Последняя история Мины Ли

— Нет, нет, спасибо.

— Представляю, как вам сейчас тяжело. Нелегко пережить подобное. — Его взгляд смягчился. — Со смертью всегда тяжело смириться, особенно такой.

Прощальной церемонии не будет. Тело матери лежало в морге в ожидании кремации. Не будет и похорон. Она не оставила завещания. Они никогда не обсуждали, чего мама хотела бы после смерти. Они вообще редко говорили о ее желаниях. Марго знала лишь об одном: «Хотела бы я, чтобы ты жила рядом».

От мамы останется только пепел в урне, молчаливый и гнетущий. Что с ней теперь делать?

— И хотя тут все понятно, я хочу убедиться, что вы никого не подозреваете. Не припоминаете ничего необычного? Может, хотите мне что-то рассказать?

Обнаружить тело матери — кошмар, ставший явью, а этот разговор — еще один. Что теперь толку от полиции? Они им хоть раз помогли? Раньше Марго с мамой часто нуждались в защите — когда на них напал вооруженный грабитель или когда в квартиру вломился вор, — но в их окружении никому не приходило в голову вызвать полицию. Никто не знал, что они сделают и чью сторону займут — может, ее депортируют? С чего этот блюститель порядка вдруг о них забеспокоился? Какая разница, что они оба корейцы и учились в одной школе?

— Она жила скромно, работала. Постоянно работала. Она была… заурядной.

Марго во все это верила. Только верила ли она, что знает родную мать? Вряд ли. Вся ее жизнь сводилась к тому, чтобы забыть прошлое и маму вместе с ним.

Мама была пустым местом, очередной жертвой этого города и этой страны, которая заманивает в сети сверкающей ложью. Она лишь мешала, путалась под ногами у более важных и богатых людей.

— Когда вы в последний раз с ней общались?

— Пару недель назад, кажется. — «Покупателей почти нет. Корейцы закрывают свои лавки даже в центре». — Она… она упомянула проблемы на работе, финансовые трудности. Но это вовсе не ново.

Может, она таким образом просила о помощи? Может, ей нужны были деньги?

— Вы говорили, у нее лавка на рынке. Рядом с округом Белл.

— Рядом с Хантингтон-Парком.

Марго представила, как мама возвращается вечером домой, измученная, снимает кожаные ботинки… Тогда почему в квартире не горел свет? Может, мама вернулась пораньше? Сняла обувь и споткнулась о тапочки, всегда стоящие у двери. Неизменно две пары — для нее и Марго. Или, собираясь уходить, она, в последний момент вспомнив о чем-то, вернулась и споткнулась в темноте? Даже думать об этом невыносимо.

Марго хотелось закричать: «Ну почему ты себя не бережешь?» Только теперь уже поздно.

— У нее были служащие?

— Нет, никого.

— Она дружила с кем-нибудь на рынке?

— Да. Ну, общалась с одной женщиной… С владелицей лавки детской одежды напротив.

Его ручка заскользила по блокноту.

— Они хорошо ладили? Ваша мама со всеми ладила?

— Думаю, да. Сначала ей приходилось нелегко, поскольку она была одной из немногих корейцев на рынке. Ей казалось, что другие продавцы и покупатели недолюбливают ее из-за плохого испанского.

Марго вспомнила, как мама кричала вслед потенциальным покупательницам: «Amiga, amiga!»[6] Иногда те останавливались и махали на прощание, но обычно даже не оборачивались. Время от времени они морщили носы от запаха корейской еды, которую она приносила из дома. Мама обладала поразительной способностью игнорировать оскорбления, не то что Марго — ее они преследовали всю жизнь. Она любила маму больше всего на свете, но в то же время отчаянно стыдилась — ее бедности и чужеродности, ее языка и скудости жизни. Чувство любви у нее всегда сопровождалось стыдом, в том числе и любовь к себе.

Из глаз вновь полились слезы, и Марго схватила салфетку из коробки на столе.

— Если вам что-нибудь понадобится, можете мне звонить, — мягко сказал сержант Цой. — У вас есть моя визитка?

— Я просто не знаю, что с ней теперь делать. С ее прахом, я имею в виду.

— Она ходила в церковь?

— Да. — В памяти всплыли высокое здание молочного цвета, терракотовая черепичная крыша, колокольня.

— Может, там подскажут? Возможно, она обсуждала этот вопрос со священником или с кем-то еще.

— Вы правы. Только я не уверена, что готова к такому разговору.

— Как насчет вашего отца? — Сержант нахмурился. — Он еще жив? Он может вам помочь?

Выражение «ваш отец» ужалило Марго, как змея, притаившаяся в траве.

— Я не… Я его никогда не знала.

Люди в церкви и в школе часто осуждали ее из-за этого: они не понимали, как можно жить без отца. «Неужели тебе неинтересно, кто он? Думаешь, он когда-нибудь вернется?» — спрашивали они. Порой ее жалели. Однако хуже всего, что из-за этого Марго ощущала себя другой, ненормальной — она не вписывалась ни в американское, ни в корейское общество. И там и там считалось, что женщины без мужчин неполноценны, женщины без мужчин всегда ждут, когда те появятся, как образы на бумаге в растворе для проявки фотографий.



Куда теперь девать все вещи, из которых состояла мамина жизнь? Куда девать клубок четок в пыльном керамическом блюдце, выцветшие школьные портреты Марго с беззубой улыбкой и ужасной челкой, которую ей стригла мама, старый CD-плеер, покрытый плотным слоем пыли, грязно-белого плюшевого мишку с лоснящимся кривым носом, сжимающего сердечко из красного атласа? Что делать с их совместной фотографией с выпускного Марго в рамке, коробкой фотоальбомов — таких старых, что большинство фотографий в них уже отклеилось? С кучей одежды и прочим бельем из большого шкафа и комодов? Марго не понимала, зачем покупать столько свитеров, пижамных штанов и одеял, живя на юге.

Со смерти матери прошла неделя и четыре дня с тех пор, как ее нашли. Отчасти Марго хотелось все бросить и вернуться в Сиэтл, предоставив хозяину дома разбираться с мамиными вещами. Однако тогда ей пришлось бы также оставить и собственные вещи — старую одежду, школьные тетради, фотографии, записи о прививках, блокноты, — разобрать которые у нее никогда не хватало ни смелости, ни сил. Теперь все же придется ими заняться.


В ее бывшей комнате стояла двуспальная кровать и лежала куча всякого барахла. Будучи подростком, Марго обычно сбегала туда сразу после ужина и пряталась от мира с блокнотом и карандашом под аккомпанемент меланхолической музыки — Пи Джея Харви, Фионы Эппл, группы «Портисхед», — заглушающей шум корейских передач из гостиной. Иногда Марго выходила из спальни и замечала, как мама кивает телевизору, словно беседуя с ним. Вероятно, было нечто успокаивающее в том, чтобы после долгого трудового дня в чужой стране окунуться в мир, в котором ощущаешь себя своим, — с родными звуками, жестами, лицами. Язык помогает ориентироваться в огромном мире, но он также может вселять чувство уюта и безопасности, как будто возвратился домой. Возможно, именно поэтому Марго никогда не прилагала особых усилий к изучению корейского — ей было невыносимо находиться под одной крышей с матерью.

Только теперь Марго поняла, что, несмотря на переезд в Сиэтл, она все еще жила в этой квартире. Под слоями пыли скрывались не только вещи матери, но и ее: детские фотографии, дипломы об успехах из начальной школы, развешанные по стенам, которые ничего не значили для самой Марго, зато были источником гордости для матери.

Становилось очевидным, как сильно они зависели друг от друга — в еде, крове, а также чувстве принадлежности к этому миру — и как сильно Марго презирала эту зависимость. Она не желала нуждаться в матери или быть ей нужной. Мама несла на своих плечах слишком большой груз истории, слишком много печали, невысказанной и необъяснимой. Она редко говорила о детстве и лишь иногда вскользь упоминала различные профессии — кухарки, резчицы ткани, швеи, — которыми была вынуждена зарабатывать в подростковом возрасте, чтобы выжить.

Марго также знала, что из сиротского приюта мама переехала в пансион, где жила в одной комнате с тремя девушками — другими сиротами или изгнанницами, оставшимися без крова. Тот период был особенно волнительным для Мины, поскольку она наконец-то начала жить свободно, без пристального надзора взрослых.

Марго никогда не находила в себе достаточно сил и отваги, чтобы услышать подробности жизни матери. Она едва справлялась со своей собственной. Ее детство в Америке сводилось к тому, чтобы стереть прошлое — частично признать, забыть и двигаться дальше.

Однако прошлое всегда всплывает на поверхность, как после крушения корабля на поверхность всплывают трупы. И теперь этими трупами были четки, грязный плюшевый мишка, фотоальбомы.

Возможно ли вообще отделить свои вещи от вещей матери? И почему только Марго считала раньше, что мама всегда будет рядом, избавляя ее от необходимости принимать какие-либо решения? Избавляя от необходимости оценивать важность вещей, свидетелей их жизни, — не только предметов обихода, но и ненужных вещиц, от которых они просто не могли избавиться, с которыми они просто не могли расстаться.

Сколько же всего мама несла на своих плечах? Сколько она несла за них обеих?

И теперь Марго придется нести весь этот груз самой.



Внизу, в гараже, было прохладно и тихо, если не считать приглушенного шума в трубах. Тускло горел свет. Марго выезжала с парковочного места, расположенного рядом с машиной матери. В зеркале заднего вида внезапно появилась высокая фигура, и Марго, ахнув, ударила по тормозам. Мужчина поспешно отошел. Поравнявшись с ним, она опустила окно с водительской стороны.

— Простите! Вы появились ниоткуда.

— Ничего страшного.

Мужчина стоял с метлой и совком в руках. Марго видела его прежде — он разговаривал с полицейскими в тот день, когда она обнаружила тело матери. Тогда Марго приняла его за владельца здания или уборщика — сложно было понять наверняка. На нем был тот же серый пуловер, вылинявший и потертый на локтях. Мужчина, загорелый и покрытый морщинами, держался одновременно непринужденно и неловко, как человек, иммигрировавший несколько десятилетий назад, свободно говорящий по-английски, вероятно, выросший на американской поп-культуре, но по какой-то причине никогда не покидавший Корейского квартала. Он казался несколько потерянным, не в своей тарелке. Марго его прекрасно понимала.

— Кстати, сожалею о вашей маме, — проговорил он с нотками нью-йоркского выговора. — Она была хорошей квартиранткой. Всегда вовремя платила за аренду. — Он закашлялся и повернулся, чтобы сплюнуть.

— Спасибо. — Марго пришло в голову, что, возможно, хозяин хорошо знал маму и видел ее чаще, чем Марго. Сделав глубокий вдох, чтобы успокоиться, она спросила: — Вы помните, когда видели ее последний раз? Она не показалась вам странной?

— Хм… — Хозяин призадумался. — Даже не знаю. Она занесла арендную плату за пару дней до происшествия. Кажется, в прошлую пятницу.

— Не было ли… не знаю… ничего необычного? Рядом с квартирой или?..

Нахмурившись, хозяин провел пальцами по волнистым волосам, снежно-белым на висках.

— Ну, в прошлые выходные я вроде бы слышал, как она кричала, — проговорил он, неуверенно прикусив нижнюю губу. — Ночью. Хотя многие ругаются. Семьи постоянно ругаются.

— Она кричала? — потрясенно переспросила Марго.

— Хотя даже не знаю… может, это был кто-то другой, другая кореянка.

Сердце отчаянно забилось в груди.

— Вы помните, какой был день?

— Не совсем. То ли суббота, то ли воскресенье. — Мужчина неловко почесал затылок, избегая ее взгляда. — Впрочем, я мог ошибиться. Кто знает? Моя квартира не прямо под ней. Просто у меня было открыто окно, и мне послышался женский крик. — Он пожал плечами. — Я не придал этому большого значения и вскоре снова заснул.

— Кричала только моя мама? Или с ней был кто-то еще?

Хозяин покачал головой:

— Я наверняка что-то напутал, знаете? Я услышал корейский, а в доме нас осталось не так уж много, поэтому сразу решил, что это ваша мама. Но почем знать…

— Вы кому-нибудь об этом рассказывали? Полиции, например?

— Нет, нет, не рассказывал. Честно говоря, я и вспомнил-то об этом только сейчас. Ну что в этом такого? Кто угодно мог кричать. Не думаю, что нужно их беспокоить. Люди ругаются, выходят из себя, с кем не бывает…

— Моя мама часто шумела?

— Вовсе нет. Она была очень тихой, приятной женщиной. В здании всегда было безопасно. Вполне безопасно. Никаких проблем. — Хозяин порылся в заднем кармане и достал пачку «Мальборо лайтс», наполовину завернутую в пленку. Сунув сигарету за ухо, он добавил: — Такое с любым могло произойти, что уж тут. Люди постоянно падают. Некоторые благополучно, другие… ну, вы понимаете.

У Марго сложилось впечатление, что мужчина не до конца с ней честен.

— Вы здесь недавно? — спросила она.

— Простите?

— Я жила здесь раньше и не припоминаю вас.

— Здание принадлежало моей жене. Несколько лет назад она умерла, и с тех пор я стараюсь держать бизнес на плаву. Вы даже не представляете, как дорого в наши дни обходится здание. Раньше домовладельцев считали врагами, знаете? Мол, богатеют за чужой счет. А теперь что? Большие шишки скупают все подряд, а мы зарабатываем гроши. Электричество ужасно подорожало. Жильцы постоянно жалуются на шум. Да и криминал повсюду. Разве ж я виноват? Я стараюсь изо всех сил, постоянно чиню входную дверь. Вот, камеру планирую поставить, а сколько еще придется вложить в это здание? Сколько ни вкладывай, все недостаточно. И вечно хозяин плохой.