Последняя дуэль

Но самой впечатляющей ареной правосудия в Сен–Мартене было ристалище, расположенное на территории монастыря, среди просторной равнины к востоку от монастырских строений. Сен–Мартен был одним из тех немногих монастырей, имеющих собственное ристалище, и большинство судебных дуэлей вот уже несколько столетий проводились именно здесь. Другое ристалище находилось в Сен–Жермен–дю-Пре, к югу от городских стен. Но испытания поединком постепенно сошли на нет, и поле использовалось преимущественно для спортивных состязаний, или «тильтов», где всадники сражались затупленным оружием, чтобы не изувечить друг друга, а то и ненароком не отправить на тот свет.

Арена для судебных дуэлей представляла собой плоское прямоугольное поле размером сорок на восемьдесят шагов, или примерно тридцать на шестьдесят метров. Но для спортивных состязаний поле удлинили, отведя под такого рода мероприятия «лишь участок в 24 шага в ширину и 96 в длину», 18 на 73 метра. Дополнительное расстояние позволяло всадникам, пришпорив скакунов, хорошенько разогнаться и нанести более мощный удар копьём. Узкое поле битвы (всего четверть от его длины) позволяло наблюдавшим за поединком зрителям быть гораздо ближе к происходящему.

Поле битвы (или «ристалище») в Сен–Мартене и примыкающая к нему территория содержались в идеальном состоянии и в любой момент были готово к бою. Но к 1386‑му году, когда судебные дуэли стали величайшей редкостью, перед поединком рыцаря со сквайром ристалище нуждалось в определенном ремонте. В одном из отчётов говорится о неких «списках для Жана де Карружа и Жака Ле Гри (quis sont faittes), которые были составлены на поле Сен–Мартен», где рассказывалось о новых ограждениях, смотровых трибунах и прочих приспособлениях, построенных по этому случаю.

Закон требовал, чтобы судебные дуэли проводились на закрытом ристалище, или «Шамп–клоз». Поэтому поле было окружено высокой деревянной изгородью. Ограждение выше человеческого роста представляло собой прочную деревянную решётку, через которую зрители могли наблюдать за поединком, оно исполняло сразу несколько функций: не давало дуэлянтам сбежать с поля боя, защищало зрителей от летящего оружия или его обломков и гарантировало защиту поединка от постороннего вмешательства. Вторая изгородь, пониже, окружала первую, образуя зазор с полоской гладко расчищенной земли, этакий санитарный кордон вокруг поля.

Правила предписывали, чтобы внутреннее, более высокое ограждение составляло «от двух метров и выше в высоту, не менее тридцати сантиметров в толщину и плотно, добротно зарешечено, чтобы никто не мог проникнуть извне и никому не удалось сбежать изнутри. Стены должны быть столь прочными и столь высоким, чтобы их нельзя было сокрушить ни ударами оружия, ни копытами лошадей, ни каким–либо иным известным способом».

По центру каждой узкой стороны поля располагались прочные ворота высотой два с половиной метра, которые открывались огромным ключом, а снаружи были снабжены щеколдами. С одной из широких сторон поля, примыкающей к зрительским трибунам, располагались третьи ворота шириной в полтора метра, чтобы впускать и выпускать с поля судебных исполнителей. Эти ворота также запирались снаружи при помощи щеколды и толстого железного прута{13}.

В каждом из четырёх углов поля за пределами внутренней стены стояло по деревянной башенке, где размещались наблюдающие за боем судебные исполнители. Благодаря башенками, чиновники могли видеть всё происходящее на поле как на ладони. С этих башенок дуэлянты также могли получить еду и питьё во время боя.

Вторая внешняя стена вокруг поля, пусть и не столь высокая, как первая, также имела два входа с открывающимися воротами, у которых во время боя дежурила охрана, чтобы отгонять шумную толпу зевак, способную своими криками повлиять на ход поединка.

По мере того как дата дуэли неумолимо приближалась, ристалище Сен–Мартен готовилось принять тысячи зрителей, пришедших поглазеть на поединок. Подавляющее большинство зрителей составляли простолюдины — горожане, либо жители окрестных деревень, которые просто сидели или стояли на земле вокруг ристалища. Но были и знатные дворяне, члены королевского семейства или гости из отдалённых частей Франции, а то и вовсе представители иностранных дворов, жаждущие насладится зрелищем с комфортом.

Для этого с одной стороны поля были воздвигнуты «высокие трибуны», с которых знать всех мастей могла наблюдать за поединком дуэлянтов. «Как и окружающая поле стена, трибуны были сделаны из прочного дерева и снабжены лестницами, перилами и удобными сиденьями, чтобы удовлетворить самые взыскательные вкусы». Центральная трибуна, выдающаяся на несколько метров вперёд, предназначалась для короля с его дядьями и самых высокопоставленных дворян. Несколько правее располагались места для прочих членов королевского двора. Третья, левая трибуна отводилась для иностранных дворян, которые рассаживались «в соответствии со своим рангом». Эти три трибуны предназначались исключительно для мужчин — представителей знати и высшего духовенства, вроде епископа Парижского.

Для женщин были установлены дополнительные трибуны по обеим сторонам, устроенные так, чтобы сидящие там дамы могли «в любой момент» покинуть турнир, утомлённые или напуганные происходящим на ристалище. И далее, ниже, в соответствии с социальной иерархией располагались трибуны для «бюргеров и купцов, а ещё ниже — для простолюдинов», хотя большинству из них приходилось устраиваться на земле вокруг поля и наблюдать за поединком через прорехи в массивной деревянной решётке, что опоясывала ристалище надёжной стеной, значительно выше человеческого роста.

Для дуэли также требовались специальные сооружения, их привозили либо мастерили на месте. По противоположным сторонам поля плотники соорудили два помоста с массивными троноподобными креслами, где должны были восседать дуэлянты в ожидании присяги. Возле каждого кресла было оборудовано местечко для палатки или павильона, которые устанавливались за день–два до дуэли. Каждый миниатюрный военный лагерь по разные стороны поля был дополнен небольшой скамеечкой (эскабо), при помощи которой дуэлянт мог взобраться на боевого коня непосредственно перед битвой. Жан де Карруж, как истец, находился по правую сторону от королевской трибуны, а Жак Ле Гри, как ответчик, — по левую.

После того как поле было окончательно восстановлено и должным образом подготовлено, оно подвергалось косметической обработке. Вначале почву внутри ограждений тщательно боронили, чтобы избавиться от посторонних предметов и неровностей вроде корней деревьев и камней. Затем землю засыпали слоем просеянного песка. Песок делал ристалище чистым и гладким, готовым для честного боя. Он также впитывал любую пролитую на поле битвы кровь, чтобы закованные в доспехи противники не поскользнулись и не потеряли равновесие, когда будут выбиты из седла или спешатся с целью продолжить бой на земле.

Опоясанное стеной ристалище Сен–Мартен берёт свои корни от гораздо более древних боевых арен, поскольку судебные дуэли ведут свою историю с античных времён. «Илиада» Гомера, действие которой развивается в позднем Бронзовом веке (около 1200 г. до. н. э), описывает поединок дуэлянтов, бившихся за Елену Троянскую на ровном, расчищенном поле, которое предварительно освящали клятвами, молитвами и кровью жертвенных животных. Римляне построили специальные арены для кровавых гладиаторских боёв, которые проводились даже во времена раннего христианства. И хотя в римском праве нет такого понятия, как «судебная дуэль», древние ристалища, усеявшие средневековую Европу, нередко использовались для испытания поединком.

Викинги, которые в XI веке завезли эту традицию в Нормандию, часто проводили поединки на островах, обозначая поле битвы кругами из камней. У норвежцев один мужчина мог оспорить права другого на участок земли или даже на его жену, просто вызвав на дуэль.

В конце четырнадцатого века даже короли не брезговали разрешать на Шамп–клоз территориальные споры. Во время Столетней войны короли Англии и Франции неоднократно вызывали друг друга на дуэль. В 1383 году король Ричард II, которому на тот момент едва исполнилось шестнадцать, предложил четырнадцатилетнему Карлу VI с королевскими дядьями, по трое с обеих сторон, сразиться в честном поединке. Естественно, подобное было неосуществимо, поскольку являлось скорее своеобразной тактикой ведения переговоров, нежели вызовом на честный бой.





ДУЭЛЬ МЕЖДУ ЧЕЛОВЕКОМ И СОБАКОЙ

По легенде, под Парижем был проведён поединок, на котором борзая «доказала» вину подозреваемого и отомстила за убитого хозяина. Коллекция Эннен, № 88. Французская национальная библиотека.



Рассказывают, что однажды на большой площади перед собором Нотр–Дам было оборудовано окружённое стеной ристалище для поединка между человеком и псом. История гласит, что в 1372 году дворянин, один из королевских фаворитов, был найден убитым в своём поместье под Парижем. Убийство оставалось нераскрытым, пока не обнаружилась некая странность: собака жертвы, огромная борзая, преданная своему хозяину, постоянно рычала и лаяла при виде одного человека. Этим человеком был Ришар Макэр, который открыто завидовал высокому положению жертвы при королевском дворе. Узнав о странном поведении собаки, король счёл это уликой и отдал приказ натравить пса на Макэра в судебной дуэли.

В назначенный день вокруг деревянной ограды перед собором Нотр–Дам собралась огромная толпа. Макэр был вооружён дубинкой, собаке же поставили бочку с пробитым дном, где она могла в любой момент укрыться. Согласно одному свидетельству, «едва пса выпустили, он стремглав бросился на своего противника, зная, что тот атакует первым. Но тяжёлая дубина мужчины держала собаку на расстоянии, и та нарезала круги вокруг Макэра, ловко уворачиваясь от его ударов. Выжидая подходящего момента, шныряя то в одну, то в другую сторону, борзая наконец дождалась своего часа и внезапно атаковав, вцепилась мужчине в горло с такой силой, что повалила Макэра наземь, вынудив его взывать о помощи. После того как собаку оттащили, Макэр сознался в содеянном и был повешен на Монфоконе.

Эта история встречается у многих французских хроникёров и даже была облечена поэтами в стихотворную форму, хотя вполне может быть и апокрифической. Но даже если эта байка не имеет под собой реальной основы, она ярко иллюстрирует веру в то, будто кровавая схватка между «равными» поможет вынести справедливый приговор. Присутствующий на том поединке король увидел в его исходе «знамение Божьего суда».

Когда в середине сентября Парламент вынес вердикт, король Карл со своими дядями уже покинули Париж и отправились к фламандскому побережью, чтобы собрать большую армаду для вторжения в Англию. В начале лета Карл был свидетелем того, как рыцарь бросил вызов сквайру, и жадно наблюдал за ходом процесса вплоть до своего отъезда из Парижа. По пути в Слёйс король остановился в и там получил известие о том, что Парламент присудил дуэль и назначил её на конец ноября. До означенного срока оставалось ещё больше двух месяцев, и к этому времени Карл должен был с триумфом вернуться из Англии.

Но плохая погода задержала вторжение, а сильные шторма потопили большинство кораблей, порывистый ветер с корнем вырывал огромные деревья, множество людей и животных пострадали от молний. Странные знамения наблюдались и во Франции. В Плезансе на реке Марна молния ударила в церковь и, расколов алтарь, спалила всю деревянную мебель и даже сосуды для священной мессы, лишь остатки освящённой гостии чудом остались неопалимыми. А рядом с Лаоном произошло «нечто странное и неслыханное»: огромные стаи ворон с горящими углями в клювах атаковали фермерские амбары, где хранились запасы зерна, и спалили их дотла. В конце концов король и его дяди приняли решение отложить вторжение до следующего года.

Готовясь к возвращению в Париж в середине ноября, Карл с нетерпением ждал дуэли, которую назначили на двадцать седьмое. Будучи семнадцатилетним юношей, он обожал жестокие забавы и был без ума от рыцарских турниров, в которых и сам не раз участвовал. Год назад в Камбре молодой король с энтузиазмом бился на турнире с фламандским рыцарем, сиром Николасом д’Эпинуа.{14} Карл был настолько увлечён турнирами, что несколькими годами позже, когда сорок английских рыцарей сражались с тремя соперниками–французами во время трёхдневного турнира в Сен–Иглеверте, присутствовал там инкогнито в сопровождении лишь одного дворянина, смешавшись с толпой зевак, чтобы получше рассмотреть происходящее.

Горя желанием увидеть поединок Карружа с Ле Гри и опасаясь пропустить это зрелище из–за плохой погоды или по иным причинам, Карл решил посоветоваться с дядьями. Герцоги Беррийский, Бургундский и Бурбонский, тоже желавшие поглазеть на дуэль, призвали короля вмешаться. Поскольку времени в его распоряжении оставалось меньше недели, Карл послал в Париж гонца с запечатанным посланием, требуя отложить поединок до его возвращения, и указал более подходящую дату, первую субботу после Рождества, то есть 29 декабря.

Парламент, спешно собрав заседание 24 ноября, всего за три дня до дуэли, подчинился требованию короля и назначил новую дату, отложив поединок более чем на месяц, хотя ристалище Сен–Мартен было уже готово принять дуэлянтов, занятых последними приготовлениями к битве.

Жана де Карружа и Жака Ле Гри немедленно известили о переносе дуэли, соперников срочно вызвали в Парламент и, вскрыв в их присутствии письмо, зачитали королевское послание. Отсрочка дуэли до Рождества давала рыцарю, сквайру, а также прекрасной даме ещё около тридцати дней передышки. Но вряд ли кого–либо из них (особенно Маргариту, перед которой маячила перспектива быть заживо поджаренной на костре) осчастливил этот дополнительный месяц тревожных ожиданий.

26 ноября король и его дяди покинули Слёйс. На следующий день, в первоначальную дату дуэли, Карл прибыл в Аррас. 5 декабря, через два дня после своего восемнадцатилетия, король въехал в Париж.

В Париже молодого короля уже поджидала ещё более юная королева, шестнадцатилетняя Изабелла Баварская, на которой он женился в прошлом году. Как и большинство королевских браков, этот союз был устроен монаршими семействами, а тех больше занимали династические альянсы, нежели счастье молодых. Амбициозные дяди короля искали в герцоге Стефане Баварском, отце Изабеллы, военного союзника. И герцог Стефан открыто приветствовал союз с французским королевским домом. Но, к всеобщему удивлению и восторгу, на бесплодной каменистой почве государственной политики расцвела романтическая роза, Карл и Изабелла страстно полюбили друг друга{15}.

Во время брачных переговоров Изабелла покорно следовала всем французским обычаям, не противилась быть раздетой придворными дамами и подвергнуться осмотру полностью обнажённой — «tout nue». Эту королевскую комиссию учредили ещё до того, как Изабелла познакомилась с Карлом (и даже до того, как Карл узнал, что она — его будущая невеста) с целью убедиться, что дама «должным образом сложена и способна выносить будущих наследников». Изабелла с достоинством вынесла позорный досмотр, учинённый тремя французскими герцогинями, и, видимо, сдала экзамен на отлично.

Вскоре после этого, уже разряженная в пух и прах и увешанная драгоценными побрякушками, Изабелла предстала перед Карлом, с замиранием сердца следя за его реакцией. Карл не говорил по–немецки, а Изабелла практически не знала французского. Когда Изабелла склонилась в реверансе, король приблизился и, взяв свою невесту за руку, долго пожирал её взглядом. Чем дольше он смотрел, тем яростнее в его сердце разгоралось пламя любви и страсти. Он увидел, как она прекрасна, и его охватило жгучее желание обладать ею. Реакция Карла на Изабеллу немало взбудоражила королевский двор, даже присутствовавший при встрече коннетабль Франции сказал одному из дворян: «Эта дама останется с нами. Король не может от неё глаз отвести».

Карл потребовал провести церемонию бракосочетания немедленно, что и было сделано 17 июля 1385 года, спустя всего четыре дня после смотрин. Изабелла приехала на свадьбу «в неописуемо роскошной карете, с короной на голове, показывая всем своим видом, что она сто́ит щедрого королевского выкупа, присланного за неё государем». После торжественной мессы и брачных обетов, засвидетельствованных епископом Амьенским в присутствии множества гостей, был устроен пышный свадебный пир, на котором графы и бароны подносили королю и его невесте кушанья на золотых блюдах. Наконец, вечером придворные дамы уложили невесту на брачное ложе, и туда же немедленно направился король, которому давно не терпелось затащить Изабеллу в постель. Заглядывая за кулисы брачной церемонии, летописец отмечает, что «они провели вместе незабываемую ночь, как и следовало ожидать».

В январе 1386 года Изабелла забеременела, и никто при дворе не сомневался, что наследник престола уже на подходе. 25 сентября 1386 года она родила сына. Все парижские колокола звонили, возвещая о рождении принца, и гонец немедленно доставил королю радостную весть. 17 октября мальчик был крещён и наречён Карлом, обряд святого таинства совершал архиепископ Руанский.

Но маленький дофин родился больным и кричал не переставая в своей колыбельке, пока молодая мать в отсутствие короля изводила себя тревожными думами, а придворные лекари бессильно разводили руками. К возвращению короля в Париж в конце ноября здоровье младенца окончательно пошатнулось. Все всерьёз опасались за его жизнь, а врачи беспомощно наблюдали, как будущий король угасает с каждым днём.


28 декабря, всего за день до того, как Жан де Карруж и Жак Ле Гри должны были сразиться на долгожданной дуэли, маленький дофин умер. Королевский двор, столичный люд и вся страна оплакивали потерю маленького принца. В ту же ночь его пышно разодетое тельце и, при свете факелов и с кортежем из знати было доставлено в королевскую усыпальницу Сен–Дени. Смерть дофина сочли дурным предзнаменованием, ведь она пришлась аккурат на день избиения младенцев царём Иродом.

Но безвременная смерть наследника не помешала Карлу и его двору насладиться праздничными торжествами, как и планировалось. Новый год считался праздником, равным Рождеству, и король с головой окунулся в омут празднеств, балов, танцев и кутежей. «Новый год при французском дворе в этот раз был отмечен с неподражаемым блеском… И несомненно, кульминацией всех этих торжеств стала судебная дуэль между Жаком Ле Гри и Жаном де Карружем».

По странному стечению обстоятельств, дама, чья судьба в этом поединке была поставлена на кон, родила ребёнка практически одновременно с королевой. Младенец, при рождении крещёный Робером, должен был родиться после 9 июля, когда Парламент начал следствие, и задолго до 27 ноября, первоначальной даты поединка, потому что Верховный суд ни за что бы не рискнул казнить беременную женщину. Скорее всего, он родился между началом сентября (через девять месяцев после возвращения рыцаря из Шотландии) и серединой октября (девять месяцев спустя после предполагаемого изнасилования). Золотая середина здесь 25 сентября — день рождения дофина, из этого можно предположить, что оба младенца были примерно одного возраста.

Но если король и королева Франции потеряли сына прямо накануне дуэли, то ребёнок Жана и Маргариты рисковал лишиться обоих родителей и остаться сиротой, если поединок закончится не в пользу рыцаря.





ДОСПЕХИ

Карруж и Ле Гри носили доспехи, подобные этим латам (ок.1400 г.), которые представляли собой кольчугу, сделанную из плотно соединённых металлических колечек и стальных пластин, а также шлем, снабжённый клювоподобным забралом. Музей искусств Метрополитен, мемориальная коллекция Бэшфорда Дина, подарок Хелен Фенсток Хаббард, в память о ее отце Харрисе К. Фенстоке, 1929 г. (29.154.3) Все права защищены, Музей искусств Метрополитен.





8





ПОСЛЕДНИЕ СЛОВА



И КЛЯТВЫ





Рано утром в субботу, 29 декабря, рыцарь и сквайр поднялись с постелей у себя дома, по разные стороны Парижа. Первым делом они умылись, выслушали мессу и наконец нарушили пост, который держали с вечера прошлого дня. Так велел рыцарский обычай: держать пост, а то и бдеть перед алтарём в ночь накануне решающей битвы. Как сообщают источники, в преддверии дуэли Жана де Карружа и Жака Ле Гри, во всех церквях Парижа молились за победу одного или другого.

После умывания, молитвы и завтрака каждый не без помощи слуг был должным образом снаряжен для поединка. Вначале каждый облачался в облегающую льняную сорочку, а поверх неё в столь же облегающий льняной костюм с подкладкой под ребра, пах и прочие уязвимые места. Затем к телу пристёгивали разборные латы, начиная с ног, чтобы уменьшить нагрузку на корпус во время довольно длительного процесса одевания.

Сначала на ноги надевались матерчатые или кожаные башмаки, поверх которых — кольчужные или пластинчатые металлические сабатоны. Затем пристёгивались кольчужные гетры, или шоссы, а поверх них — пластинчатые латы для голеней, колен и бёдер. Кольчужная юбка опоясывала талию, закрывая бёдра и пах. Торс защищала кольчуга без рукавов, или хауберк, стянутый на талии кожаным ремнём. Поверх него надевалась стёганая куртка с металлическими чешуйками или цельнометаллический нагрудник. Дополнительные пластины прикрывали плечи, предплечья, локти и запястья. Кисти рук защищали кольчужные либо пластинчатые рукавицы с открытой тканевой или кожаной подкладкой на ладонях для более удобного захвата, шею закрывал металлический воротник. И наконец, на голову надевалась мягкая кожаная шапочка, поверх которой водружался бацинет, некое подобие шлема с откидным забралом, защищающим лицо с подбородком, и бармицей — кольчужным капюшоном, покрывающим шею и плечи. Клювообразное забрало с узкими прорезями для глаз и перфорацией, чтобы дышать, полностью скрывало лицо воина, когда он бездействовал. По этой причине поверх доспехов носили cotte d’armure (кот д'армюр) — безрукавку с вышитым на ней фамильным гербом. Полный комплект рыцарского облачения весил около двадцати семи килограммов, не считая оружия и прочего снаряжения{16}.

Пока бойцы облачались в доспехи, их лошади тоже готовились к бою. Средневековый боевой конь был совсем не той породы, что использовались для охоты, верховой езды, сельскохозяйственных работ и прочего. Это всегда был жеребец (рыцарь никогда не сражался верхом на кобыле), и к четырнадцатому веку это был «огромный конь» (equus magnus), достигающий шестнадцати ладоней в высоту и весящий дошестисот тридцати килограммов. Он был достаточно силён, чтобы нести на себе сто тридцать килограммов груза, которые составляли всадник, доспехи, седло и вооружение, и был специально обучен внезапным атакам, резким разворотам, прыжкам и прочим боевым манёврам. Некоторые боевые кони специально обучались нападать и убивать противника ударами копыт с железными подковами.

Хорошие боевые кони стоили дорого, порой в сотни раз дороже обычной рабочей лошади или простого скакуна. Нормандия, издавна славившаяся своими лошадьми, была усеяна конезаводами, или «ара», разводящими жеребцов, известных по всей Европе. На суде Карруж уже заявлял, что Ле Гри был «состоятельным человеком и не испытывал нужды в породистых лошадях». Что касается самого рыцаря, то, несмотря на бедственное финансовое положение, вряд ли он сэкономил на породистом жеребце, ведь от коня зависела его собственная жизнь, жизнь супруги и их честное имя. Привезли ли противники с собой в Париж любимых боевых жеребцов или приобрели их специально для дуэли, эти кони предназначались исключительно для сражения.

Стандартная упряжь боевого коня включала стальную уздечку и удила с кожаными поводьями, четыре железных подковы, прочно закреплённых металлическими гвоздями; седло с высокой лукой и кантом, чтобы обеспечить всаднику устойчивость, а также прочную подпругу, различные кольца и цепи для оружия; стёганую попону, закрывающую круп; специальный наголовник из металлических пластин, иначе называемый «шанфон», с подкладкой и отверстиями для глаз, ушей и ноздрей. Бока и шею лошади защищала пластинчатая или кольчужная занавесь, которая порой пришивалась непосредственно к попоне. С сёдел свисали металлические стремена, и рыцари часто носили шпоры с остроконечными звёздочками, чтобы пришпоривать коней, потому что в гуще сражений часто приходилось бросать поводья.

Облачившись в доспехи и снарядив боевых коней, Жан де Карруж и Жак Ле Гри тщательно проверили оружие. Каждый должен был взять с собой на ристалище копьё, два меча, топор и кинжал.

Копьё — более длинное и тяжёлое, чем легкое метательное орудие раннего средневековья, произвело настоящую революцию во время Первого Крестового похода (1095–1099 гг.), когда конные отряды французских рыцарей, совершая организованные вылазки, сеяли панику среди сарацинов. Оружие моментально распространилось по всей Европе, став неотъемлемым атрибутом сражений, турниров и судебных дуэлей. Длина копья составляла от трёх с половиной до пяти с половиной метров, а вес — не менее тринадцати килограммов. Стальной, острый как бритва наконечник имел форму листика или ромба. Металлическая гарда на рукоятке копья надёжно защищала руку. Конный воин держал копьё вертикально, закрепив его в специальном стремени — «фьютере». Когда наступал черёд атаки, он опускал оружие или делал «куше» (от французского «coucher» — лежать), закреплял его в специальном зазоре на щите, упирал конец древка себе в грудь и приподнимал копьё над седлом. Кожаный упор в щите не давал копью проскользнуть вовнутрь сквозь стальной зазор при ударе. Когда копье было должным образом нацелено, а всадник, упершись в стремена и пришпорив жеребца, несся по полю, сосредоточив все свои силы и мощь боевого коня на кончике копья, он превращался в настоящий «живой снаряд».

Меч был главным оружием рыцаря, и бой на мечах, будь то пешая или конная схватка, обычно следовал за предшествующим ему поединком на копьях. Французский королевский гобелен (ныне, увы, утраченный) изображал Жана де Карружа и Жака Ле Гри, вооружённых добротными короткими мечами, похожими на длинные кинжалы, висящие на поясе. В описи оружия для дуэли, состоявшейся в Бретани за несколько дней до поединка Карружа с Ле Гри, перечислены два меча, один «с клинком в семьдесят пять сантиметров длиной» и «двуручной рукоятью в тридцать сантиметров»; другой — с клинком покороче, одноручный, с рукоятью в семнадцать сантиметров{17}. Двуручные мечи предназначались для нанесения разящих ударов отточенным клинком (coups de taille — «разящие наповал», фр.). Меньший по длине одноручный меч, или эсток, имел более широкий и острый клинок для нанесения колющих ударов, известных как «coups de pointe» («разящие в цель», фр.). Поскольку разрешалось иметь при себе несколько видов оружия, вероятно, в арсенале Жана де Карружа и Жака Ле Гри значились оба меча. Двуручный меч обычно висел на седле в кожаных ножнах, а короткий меч закреплялся на поясе слева, для удобства, потому что большинство воинов были правшами.

На утраченном гобелене с дуэлью Карружа и Ле Гри также изображён топор. Это довольно распространённое оружие середины–конца четырнадцатого века, при грамотном ударе способное рассечь кольчугу и даже шлем, раскроив противнику череп. Некоторые рыцари предпочитали топор всем остальным видам оружия. Типичный боевой топор (полэкс) имел острый расширяющейся клинок с одной стороны, уравновешенный молотом с заострённой головкой, или «клювом ворона», с другой и острый колющий шип на верхушке, между ними. Воины чтили это оружие, именуя его «Святой Троицей». Топор для пешего боя имел древко длиной полтора метра и более, чтобы можно было наносить размашистые удары по сторонам, прорубаясь через неприятельские полчища. Для конного боя использовался укороченный вариант с древком чуть больше метра длиной, его крепили металлическим кольцом к луке седла, чтобы всегда держать под рукой.

Кинжал, оружие ближнего боя, также предназначался для убийства раненного или поверженного противника в финальной стадии поединка. При случае его можно было прицельно метнуть. Не столь древний, как меч или легендарное копьё, кинжал вошёл в рыцарский арсенал примерно в конце 1300‑ых. К концу XIII века рыцарский кинжал имел прочный клинок от пятнадцати до тридцати сантиметров длиной, заострённый на конце, чтобы можно было разить врага в зазоры стальных лат или в отверстия для глаз и ушей в шлеме. Кинжал из описи дуэльного оружия в Бретани был «металлическим или стальным, либо комбинированным» с клинком «около двадцати сантиметров от рукояти».

Помимо копья, мечей и кинжала, каждый рыцарь был оснащён щитом с изображением фамильного герба. Щиты изготавливались из прочного дерева вроде дуба или ясеня и обтягивались вываренной кожей (кюрболи), высушенной и закалённой до состояния брони, армированной роговыми или металлическими вставками. По мере того как кольчуги уходили в прошлое, уступая место надёжно защищающим воина латам, щиты уменьшались в размерах, предохраняя лишь шею и торс всадника, сужая мишень для копья противника. Обнажив меч или спешившись для боя, воин вешал щит на шею за специальный ремешок, чтобы освободить руки, либо держал его в левой руке, отражая атаки противника и нанося ответные удары.

В день дуэли Карруж и Ле Гри помимо оружия захватили кожаные бурдюки с вином, немного хлеба, завёрнутого в отрез ткани, и кошели с серебряными монетами, чтобы заплатить за пользование ристалищем. Каждый привёз корм для своего коня на случай, если спор не разрешится до наступления темноты и будет перенесён на следующий день.

Когда ранним утром оба противника облачались у себя дома в доспехи, желающие поглазеть на поединок зеваки уже толпились на пустыре перед монастырём Сен–Мартен. Весть о сражении разнеслась по всей Франции, «до самых отдалённых уголков королевства», «и вызвала такой ажиотаж, что, привлечённые сим зрелищем люди стекались в Париж из самых разных мест», Нормандия, где имена обоих мужчин и мадам Карруж успели изрядно прогреметь, не была исключением.

Поединок пришёлся не только на святки, но и аккурат на день святого мученика Томаса Бекета. Многие парижские лавки были закрыты по случаю праздника, и все зрители находились в приподнятом настроении. Люди начали прибывать сразу после рассвета, а к восходу солнца (между 7:30 и 8:00 утра) уже тёкли бурной рекой по улице Сен–Мартен через монастырские ворота. Ближе к полудню шумная многотысячная толпа наводнила монастырь. Вооружённых копьями и булавами стражников расставили по периметру ограждённого ристалища, чтобы держать зевак подальше от ограждения и ворот.

Зима 1386–1387 года выдалась на севере Франции необыкновенно суровой и снежной. Солнце на открытом поле практически не грело, а защищающие монастырь каменные стены вряд ли спасали от ледяных ветров, пронизывающих город. Поэтому зевакам, решившим прийти пораньше, чтобы занять лучшие места, в этот морозный денёк пришлось несладко. Знать, духовенство и даже некоторые городские чиновники и купцы, которым были гарантированы места на трибунах, могли не спешить. Но простолюдинам, заполнившим всё свободное пространство — лавочникам, ремесленникам, рабочим, подмастерьям, школярам и торговкам рыбой, а также карманникам и попрошайкам — приходилось брать места боем, расталкивая друг дружку локтями. По мере того как колокола парижских церквей отбивали каждый час, свободное пространство вокруг ристалища постепенно сужалось, некоторые зрители забрались на монастырские стены и облепили немногочисленные деревья, чтобы разглядеть поединок в деталях.

Главными гостями в тот день были король Карл и его дяди — герцоги Бургундский, Беррийский и Бурбонский. Королевская свита прибыла на несколько часов позднее первых зрителей, но задолго до полудня, когда противники должны были выйти на поле боя. Но вот у ворот протрубили, и король въехал на территорию монастыря в окружении разношёрстной толпы придворных. Огромная толпа жадно наблюдала за королевским кортежем, зная, что скоро начнутся церемониальные приготовления к поединку.

Торжественная процессия в Средневековье была неотъемлемой частью почти любого публичного мероприятия, будь то свадьба или похороны, коронация или казнь. За трубачами, возвестившими о приезде короля, следовал маршал, которому на ристалище отводилась роль церемониймейстера, за ним следовал «король оружия» — чиновник, отвечающий за боевую экипировку, — а за ним несколько глашатаев «с зычными голосами», выполнявших в те времена функцию рупора. Затем появился оруженосец в королевской ливрее, несущий на подушке обнажённый Меч правосудия — длинный серебряный клинок с изукрашенной драгоценными камнями рукоятью, символ королевской власти. За ним, восседая на коне в яркой попоне в цветах королевского дома, ехал сам король Карл в сопровождении четырёх рыцарей, исполняющими роль официальных свидетелей (эскутов) дуэли, а за ними — дяди короля и прочие высокопоставленные дворяне, которым предстояло составить компанию государю на королевской трибуне. Замыкали кортеж вооружённые копьями гвардейцы, конные или пешие.

Король был не только самым почётным гостем на дуэли, но и представителем закона, верховным судьёй. Парламент именем короля разрешил дуэль, и Карл, как Помазанник Божий, верховный владыка и судья, должен был одобрить вынесенный вердикт. Карл, отложив поединок на целый месяц до своего прибытия из Фландрии, также настоял, чтобы в означенный день дуэль не начинали до его прибытия. Лишь когда король занял своё место на высокой трибуне, подогретой изнутри углями, устроился на мягком троне, задрапированном синими полотнищами с королевскими золотыми лилиями, церемония дуэли официально началась.

Жан де Карруж, как апеллянт, прибыл на поле боя первым во главе пышной процессии, состоявшей из присяжных, родственников, оруженосцев и слуг, несущих его боевое снаряжение. Как того требовали правила, он выехал на поле верхом на коне, с откинутым забралом, с мечом и кинжалом на поясе, показывая, что полностью готов к бою. Паж привёл рыцарю осёдланного и закованного в специальную броню боевого жеребца, пока другие слуги подносили ему копьё и щит.