Последний выдох

Омары и крабы поползли из прибоя Венис-Бич на рассвете.

Улицы под стремительно светлевшим апельсиновым с переходом в разводы небом все еще были погружены в полумрак, и на несколько мгновений в половине седьмого по неровным городским кварталам пробежала рябь более глубоких теней – это уличные фонари почувствовали приближение дня и один за другим начали гаснуть. Знаки запрета парковки всю ночь охраняли обочины Мейн и Пасифик-стрит, зато на боковых улочках и крошечных немощеных участках между домами стояли машины, припаркованные под любым углом, как удалось въехать, а мотоциклы прислонялись к стенам, столбам заборов и бамперам автомобилей.

На истерзанных потоками дождей стенах старых домов из потрескавшейся штукатурки маленькими железными коронами торчали болты сейсмоусиления. Раскрашенные коринфские колонны фасадов магазинов, выходивших на Виндвард-авеню, поблекли в полумраке, и замусоренное пространство улицы было пустым, если не считать случайные бесформенные фигуры, куда-то бредущие или флегматично толкающие тележки, полные мусора. Время от времени попадались любители ранних утренних пробежек, всегда в сопровождении по крайней мере одной прыгающей собаки, трусившие по середине улицы к открытым автостоянкам, упиравшимся в узкую аллею под названием Оушен-фронт-вок.

Стоянки были окружены пустыми металлическими каркасами и клетками, которые позже утром превратятся в киоски торговцев, и цветными в этой сцене были выразительно затененные и подсвеченные граффити, постепенно вбиравшие в себя некогда красные мусорные баки, выстроившиеся вдоль стен домов.

За нагими волейбольными площадками и бетонными велодромами раскинулся открытый пляж, где пока отсутствовали четкие отпечатки человеческих ног, но зато ясно были видны следы в виде сломанных звезд от птичьих лап и уже осыпающиеся отпечатки ног бегунов, которые побывали здесь, пока песок еще был влажным от росы.

Волнение было очень слабым, и синий океан, простиравшийся до светлеющего горизонта, не пятнал ни единый клочок тумана. Реактивный самолет, круто поднимавшийся из международного аэропорта на юг, представлялся темной щепкой с белым огнем на конце, сиявшим в рассветном небе ярко, как Венера. В некотором отдалении беззвучно и медленно, как минутная стрелка часов, двигались рыбацкие лодки, и в сотне ярдов от берега покачивался на волнах толстый пеликан.

А крабы и омары карабкались через растянувшиеся вдоль пляжа и покачивающиеся у кромки воды груды медно-красных водорослей. Чайки с криками кружили над этим шествием, и их пронзительные вопли разносились в прохладном воздухе, и кулики-песочники вскидывали тонкие и длинные, как карандаши, клювы и шагали прочь по песку. Обросший пышным мехом золотистый ретривер и громадный датский дог принялись брехать на броненосных чудищ, которые, покачивая антеннами, ковыляли по песку, а их хозяева, остановившиеся, чтобы узнать, в чем дело, оторопело попятились. Из невысоких волн появлялось все больше и больше омаров и крабов, а те, что вылезли первыми, уже преодолели темную сырую полосу и копошились в сухом песке. Со стороны причала и базы спасателей, по невесть откуда взявшимся за ночь горкам песка и промоинам, через пляж тарахтел трактор «Джон Дир» со скрепером, но тракторист, увидев исход десятиногих, переключил передачу и остановил машину.

А потом над ликом вод стала расти волна.

Она выглядела не полосой вдоль горизонта, а скорее зеленым бугром, и больше походила на носовую волну невидимого танкера, стремящегося к берегу, чем на одну из волн, постоянно накатывавшихся и разбивавшихся на всем протяжении побережья залива Санта-Моника. Только когда пеликан, высоко поднявшись на гребне, испуганно закричал и расправил крылья, люди на пляже подняли головы и тут же поспешно двинулись обратно по плоскому пляжу к серому монолиту спортивно-развлекательного центра.

Зеленая стена, беззвучно надвигавшаяся на берег, все росла, будто вбирала в себя всю воду из окрестных просторов. Когда же волна остановилась в своем движении, начала стряхивать брызги с изгибающегося верхнего края и с ревом выдохнула, наклонившись вперед, чтобы преодолеть сопротивление воздуха, стала видна длинная фигура, шевелящаяся в толще воды, – а когда волна с грохотом разбилась о песок, ринулась шипящей пеной еще дальше вперед, вверх по пологому склону и втянулась обратно в отступающее море, на пузырящемся песке осталось существо – большое, серо-стального цвета.

Существо дернулось, пошевелилось и замерло в неподвижности.

Это оказалась рыба. На этом сошлись все полдюжины очевидцев, робко приблизившихся к существу после того, как оно неподвижно пролежало на песке целую минуту, и стало очевидно, что море больше не собирается гнать на берег большие волны. Но рыба – в двадцать, если не в тридцать футов длиной, и толщиной с тюфяк высотой до бедра, а ее тело и голова были покрыты не чешуей, а скорее костяными пластинами. Никто из очевидцев и предположить не мог, что это за вид. Существо казалось мертвым, но так сильно походило на чудовище со страниц иллюстрированной книги о меловом периоде, что никто не рискнул приблизиться к нему ближе, чем на двадцать футов. Даже собаки старались держаться подальше и лаяли на разбегавшихся омаров и крабов.

Из раскрытых бронированных челюстей на тупой морде рыбы поначалу вытекала вода, но вскоре и это движение прекратилось.

Пожилая женщина, одетая в парку, не выдержала невероятного и не слишком приятного зрелища.

– Пойду, вызову кого-нибудь, – сказала она, повернувшись спиной к рыбе. – Спасателей или еще кого.

– Да, – отозвался молодой человек. – Пусть они сделают ей искусственное дыхание.

Выше, на сухом песке, рядом с тротуаром и площадками для гандбола, на подходе к обращенной к морю шеренге магазинов, кафе и старых массивных жилых домов, ошалевшие крабы и омары ползали кругами и помахивали клешнями в воздухе.





Книга вторая

Прибавить жизни





Отец получал массу удовольствия, зажигая петарды и бросая их нам под босые ноги, чтобы мы приплясывали, когда они взрывались. Однажды на Четвертое июля он чрезвычайно увлекся этим занятием. Тогда мы втроем объединились, заставили его снять туфли и чулки и плясать на лужайке, пока мы все бросали ему под ноги зажженные петарды.

Чарльз Эдисон, «Нью-Йорк таймс»,

26 сентября 1926 г.





Глава 12




– А что они едят? – снова спросила Алиса.

– Мелкую рыбешку и лягушек!

Алису одолели сомнения.

– А если рыбешки не будет? – спросила она.

– Тогда они, конечно, умрут, – отвечал Комар.

– И часто так бывает?

– Всегда, – сказал Комар.


Льюис Кэрролл. Сквозь зеркало и что там увидела Алиса



Под все еще по-рассветному белесым небом Соломон Шэдроу свернул на своем стареньком сером «Шеви Нова» с Оушен-бульвара на Двадцать первую плейс, а там сразу же сделал еще один левый поворот на стоянку перед принадлежавшим ему многоквартирным домом. Он давно уже наловчился выполнять этот маневр, невзирая даже на большой занос кормы автомобиля. Установочные штифты, удерживающие заднюю ось на пружинах, давно сломались, и оси машины не были параллельны, так что, когда приходилось ехать по прямой, автомобиль катился под углом к направлению движения, как рубанок по доске.

Трехэтажный дом, построенный в 1920-х годах, был когда-то больницей. Все помещения тут были разного размера, и за много лет он прорезал несколько окон и дверей, перекрыл шахту лифта новыми полами и устроил три кладовки, ломал старые и устанавливал новые перегородки, так что ни о каком едином стиле не могло быть и речи, и ни один коридор не имел одного уровня на всем своем протяжении, да и редкая квартира могла этим похвастаться, но арендная плата была низкой, дом уютно затеняли большие нестриженые пальмы и рожковые деревья, а фасад с осыпающейся штукатуркой почти сплошь укрывали плети бугенвиллеи, усыпанные пурпурными цветами. Постоянные квартиранты – а среди них были такие, кто жил здесь по десять лет и больше, – как правило, ремонтировали свои квартиры сами; старожилы дали своей обители имя Солвилль и, похоже, втайне гордились бесчисленными протечками крыши, перебоями с электричеством и суровыми проверками от городских властей.

Шэдроу припарковался на своем обычном участке пропитанной машинным маслом немощеной площадки, выбрался из развалюхи и тяжело захромал в свой кабинет, приостановившись по пути, чтобы нагнуться и поднять газету, лежавшую перед дверью.

Оказавшись на месте, он включил старый черно-белый телевизор и, пока тот грелся, слушал птиц за окном – пересмешники визгливо выкрикивали что-то вроде «чизбургер, чизбургер, чизбургер», а голуби мягко выговаривали: «Кюрасао, Кюрасао, Кюрасао».

Вроде бы «Кюрасао» назывался какой-то апельсиновый ликер. Он не помнил, чтобы когда-либо пил его, и сомневался, чтобы этот напиток сочетался с чизбургером, но на мгновение остро позавидовал всем, у кого были возможности выбрать завтрак и способность ощутить его вкус.

Он вздохнул, вынул целлофановый пакет, вытряхнул полдюжины шариков «ешь и плачь» – зубодробительных конфет с корицей – в кофейник, налил воды из крана, который провел сюда в минувшем году, и поставил на плиту кипятиться, после чего опустил свою внушительную тушу в мягкое кресло и развернул газету.

Первую часть он пробежал по диагонали – Росс Перо вернулся к участию в президентской гонке, заявив, что три месяца назад снял свою кандидатуру лишь временно, поскольку имелись основания считать, что люди Буша намерены сорвать замужество его дочери; «Электрификация железнодорожных линий повысит прибыли «Эдисона»; в Бел-Эйре обнаружены убитые муж и жена Парганас, которых, несомненно, пытали перед смертью, полиция разыскивает их сына, имя которого Шэдроу не удосужился разобрать, что-то вроде Патути, бедный мальчик; кантри-певец Роджер Миллер умер в возрасте пятидесяти шести лет – какая жалость! – Шэдроу доводилось общаться с ним в шестидесятых годах, и он вроде бы был неплохим парнем. Он собрался было отбросить просмотренные страницы и взяться за прогноз погоды, но вдруг обратил внимание на не замеченную прежде заметку на первой полосе:





ПОКЛОННИКИ ИЩУТ «ЖУТЬ» ИЗ СТАРОЙ КОМЕДИИ


Внимание, беби-бумеры! Ведь это уже получилось для «Отцу лучше знать», для «Проделок Бивера» и для «Острова Гиллигана», верно?

Готовится очередное тематическое шоу!

Поклонники комедийного сериала «Призрачный шанс», который шел на Си-би-эс с 1955 по 1960 год, во главе с независимым телевизионным продюсером Лореттой Деларавой, ищут единственного и неуловимого – кое-кто сказал бы: единственного и незаменимого – актера из этого старого шоу. Им пока не удалось установить местонахождение Ники Брэдшоу, который играл Жуть, призрака-подростка, чьи сумасбродные выходки доводили тупую семью Джонсонов до белого каления. За тридцать два года, прошедших с окончания демонстрации сериала, образ Жути занял в поп-мифологии место, сравнимое с «Эдди Хаскеллом» (Кен Осмонд, «Проделки Бивера»), «Тетей Би» (Фрэнсис Бавьер, «Энди Гриффитс шоу») и «Хопом Сингом» (Виктор Сен Юнг, «Бонанца»).

«Призрачный шанс» привел юного актера Брэдшоу, крестника покойного кинорежиссера Артура Патрика Салливана, в миллионы американских гостиных, но в середине 1960-х он оставил шоу-бизнес и стал адвокатом. Он исчез в 1975 году, по-видимому, под обвалом накопившихся мелких нарушений законности, за которые его должны были привлечь к ответственности.

Полиции не удалось установить местонахождение Брэдшоу, но Деларава не сомневается, что многочисленные поклонники Жути смогут преуспеть там, где спасовал закон! Деларава хочет заверить Брэдшоу, что большая часть обвинений (все, связанные с присвоением краденого, – Жуть, как стыдно!) с него снята и что гонорар за исполнение роли Призрака в тематическом мемориальном шоу легко покроет все «висящие» штрафы. И, – добавляет она, подмигнув, – кто знает: не вырастет ли из этого шоу полноценный новый сериал?!



Далее следовал телефон горячей линии «Ищем Жуть».

Соломон Шэдроу отложил половину газеты и твердой рукой налил в кофейную чашку чай из «ешь и плачь». Растворившиеся конфеты окрасили воду в красный цвет трансмиссионного масла. Сделав большой глоток, он разжевал еще пару шариков из того же пакета. Он уже семнадцать лет не ел и не пил ничего, кроме зубодробительных конфет и отвара из них же. Он никогда не включал свет, входя в уборную здесь или в гальюн на своей яхте.

Тяжелые шаги над головой известили его, что Джоанна встала. Он перегнулся через стол, взял половую щетку с длинной ручкой, прищурившись, отыскал на потолке участок с не тронутой еще штукатуркой и несколько раз стукнул концом ручки в потолок. До него чуть слышно донесся ответный возглас.

Тогда он поставил щетку на место и выкопал из груды квитанций, которыми был завален стол, плоский флакончик с нюхательным табаком «Гуди скоттиш». Совместив отверстия в крышке с дырками на горлышке флакона, он вытряс немного порошка на тыльную сторону ладони и привычно втянул его носом. Пусть он давно уже не чувствовал ни запаха, ни вкуса понюшки, но привычка до сих пор доставляла ему удовольствие.

Потом он взглянул на трех игрушечных свинок, стоявших на пустых книжных полках. Они не рыгали, по крайней мере сейчас.

«Сможет ли она найти меня? – думал он. – Я живу на воде… но ведь и она живет там же, на «Куин Мэри». Все покупки для меня делает Джоанна, и в любом случае маловероятно, что Деларава сможет теперь опознать меня. Да и выследить меня ей будет очень непросто – когда я еду куда-нибудь, мой автомобиль всегда указывает влево от того направления, которым я следую. И все же полезно будет предпринять кое-какие меры. В моем возрасте и с моим состоянием здоровья будет непросто отыскать другой причал для катера, а снова посетить голливудское кладбище и побывать на могиле старика, пожалуй, просто невозможно – впрочем, я и сейчас не решусь смести с надгробья пыль и сухие листья».

Тут в дверь постучали, он дважды топнул здоровой ногой, и в комнату вошла Джоанна.

Шэдроу глубоко вдохнул.

– Приготовь мне ванну, дорогая, – сказал он ровным голосом, – и положи туда льда. – Он снова набрал воздуха в легкие. – Сегодня я должен заняться переподключением проводки в квартирах, а потом, думаю, надо перекрыть трубы внизу, чтобы вода текла на север, а не на юг. – Его голос стал писклявым, и он сделал паузу, чтобы глотнуть воздуха. – Если найду лестницу, то, думаю, в конце недели переставлю все телевизионные антенны.

Джоанна откинула за спину длинные черные волосы.

– На что это тебе сдалось, любимый? – Ее оранжевые лосины расползлись на бедрах по швам; она почесала ногтем проглядывавший сквозь дыру кусочек татуированной кожи. – Как бы твои квартиранты после маляров, что были в прошлом месяце, умом не двинулись.

– Скажи им… скажи, что в ноябре они будут жить за мой счет. Они мирились и с худшим. – Глоток воздуха. – А на что… взгляни-ка сюда. – Он наклонился и, кряхтя, поднял с пола брошенную половину газеты. – Вот, – прошептал он, ткнув пальцем в заметку. – Я должен еще раз изменить гидравлические и электромагнитные… – глоток, – отпечатки пальцев этого дома.

Она медленно, шевеля губами, прочитала заметку, испуганно воскликнула:

– Ох, ё!.. – и, подойдя к его креслу, опустилась на колени и обняла его. Он трижды погладил ее по голове и позволил руке упасть. – Ну, почему она никак не забудет о тебе?

– Я единственный, – терпеливо сказал он, – кому известно, кто она такая.

– Неужели нельзя ее… припугнуть, что ли? Допустим, сказать, что ты положил все, что есть на нее, в банк, в ячейку, и если ты умрешь, все попадет в газеты.

– Оно бы и неплохо, – ответил Шэдроу, глядя на темный телеэкран. Телевизор был настроен на Си-би-эс, второй канал, и яркость была убрана до предела, до благословенной безликой темноты. – Но даже тогда никто не подумал, что это убийство. – Он зевнул так широко, что по серым щекам покатились розовые слезы. – Что я мог бы сделать, так это отправиться к ней в офис, когда она будет там. – Он сделал паузу, чтобы снова глотнуть воздуха. – И немного вздремнуть в приемной.

– Ох, ё… Только не это! Столько ни в чем не повинных людей!

Шэдроу не хватило сил, чтобы ответить, и он просто махнул рукой.