Последний выдох

– Замечательно. И что там раньше было, и не помнишь толком. – Раффл запрокинул голову и допил остатки пива. – А теперь… кое-что такое, к чему тебе придется привыкнуть, лады? Допустим, ты вдруг переедешь на Борнео, или в Австралию, или куда-нибудь еще – там могут что-то такое, к чему тебя приучили относиться как к плохому, считать хорошим, ведь возможно такое, да? Я имею в виду – пока от тебя не потребуют это делать. Ты можешь просто считать это высшим образованием.

– Допустим, – осторожно сказал Кути.

– Вот и отлично. Дай-ка мне из пепельницы гвоздик.

Кути отыскал гвоздь и подал его своему спутнику.

Раффл приставил острие гвоздя к маленькому углублению в дне бутылки, взял старый ботинок, валявшийся между сиденьями, и, ловко ударив каблуком по шляпке, проткнул стекло насквозь, не разбив бутылку. Потом он вытащил гвоздь и подул в дырочку.

– Любой добрый папаша Дагвуд[12] обязательно курит трубку, – сообщил он. Потом сунул руку под сиденье, вытащил коробку с металлическими мочалками для мытья посуды и достал одну. Оторвав щетинистый клочок, он пихнул его, как птичье гнездо, в горлышко бутылки, а оставшуюся губку положил обратно в коробку и убрал ее под сиденье.

– Если увидишь мусоров, – сказал Раффл, – не показывай виду, не смотри по сторонам, а просто шлепни меня по ноге.

Кути вспомнил, что когда-то прочитал в газете: «мусорами» хулиганы называют полицейских.

– Это… это… извините… наркотик? – нерешительно осведомился он.

– Если коротко – да, – ответил Раффл. Из дыры в подвернутом манжете рубашки он вытащил что-то вроде белого камешка наподобие тех, которые отец Кути подсыпал в цветочные горшки, стоявшие в атриуме, и осторожно положил его в углубление «гнезда», торчавшего из бутылочного горлышка.

Потом Раффл извернулся, прислонил бутылку к пластиковому подголовнику, который, как сейчас заметил Кути, был испещрен подпалинами, приложил губы к дырочке, пробитой в донце бутылки, а потом чиркнул длинной зажигалкой «Крикет» из прозрачной оранжевой пластмассы и, поднеся огонек к кусочку камня, втянул в себя воздух.

Кути смотрел в сторону, но все же видел, как бутылка заполнялась бледным дымом. Его сердце отчаянно колотилось, но ни одного «мусора» поблизости не было; уже через две-три секунды Раффл открыл дверь и ловко катнул бутылку, так, что она перекатилась через всю стоянку.

Потом Раффл выдохнул, и Кути уловил запах нагретой стали с легким химическим оттенком.

– Никогда не связывайся с трубками, – хрипло сказал ему Раффл, нажав на стартер. – В любом винном магазине всегда найдется то, что нужно.

– Дагвуд, наверное, хранил их, – осмелился возразить Кути.

Раффл рассмеялся, и тут зажигание наконец-то включилось, и он перебросил ручку коробки передач на задний ход.

– Да, – сказал он все тем же хриплым голосом, – у него, конечно же, были дубовые стеллажи, на которых хранилась прорва банок и бутылок. Блонди стирала с них пыль, а если случайно разбивала какую-нибудь, он приходил в ярость: «Ах ты, дрянь такая! В этой «Короне» я проделал идеальную дырочку!»

Кути принужденно засмеялся. Раффл свернул налево на 4-ю улицу и перестроился в крайний правый ряд, чтобы выбраться на идущее к югу 110-е шоссе.

– Вы же говорили, что мы поедем в Силвер-лейк, – сказал Кути. – Разве это не на севере?

– Сделаем крючок, чтобы заехать за лекарствами.



Проехав три мили к югу после перекрестка с Вернон-авеню, Раффл свернул с трассы и припарковался на пустой площадке возле сгоревшей бензоколонки.

– План будет таким, – сказал он, поднимая стекло двери с водительской стороны. – Мы с Фредом сейчас уйдем минут на двадцать. Держи двери запертыми, а если кто-нибудь попытается залезть в машину, просто дави на гудок, пока они не уберутся. А если мусор подвалит, открой окно, улыбнись и скажи, что ждешь отца. Когда мы вернемся, будем обедать.

Кути кивнул, и Раффл улыбнулся и вылез из машины. Он пригнул к рулю спинку своего сиденья, чтобы Фред мог вылезти, закрыл дверь и запер ее на ключ, а потом человек и собака вышли на тротуар, свернули за угол и скрылись из виду.

Кути понимал, что Раффл собирается потратить часть недавнего заработка на наркотики, но ему даже в голову не приходило покинуть машину и уйти. Он не забыл о волнениях, которые полгода назад показывали по телевизору, решил, что местные обитатели, увидев его в своем районе, могут и камнями забить.

Он попытался представить себе, чем может питаться Раффл. Сам-то он был сейчас готов съесть что угодно.

Он забрался с ногами на сиденье и посмотрел по сторонам. В глубине разрушенного здания бензоколонки можно было смутно различить бурый остов сгоревшего автомобиля, так и торчащий над землей на плите гидравлического подъемника; Кути попытался угадать, приходил ли хозяин, чтобы узнать, как продвигается ремонт, для которого он пригнал сюда свою тачку. На фоне темнеющего неба вырисовывались черные силуэты высоких пальм, и в магазинах вдоль улицы уже тут и там включались огни. Машина Раффла пропахла немытой собакой, и Кути жалел, что нельзя открыть окно. Где-то неподалеку через большие громкоговорители играла музыка, но Кути улавливал только ухающие басы и яростный нечленораздельный ритмичный рев.

Он снова откинулся на сиденье. Однорукий, несомненно, доберется сюда, проследив запах, или искаженную рефракцию, или встревоженный воздух, или что там еще оставляет за собой эта стекляшка, но Кути и его новый друг – нет, друзья, собаку тоже нужно посчитать, – к тому времени давно уедут отсюда.

Он спустил с плеч лямки рюкзака, взял его на колени и распустил завязку. А потом запустил руку внутрь и нащупал среди белья стеклянный брусок.

Он поднял его перед собой, пытаясь разглядеть сквозь матовое стекло меркнущий закатный свет. Когда он повернул стеклянный параллелепипед, внутри что-то слабо щелкнуло, будто там находилось что-то твердое и прозрачное. Он покачал его в такт невнятной музыке, прорывавшейся из-за закрытых окон. Тик, тик, тик.

Он был почти уверен, что от этой штуки лучше избавиться – бросить ее в развалины бензоколонки, и пускай тот страшный бродяга ее найдет. Или та леди, которая прошлой ночью подъехала к нему на «Ягуаре» – «сто долларов за твою сигару», – пусть приезжает и забирает, и пусть ее шины проворачиваются и горят, пока она будет торчать здесь.

Он стиснул стекляшку ладонями, точно так же, как утром на тротуаре Фэрфакс-авеню, и снова почувствовал, половинки пошевелились, когда он нажал на них, и он испуганно оглянулся на улицу, но ни одна из проезжавших мимо машин не притормозила.

Сжимая и покачивая половинки, он скоро сумел почти полностью разделить их. Еще одно движение, и непонятная штука откроется.

Он снова вспомнил рассказ Роберта Льюиса Стивенсона, тот, что о бутылке, в которой сидел дьявол. Здесь, на чужой улице, возле давно сгоревшей бензоколонки, в машине Раффла, заваленной барахлом Раффла, уже совершенно не верилось, что из стеклянной коробочки может вырваться какое-нибудь чудовище древних времен.

Он поднял верхнюю половинку.

И ничего не произошло. Внутри оказалось углубление, в котором лежала… пробирочка? Стеклянный флакончик с конической резиновой черной пробкой. Он положил половинки стеклянного бруска на колени и вынул флакон.

Было видно, что он пуст. Кути почувствовал разочарование и задумался о том, что в нем когда-то могло быть. Чья-то кровь, толченая мумия, золотой песок с наложенным проклятием?


Он выкрутил пробку и понюхал горловину.





Глава 10




Алиса чуть-чуть не выронила младенца из рук. Вид у него был какой-то странный, а руки и ноги торчали в разные стороны, как у морской звезды. Бедняжка пыхтел, словно паровоз, и весь изгибался, так что Алиса с трудом удерживала его.

Льюис Кэрролл. Алиса в Стране чудес



Как будто он подключил вторую пару стереодинамиков – как будто он подсоединил провода, когда второй стереоканал не только работал, но и был включен на полную громкость, – продолжавшаяся снаружи музыка внезапно дважды ударила Кути по голове, его словно бы встряхнуло, и он изумился самому факту того, что может слышать.

Выронив флакон, он схватился обеими руками за баранку и изо всех сил стиснул пальцы, скрипя зубами и внезапно покрывшись холодным потом, потому что с невообразимой скоростью падал в какую-то бездну – глаза его были широко раскрыты, и он сознавал, что видит перед собою приборную доску, и неподвижные стеклоочистители, и укрытый тенью тротуар за ветровым стеклом, но в голове у него что-то лязгало и вспыхивало, неопознанным проносясь мимо, и какие-то голоса восклицали, и сердце его колотилось от любви, и ужаса, и торжества, и веселья, и ярости, и стыда – и все это смешивалось, как цвета радуги на быстро вращающемся диске сливаются в белый, так искусно, что, казалось, составляло саму жизнь.

И круговерть не останавливалась. Напротив, ускорялась.

Из носа потекла кровь, и он упал правым боком на пассажирское сиденье, дергаясь и всхлипывая; глаза его оставались открыты, но так далеко закатились, что он не видел ничего, что находилось за пределами его собственного черепа.



Пит Салливан вскинулся на узкой койке и поспешно перегнулся через переднее сиденье, но, откинув занавеску, закрывавшую лобовое стекло, увидел, что его микроавтобус не катится с горы. Он чуть не вскрикнул от облегчения, однако все же перебрался на водительское кресло и с силой нажал на ручной тормоз.

Перед ним, за неподвижным бордюром, бесцельно брели по широкому газону полдюжины мальчишек в мешковатых шортах и футболках. На траву, окрашенную последними лучами заходящего солнца в золотисто-зеленый цвет, ложились их длинные тени.

Сердце Салливана отчаянно колотилось, и он заставил себя просидеть добрую минуту, прежде чем закурить, потому что руки его тряслись так сильно, что он не удержал бы сигарету.

В конце концов ему все же удалось закурить и набрать полные легкие дыма. Ему приснился дурной сон – неудивительно! – что-то о… поездах? Электричестве? Внезапном шуме в продолжительной тишине…

Машины. Его работа на атомной электростанции и других предприятиях? Вся сеть «Эдисона» – «Эд-кон», «Южная Калифорния-Эдисон».

Он еще раз с силой затянулся и погасил сигарету. Его машина стояла теперь в тени и определенно никуда не ехала, а небо к вечеру померкло. Он сидел и дышал медленно и ровно, пока сердцебиение не унялось. Что же теперь: поискать что-нибудь перекусить или попробовать еще поспать?

Он уехал с Лорел-Каньон-бульвара и выбрал стоянку возле парка Ла-Сьенега, к югу от Уилшир-бульвара. Там он задернул занавески над окошечками сзади, аккуратно расправил длинную занавеску, укрепленную на колечках над лобовым стеклом, заперся изнутри и забрался в постель. И проспал, похоже, несколько часов.

Мальчики уже добрались до вершины невысокого зеленого холма, на их смеющихся лицах играли светотени от заходящего солнца. «Пора Гриффита[13] смотреть», – подумал Салливан.

Он сунул руку в карман – на сей раз за ключами. Нет, после такой встряски не уснешь. Значит, нужно пообедать – но сначала стоит зайти куда-нибудь выпить.



Анжелика Антем Элизелд дремала, сидя в автобусе «Грейхаунд», и видела во сне ранчо в Норко, где она провела детство.

Ее семья разводила кур, и обязанностью Анжелики было разбрасывать во дворе корм птицам. Одичавшие куры, разбегавшиеся от соседей, повадились ночевать на деревьях, а днем забредали в стаи домашней птицы. Все куры, дюжина кошек, а заодно и пара коз имели обыкновение собираться около горок сухого собачьего корма, который мать Анжелики каждое утро рассыпала на подъездной дорожке. Полдюжины собак, похоже, не возражали.

А убивал кур всегда дедушка – он хватал курицу за шею и с силой крутил над головой, словно намеревался закинуть ее как можно дальше, да забыл отпустить, и куриная шея ломалась. Однажды, когда старика посадили в тюрьму, мать Анжелики попробовала сделать то же самое, но курица не умерла. Чего только курица не делала – только не умирала. Она кудахтала, хлопала крыльями, отбивалась ногами, перья летели во все стороны, а мать снова раскручивала курицу над головой – и еще, и еще раз. Все дети плакали. В конце концов они отыскали в сарае топор, старый, совершенно тупой топор, и мать ухитрилась прикончить курицу, разбив ей череп. Мясо было жестким.

Для индюка приходилось портить мешок – прорезать в нем дырку, – заворачивать птицу в него и подвешивать на ветку вниз головой, а потом отступить как можно дальше и перерезать ей горло. Мешок был нужен для того, чтобы связать птице крылья – индюк может здорово ушибить крылом.

Как-то раз отец привез на машине живую свинью, и ее забили, и разделали, и готовили ее в яме, которую мужчины выкопали во дворе – мясо в огромной бадье не кончалось несколько дней, хотя есть его помогали все соседи. А мать несколько недель собирала яичные скорлупки – целые, потому что она осторожно прокалывала их с обоих концов шляпной булавкой и выдувала содержимое; она раскрасила скорлупки и наполнила их конфетти, и дети все утро бегали друг за дружкой и разбивали яйца о головы, и вскоре их головы и парадные одежды для церкви стали похожи на абстрактные пуантилистские картины.

А потом одна из таких картин воплотилась в действительность – уже ближе к вечеру брат разбил о голову Анжелики настоящее, оплодотворенное насиженное яйцо, а она, почувствовав на волосах теплую сырость, подняла руку, чтобы смахнуть ее, и в руке у нее оказалось крошечное, судорожно дергающееся, голое красное чудовище с закрытыми глазами, открывавшее и закрывавшее недоразвитый клювик.



Тут в ее сне насильно переключилась передача – вдруг вспыхнул свет, послышался лязг, в тумане взвыли поездные гудки, а кто-то поблизости чуть не лишился рассудка от ужаса.

Она рывком пробудилась и выпрямилась на мягком сиденье автобуса, закусив губу и чувствуя во рту железный вкус собственной крови.

Сейчас… 1992 год, резко напомнила себе она. Ты едешь автобусом в Лос-Анджелес, и автобус не потерял управления. Посмотри в окно – автобус катится в своем ряду со скоростью не больше шестидесяти миль.

Ты не мертва.

Она посмотрела дальше, за потемневшую полосу стремительно несущегося асфальта, на плоскую пустыню, которая текла мимо гораздо медленнее. Похоже, что автобус находился где-то близ Викторвилля, в каких-то шестидесяти милях от Л.-А.

Во время своего панического вечернего бегства из Лос-Анджелеса два года назад она, находясь в паре миль южнее Викторвилля, увидела позади себя машину дорожного патруля и тут же, строго соблюдая все существующие правила, съехала с дороги, чтобы полицейские проехали, и съела гамбургер в придорожном «Бургер Кинге». Потом она сделала крюк миль в двенадцать по проходившей севернее параллельной дороге, чтобы копы наверняка оторвались. И даже на той боковой дороге она постояла некоторое время на окруженной высокой юккой жутковатой стоянке в глубине пустыни, где седобородый старик собрал коллекцию старых вывесок казино, и громадные фанерные карикатурные изображения ковбоя и танцовщицы «хула», и множество разнообразных пустых бутылок, подвешенных на сухих ветках чахлых сикомор. Проникнувшись симпатией к другому отверженному, она купила у старика книжку его стихов, которую он напечатал где-то в этих местах.

Теперь, кусая ногти в несущемся автобусе, она думала, живет ли до сих пор там этот старик и осталось ли в Южной Калифорнии место для таких людей.