклы выпустили свою женоубийственную заразу, и для ма все кончилось, а потом войну начали и выиграли, и дальше все кончилось уже почти для всего остального Нового света. И остался я, совсем мелкий, и ничего ни про што не знал – не единственный мелкий в городе, конечно, нас там уйма была, и всего полгорода мужиков, которым внезапно пришлось за нами ходить, за младенцами и мальчиками. Много нас тогда перемерло, и мне еще повезло, потому как Бен и Киллиан натурально меня взяли к себе и кормили, и растили, и учили всему, так што это им я обязан, што вообще на свете живу.
В общем, я как бы их сын. Больше, чем «как бы», но меньше, чем по-настоящему. Бен говорит, што Киллиан все время со мной ругается, потому што очень меня любит, но, если это правда, это очень забавный способ показывать свою любовь, вот што я вам скажу, совсем на любовь не похожий и на заботу тоже. Ну, это если вы меня спросите.
Но Бен – он совсем другой человек, чем Киллиан, добрый он человек, и из-за этого в Прентисстауне за нормального не сойдет. Сто сорок пять мужчин у нас в городе (даже совсем новые, только-только после дня рожденья, даже Киллиан, хотя этот – меньше прочих), и все меня в лучшем случае не замечают, а в худшем колотят, так што большую часть жизни я провожу за тем, штобы придумать, как мне так половчее на глаза не попасться и не схлопотать в лицо.
Но Бен не такой, про него даже и не расскажешь никак, не выказав себя нюней, и глупышом, и вообще дитём сущим, так што я и не буду; скажу только, што па я никогда в жизни не знал, но вот разбуди меня как-нить поутру и скажи, выбирай, мол себе кого хошь, вот тебе цельный ашортимент, Бен бы был далеко не худший выбор.
Он насвистывал, пока мы шли, и, хотя сам меня покамест не видел, а я не видел его, он почуял, што я иду, и сменил песню на другую, знакомую – Раным – рано поутрууууу, когда солнце встаааало, – говорит, ее ма особенно любила, но я думаю, это он сам ее любит, потому как пел ее мне и насвистывал, сколько я себя вообще помню. Кровь у меня все еще бурлила после Киллиана, но тут я сразу начал успокаиваться.
Да, знаю я, знаю, што это песенка для малышей, заткнись уже.
– Бен! – гавкнул Мэнчи и принялся наворачивать круги вокруг поливочного аппарата.
– Здорово, Мэнчи.
Бен уже чесал его промеж ушей. Глаза Мэнчи зажмурил и ногой колотил по земле от удовольствия, и, хотя Бен явно видел по моему Шуму, што я только што опять поругался с Киллианом, он мне о том ничего не сказал, бросил только:
– Здорово, Тодд.
– Привет, Бен.
Я уставился в землю, пиная камушек.
Яблоки, сказал Бенов Шум, и Киллиан, и как же ты вырос, и опять Киллиан, и локоть чешется, и яблоки, и ужин, и ох и тепло же сегодня, и все так спокойно и гладко, будто лечь плашмя в ручей жарким днем.
– Ты себя успокаиваешь, Тодд? – наконец спросил он. – Напоминаешь себе, кто ты такой?
– Ага. Почему он так на меня накидывается? Почему нельзя просто сказать, здорово, типа как дела? Ни ответа ни привета, а на тебе сразу с порога: «Я знаю, што ты опять што-то натворил, и я с тебя не слезу, пока не выясню што».
– Ну, вот такой он, Тодд. Ты всегда это знал.
– Ну да, а ты всегда это говорил.
Я сорвал колосок и сунул в рот, не глядя на Бена.
– Яблоки в доме оставил?
Тут уж я на него поглядел. Пожевал стебелек. Знает же, што нет, не оставил.
– И тому есть причина, – он все еще чесал Мэнчи уши. – Только непонятная.
Он пытался прочесть мой Шум – может, правду какую найдет? Большинство мужчин за такое сразу в драку лезут, но с Беном я не возражал. Он наклонил голову набок и отпустил наконец Мэнчи.
– Аарон?
– Ага, встретил его.
– Это он тебе губу разбил?
– Да.
– Вот сучий сын, – он нахмурился. – Надо мне перемолвиться с ним парой слов.
– Не надо, – сказал я. – Не надо. Только хуже будет, да оно и не болит особо.
Он взял меня за подбородок и приподнял, штобы разглядеть ссадину.
– Вот сучий сын, – повторил тихо, потом потрогал губу, и я отдернул голову.
– Пустяки, – пробормотал я.
– Держись подальше от этого человека, Тодд Хьюитт.
– Как будто я побежал на болота в надежде его повстречать!
– Он был не прав.
– Ага, срань господня, спасибо, што объяснил, Бен!
Тут я поймал обрывок его Шума, который сказал через месяц, и это было што-то новенькое – только он его быстро прикрыл остальным Шумом.
– Да в чем дело, Бен? – взвился я. – Што такое с моим днем рожденья?
Он улыбнулся, но целую секунду это была ненастоящая улыбка – это была встревоженная улыбка! – а потом уже вполне настоящая.
– Это сюрприз. Так што не смей разнюхивать.
Хоть я уже почти мужчина и почти с него ростом, ему все равно пришлось малек наклониться, штобы его лицо оказалось вровень с моим – не слишком близко, не до неудобства, но достаточно близко… еще безопасно, но я все равно немного отвел взгляд. И несмотря на то што это Бен, и я верю Бену больше, чем кому угодно еще в этом дерьмовом городишке, и што Бен спас мне жизнь и спасет еще, если придет в том нужда, я все равно не спешу открыть свой Шум и выдать, што произошло на болотах, – в основном потому, што стоило только этой мысли подобраться поближе, как мне снова сдавило грудь.
– Тодд? – Бен пристально глядел на меня.
– Тихо, – бухнул негромко Мэнчи. – Тихо на болоте.
Тут Бен перевел взгляд на него, а потом обратно на меня – очень мягкий, и вопрошающий, и заботливый.
– О чем он толкует, Тодд?
– Мы што-то видели, – вздохнул я. – Там, на болоте. Вернее, не видели, оно пряталось, но это было как прореха в Шуме, как будто кто-то вырвал…
Я заткнулся, потому што мои слова он слушать перестал. Я открыл ему мой Шум и стал вспоминать как можно достовернее, а он как-то свирепо посмотрел на меня, а далеко позади я услышал, што к нам идет Киллиан и зовет «Бен?» и «Тодд?», и у него озабоченный голос и Шум тоже, и Бен тоже начал слегка закипать, но я продолжил думать как можно точнее про ту дыру в Шуме, но тихо, совсем тихо, штобы никто в городе нас не услышал, но Киллиан уже шел к нам, и Бен смотрел на меня и смотрел, пока я его не спросил:
– Это спаки? Ушлепки? Они вернулись?
– Бен! – уже в голос орал Киллиан, идучи к нам чрез поле.
– Мы в опасности? – быстро спросил я. – Будет новая война?
Но Бен только сказал:
– О мой бог, – совсем тихо.
И еще раз:
– О мой бог.
А потом, не шелохнувшись и даже взгляд не переведя:
– Тебя надо отсюда убрать. Тебя надо отсюда убрать сию же минуту.
4
Не думай это!
Киллиан примчался бегом, но не успел он и рта раскрыть, как Бен его перебил:
– Не думай это! И ты тоже, – это он ко мне повернулся. – Прикрой сверху Шумом, спрячь. Спрячь как можно лучше!
Он сгреб меня за плечи и так стиснул, што кровь заскакала пуще прежнего.
– Да што происходит? – воскликнул я.
– Ты домой через город шел? – Это Киллиан.