Последние дни наших отцов

Поезд медленно двигался по Шотландии, направляясь из Глазго в город Инвернесс на самом севере страны и останавливаясь на каждом полустанке. Рельсы после полей шли вдоль побережья, и Пэл снова пришел в восторг: зеленые свитки волн разбивались об отвесные скалы в буйную пену, вокруг летали белые и серые чайки.

Наутро они сошли с поезда в Локейлорте, крошечной деревеньке, что угнездилась среди холмов и гигантских приморских утесов, на берегу длинного, узкого озера. Вокзал был ей под стать: хлипкая платформа с деревянным забором и вывеской с названием станции. Ледяной воздух пробирался под пальто. Никто из курсантов, сидя в теплом поезде, не представлял, какой на улице мороз, — неистовый, жестокий холод, многократно усиленный пронизывающим ветром.

Они не совсем понимали, где находятся, — путь из Лондона был долгим. На обочине ухабистой дороги, пересекавшей деревню, их поджидали два грузовика без номеров. Они быстро погрузились в них и вскоре исчезли за холмами, куда вела узкая земляная тропа, — положа руку на сердце, ее вряд ли можно было назвать дорогой, — уходившая, казалось, в никуда. За все время им не встретилось ни одной живой души, ни одной постройки. В пустыне никто из них не бывал, но место было похожее.

В тот день группа курсантов наконец увидела, что такое УСО и каков его размах. По сосновому бору они подъехали к громадной усадьбе, высившейся на берегу беснующегося моря посреди пустоты. Они прибыли в Арисейг-хаус, главный штаб школ специальной подготовки резервистов УСО — roughing schools[3], как их называли англичане. Здесь царила суматоха, народу была тьма. Шагали взад-вперед разные секции, кто в ногу, кто забавной толпой. Говорили на всех языках: английском, венгерском, польском, голландском, немецком. Курсанты в форме коммандос направлялись к стрельбищам и полосам препятствий. Генеральный штаб УСО находился в Лондоне, но Шотландия, уединенная, надежно укрытая самой природой, стала одним из узловых центров подготовки будущих агентов.

Все секции размещались в маленьких усадьбах вокруг Арисейг-хауса. В радиусе нескольких километров не было ни единого жилища. Правительство объявило это место зоной ограниченного доступа для гражданского населения, сославшись на соседство одной из баз Королевского военно-морского флота: тем самым мера получала объяснение, не вызывая всеобщего любопытства. Поэтому никто из местных жителей не мог и вообразить, что в лесу, у самого моря, находится настоящий секретный городок, где обучают подрывным действиям добровольцев со всей Европы. И тут Пэл, Кей, Толстяк, Лора и все остальные обнаружили, что подготовительный центр Уонборо, несмотря на усиленные занятия, был пустяком — липой, папье-маше, театральной декорацией, целью которой было отсеять непригодных и сохранить потенциально успешных. Пройдя этот фильтр, курсанты из всех стран стекались в Арисейг-хаус, единственное место, где обучали методам работы Управления. Только теперь они по-настоящему стали проникать в тайну УСО — они, еще недавно и не помышлявшие вступать в британские спецслужбы.





* * *


Дом, где поселились тринадцать курсантов Секции F, был небольшой мрачной постройкой из камня; он находился у подножия утесов на клочке земли, окруженном морем и скалами, почти полуострове, усеянном высокими стройными деревьями с опасно наклоненными отсыревшими стволами.

Вдали виднелись очертания усадьбы норвежской секции — Секции SN, а в окрестном лесу расположилась польская группа — Секция MP.

Они разошлись по спальням и затопили печи. Кей и Пэл курили у окна, наблюдая за тренировкой поляков. Оба испытывали некоторую гордость за то, что добрались сюда, до самой сердцевины Сопротивления, — им казалось, что они уже почти стали английскими агентами, людьми особой судьбы. Они существовали.

— Потрясающе, — произнес Пэл.

— Просто невероятно, — добавил Кей.

На улице они заметили раскрасневшегося Капусту — тот словно возвращался из дальнего похода.

— Тут девушки! — крикнул он. — Тут девушки есть!

Во всех спальнях бросились к окнам послушать запыхавшегося глашатая.

— Капуста хочет научиться трахаться! — захохотал Ломтик, вызвав общее веселье.

Цветная Капуста, не обращая на него внимания, кричал, сложив руки рупором, чтобы лучше было слышно:

— Тут в соседней усадьбе группа норвежек, работают в Шифре и в Разведданных.

“Шифр” означал шифрованные сообщения.

Мужчины заулыбались: присутствие женщин было им как бальзам на сердце. Но подумать об этом они не успели — лейтенант Питер уже звонил к общему сбору в маленькой столовой на первом этаже. С ним были двое новых курсантов, новых членов группы: Жос, бельгиец лет двадцати пяти из подготовительного центра голландской секции, и Дени, тридцатилетний канадец из Лагеря Х, начального лагеря американских добровольцев, расположенного в Онтарио. Обоих включили в Секцию F.





8




Обучение в школе спецподготовки продолжалось весь декабрь. Начало ему, как во всех секциях, было положено изнурительным маршем по хаотичной шотландской местности. Марш состоялся в первое же утро. Курсанты отправились в путь в предрассветной тьме под ледяным проливным дождем. Их вели инструкторы. Они шли весь день прямо к горизонту, ползли по кустам и зарослям ежевики словно змеи среди змей, карабкались по обрывистым холмам, переходили реки, если было нужно. Искаженные напряжением лица покрылись потом, кровью, гримасами боли и, конечно, слезами; кожа, не успевшая восстановиться после первого курса подготовки, рвалась как мокрая бумага.

Этот марш был отборочным испытанием, группа справилась с ним в полном составе. Но он оказался лишь слабым прообразом того, что ожидало их в Локейлорте. Только в Инвернессе Пэл и его товарищи по-настоящему научились методам боевых действий УСО — пропаганде, саботажу, диверсиям и созданию агентурных сетей. Помимо отличной физической формы, приобретенной в Уонборо, где многие потерпели неудачу, успех принес будущим агентам более стойкий моральный дух — теперь они верили в себя. И это было важно: занятия шли в адском темпе с рассвета до позднего вечера, а иногда затягивались на всю ночь, так что все они вскоре потеряли счет времени, спали и ели когда придется. Шотландский пейзаж, показавшийся Пэлу сказочным, быстро превратился в туманный ад — ледяной, дождливый и грязный. Курсанты постоянно мерзли, пальцы рук и ног коченели, а поскольку обсохнуть не удавалось никогда, им приходилось спать нагишом, чтобы не сгнить в своей форме.

Под командованием остервеневшего лейтенанта Питера дни пролетали как один миг. Все начиналось с рассветом. Некоторые курсанты спешно приводили себя в порядок, чтобы успеть покурить вместе и подбодрить друг друга, пока не началась физическая подготовка — борьба, бег, гимнастика. Они тренировались убивать голыми руками или страшным коротким ножом коммандос, учились приемам ближнего боя у двух англичан, бывших офицеров муниципальной полиции Шанхая.

Затем шли теоретические занятия: связь, азбука Морзе, радио — все на свете, что могло им пригодиться во Франции, всего, что могло спасти им жизнь. А Дени, Жоса, Станисласа и Лауру даже отправили на курс французской культуры, чтобы, оказавшись во Франции, они не вызвали никаких подозрений.

Обычно после обеда они практиковались в стрельбе. Научились обращаться с ручными пулеметами немецкого и английского производства, особенно с пистолетом-пулеметом “Стэн” — маленьким, практичным и легким; главным его недостатком было то, что его часто заедало. Натренировались стрелять из пистолета навскидку для скорости, не целясь в мишень по-настоящему. Выстрелить нужно было по крайней мере дважды, чтобы точно поразить противника. В Арисейг-хаусе было стрельбище, здесь они могли отрабатывать навык на подвижных мишенях в человеческий рост, закрепленных на рельсе.

Однажды под вечер какой-то старый опытный браконьер, привлеченный в помощь правительству, учил курсантов выживанию в опасных и безлюдных местах: искусству целыми днями прятаться в лесу, приемам охоты и рыбной ловли. Разбившись на пары, они несколько часов лежали, закопавшись в листья и обмотавшись камуфляжной сетью, — пытались сделаться призраками. Кто-то сразу уснул; Толстяк и Клод, прячась вместе, шептались, коротая время.

— Мы лис увидим, как думаешь? — спросил Толстяк.

— Понятия не имею…

— Если увидим лиса, я буду звать его Жорж. Я на всякий случай хлеба прихватил.

— Очень жалко того Жоржа.

— Ты тут ни при чем, Попик.


Толстяк по-братски называл Клода Попиком, и тот был не против.

— А Фарон — жирная шлюха, — сказал Толстяк.

Приятели рассмеялись, забыв, что должны быть невидимками. Толстяк, довольный, что нашел себе слушателя в лице Клода, продолжал:

— Он по ночам напяливает на свою жирную жопу женские штанишки и шатается по коридорам. “Лю-лю-лю, я шлюха и это дело люблю”, — пропел он смешным женским голосом.

Клод засмеялся еще громче. Толстяк, заметив, что тот дрожит от холода, достал из кармана хлеб для лис и перекусов:

— Лопай, Попик, лопай. Согреешься.

Клод уплел хлеб за обе щеки, потом прижался к пухлому телу Толстяка, греясь об него.

— Зачем мы здесь, Толстяк?

— Учимся выживать.

— Нет, зачем мы вляпались в это дерьмо? Здесь, в Англии.

— Иногда и сам не знаю, Попик. А иногда кой-чего знаю.

— А когда знаешь, то зачем?

— Чтобы люди оставались людьми.

— А-а.

Клод задумчиво помолчал, потом добавил:

— А они что ли никого, кроме нас, не нашли?

Они опять засмеялись. Потом задремали, притулившись друг к другу.





* * *


В перерывах между лекциями, упражнениями и тренировками каждый жил своей маленькой жизнью. Если у будущих агентов оставалась капля энергии, они развлекались, чем могли: Толстяк обходил домики других секций в надежде поживиться их съестными припасами, Кей расточал свое обаяние у норвежек, Эме учил Клода и Жоса своей игре в петанк, а Пэл с Лорой незаметно пробирались в одну из спален на втором этаже, и Пэл шепотом, чтобы их не застукали, читал вслух роман, который дал ему с собой отец — какую-то парижскую историю, имевшую в свое время успех.

Иногда свободное время давало повод к шуткам, не всегда удачным. Жос и Фрэнк отвинтили ножки у кроватей, и вечером, когда их хозяева ложились спать, те рухнули. Фарон развесил подштанники Цветной Капусты на нижних ветках засохшего дерева перед домом. Однажды Ломтик посреди ночи разбудил соседей по комнате: якобы лейтенант Питер поручил ему объявить внеплановую тренировку. Все вскочили, спешно оделись и добрых полчаса проторчали на улице в ожидании офицера, не заметив, что хихикающий Ломтик снова улегся спать. А когда Клод в конце концов постучался к крепко спавшему и, естественно, ничего не подозревающему лейтенанту, тот, взбесившись из-за нарушения режима, повел всю группу бегать ночью по берегу моря. Лейтенант еще не утратил физической формы и порой наказывал курсантов коллективными спортивными занятиями, которые вел сам подавая пример. Одно из самых тяжелых последствий имел ветреный день, когда он, полагая, что курсанты после обеда отправились на общий для всех секций урок радиосвязи, обнаружил в спальне усадьбы Кея с норвежкой на коленях.

Вечером, когда курсанты отдыхали, в домике царила спокойная, умиротворяющая атмосфера: кто читал книгу, взятую наугад в библиотеке, кто дремал в старых креслах в столовой, кто играл в карты или курил у окна, болтая о норвежках. Лейтенант Питер почти каждый день неведомо как разживался местной газетой, и курсантам разрешалось читать ее после того, как он ее изучил. Так они узнавали о новостях с фронта, о наступлении немцев в России. Нередко Дени читал вслух, подражая дикторам с Би-би-си, и все слушали — равнодушно, словно сидя у радиоприемника, в котором не было ничего человеческого, разве что веселая невозмутимость, с какой он повиновался замечаниям публики: “Громче!”, “Повтори!”, “Не части, помедленней!” А если кто-то не понимал — чаще всего Толстяк, не знавший ни слова по-английски, — терпеливый диктор щедро переводил то, что считал в статье главным. Перед началом Дени всегда сзывал товарищей одними и теми же словами: “Идите сюда, я вам сейчас расскажу о горестях войны”. И курсанты окружали его кресло, слушали, часто с тревогой, ведь немцы по-прежнему наступали, конфликт расползался по всему миру: седьмого декабря японцы бомбили базу Перл-Харбор на острове Оаху, на Гавайях; назавтра они вступили в войну против Великобритании; десятого императорская армия потопила у Сингапура два линкора Королевских военно-морских сил — “Рипалс” и “Принц Уэльский”. Японцы были новым противником, и после статьи все задавались вопросом, создаст ли УСО японскую секцию.

Шли дни. У курсантов было всего пять недель, чтобы научиться методам боевых действий, овладеть всеми приемами и оружием. Они освоили удивительные военные приборы, которыми располагало УСО и которые разрабатывались в его экспериментальных лабораториях, разбросанных по английским городам и деревням. Тут был целый набор более или менее хитроумных изобретений: радиоприемники, оружие, машины, ловушки — все было предусмотрено. Им показывали компасы, неотличимые с виду от пуговиц пальто; ручки, снабженные острым лезвием, стреляющие пулями или сигнальными ракетами, словно пистолет; крошечные пилки по металлу, иногда помещающиеся в наручных часах и способные перепилить решетку в камере; маленькие, но страшные шипы для засад или чтобы вывести из строя автомобиль возможных преследователей; обманки, искусно раскрашенные под ящики для фруктов, с гранатами внутри, или гипсовые бревна, в которых скрывались пистолеты-пулеметы “Стэн”.

Еще их обучили началам морской навигации: теперь они умели управлять судном, вязать крепкие узлы, быстро спускать на воду шлюпки и поднимать их на борт — это позволяло им добраться до суши с канонерок, которые использовало УСО. А вскоре они стали учиться ночным рейдам и операциям: их нужно было подготовить и провести самим, ни на секунду не смыкая глаз, из последних сил. После нескольких дней в таком ритме появились первые отказники. Первым сломался Цветная Капуста — заболел от усталости. Вслед за ним настал черед Сливы — заику отсеяли. Перед отъездом он в сопровождении лейтенанта Питера обошел всех товарищей и расцеловался с ними, пробурчав, что никогда их не забудет. Все знали, что отсев неизбежен, даже спасителен: тот, кто не выдержит здесь, во Франции погибнет. Но отъезд обоих глубоко взволновал их. В первый раз. Ибо они начали привязываться друг к другу.





* * *


Главным их врагом в Шотландии был, без сомнения, мороз: шел декабрь и становилось все холоднее. Холодно вставать, холодно драться, холодно стрелять. Холодно снаружи и холодно внутри. Холодно есть, смеяться, спать, ходить среди ночи на тренировочные рейды. Холодно, когда хилые печки в комнатах начинали чихать густым дымом, донимая их головной болью. Чтобы не вылезать из постели прямо в ночной мороз, курсанты поочередно дежурили по комнате: на рассвете кто-то должен был проснуться до подъема и разжечь огонь. И когда ответственному за топку случалось проспать, на него изливался целый поток ругани, не иссякавшей до вечера.

Однажды, в середине декабря, под вечер, они внезапно получили передышку. После занятия в тире все курсанты в свободное время отправились к устью ближней реки ловить лососей. Солнце за холмами на западе окрашивало небо розовым светом. Они вошли в ледяную воду, намочив форму выше колен, и, опершись о скалы, с шутками и веселой толкотней неловко пытались хватать круживших в водоворотах рыб. Им удалось поймать четырех огромных лососей — чешуйчатых горбоносых чудищ. Фрэнк оглушил их ударом о сук, а вечером они испекли их на очаге. Эме, строивший из себя повара, закопал в угли большие картофелины. Ломтик с Фароном и Фрэнком устроили набег на столовую поляков — тех не было в доме — и разжились спиртным. Лора предложила пригласить норвежек, страшно переполошив Толстяка.

В тот вечер курсантам, сидящим в столовой за громадным дубовым столом, на миг удалось превратить войну в удовольствие: надежно защищенные от мира, затерянные в дикой Шотландии, они ели, смеялись, шутили, громко болтали, разглядывали норвежек. Все были слегка навеселе. Дэвид-переводчик и лейтенант Питер присоединились к застолью. Питер до поздней ночи рассказывал об Индии, а Дэвида оккупировал Толстяк, сидевший между двумя норвежками, — переводить его серенады.

Назавтра, когда снова начались занятия, а пьянящее чувство возвращения к нормальной жизни угасло, Пэл, совсем приуныв от одиночества, погрузился в свои мысли: в воспоминания об отце, в тяжелые думы о забвении и печали. Вечером он не пошел ужинать с товарищами; сидел один в своей комнате, прижимая к себе сумку, — ту, которую сложил ему отец. Вдыхал аромат книжных страниц и одежды, весь пропитался запахами, гладил шрам у сердца и сжимал в объятиях сумку: ему так хотелось, чтобы его обнял отец. Заплакав, Пэл схватил клочок бумаги и стал писать ему письмо — письмо, которое тот никогда не получит. И, унесенный потоком собственных слов, не услышал, как в комнату вошел Кей.

— Кому пишешь?

Пэл подскочил:

— Никому.

— Ты письмо пишешь, я же вижу. Писать письма запрещено.

— Письма запрещено посылать, а не писать.