Последние дни наших отцов

Пэл облегченно вздохнул.

— Спасибо, папа.

— Поначалу будет трудно, но мы будем вместе.

— Да, папа.

— И потом, Женева — красивый город. Большие дворцы и всякое такое.

Они еще помолчали.

— Но давай уедем завтра. Умоляю, Поль-Эмиль, — завтра! Чтобы я успел вернуться домой, попрощаться с вещами, с комнатами, собрать чемодан. Завтра — это же пустяки. Такое маленькое слово “завтра”. Едва слышное. Приходи завтра в полдень обедать. Зайди хоть раз взглянуть на квартиру. Пообедаем там в последний раз. Хорошим мясом, как ты любишь. А потом сразу уедем.

Пэл не раздумывал. Он прекрасно мог подождать лишний день. Завтра в полдень он придет на улицу Бак. Почему бы не зайти, ведь они больше туда не вернутся. Они будут сидеть в поезде, который в 14.00 отправится в Лион. Во вторник отец будет в Женеве.

— Ладно, пообедаем, — улыбнулся Пэл. — Уедем завтра.

Они крепко обнялись.





* * *


Кунцер сидел за рулем машины на улице, упирающейся под прямым углом в Елисейские Поля, и вертел в руках открытку. Анализ ничего не дал. Специалисты абвера высказались однозначно. Просто открытка, никакого кода, никакого сообщения, никаких симпатических чернил. С его визита на улицу Бак прошло недели две, других зацепок у него не было. Старик подал заявление о краже четыре дня спустя. Через четыре дня. Украденные вещи? “Открытка”, — написал он. Полная бессмыслица… Если только… Внезапно его пронзила мысль, и все сразу прояснилось. Как же он раньше не понял! Он поскорей набросал на бумажке схему в подтверждение своей догадки: девушка из Сопротивления, с оружием, по поручению британских спецслужб доставляла пустячные открытки безобидному старику. Открытки писал его сын, в этом не было сомнений. Значит, сын — английский агент. Это же очевидно! Английский агент имел неосторожность писать отцу, подавать о себе весточку! Совершенно необходимо заполучить этого сына, но где он может быть? Девица возила для него почту из Лиона, он мог скрываться где угодно во Франции. На данный момент он уверен лишь в двух вещах: отец ничего не знает, а девица сказала ему все. Он передал ее гестапо, на улицу де Соссе, 11. Ее там опять допрашивали. Бедная милая малышка Катя! Не хотелось думать, как ее били. Он пару раз звонил в гестапо, спросить, не заговорила ли она, но главным образом выяснить, что с ней. Узнал, что они выезжали к ее родителям в Лион, и родители тоже арестованы — просто так. Гестапо иногда так делало. И он подумал, что, если девушка ничего не знает, единственная его зацепка — отец. Отец был слабым местом сына.

Дверца машины открылась, оторвав Кунцера от его мыслей. Явился один из его информаторов. Он всегда сажал его здесь в машину и во время разговора колесил по улицам. Он нажал на газ.

— Надеюсь, у вас ценные сведения, — обратился Кунцер к человеку, сидевшему рядом.

Тот почтительно снял шляпу, явно нервничая.

— В Париж прибыли английские агенты, — сказал Гайо.





41




Пэл вернулся на конспиративную квартиру без особых предосторожностей. Он был в смятении. Все пошло не так, как он себе представлял. Что делать завтра, если отец снова не захочет уезжать? Бросить его, предоставить собственной участи? Увезти насильно? Остаться с ним и защищать его? Он ничего не понимал. Его учили сопротивляться немцам, но не научили бунтовать против собственного отца.

Он повернул ключ в замке и толкнул дверь. Услышал голос Фарона, тот бежал к нему, что-то говорил, но Сын, погруженный в свои мысли, не слушал. До него смутно дошло, что Фарон твердит про опасность, про комендантский час, что не надо возвращаться так поздно, что ночь — время мародеров, а мародеров задерживают. Тут Пэл взглянул на часы: оказывается, уже поздно. Он ходил несколько часов. В это время они с отцом могли уже быть в Лионе. Они уедут только завтра к этому времени, да хранит их Господь.

Фарон хлопал его по плечам:

— Все в порядке, Пэл?

— В порядке.

Вид у великана был игривый.

— Пианист прибыл… Черт возьми, вот тебе сюрприз…

— А-а, — только и ответил Пэл.

— Как это “а-а”? В гостиной он, в гостиной. Иди посмотри… Иди-иди!

Пэл послушно направился в гостиную. Он никого не хотел видеть, но, похоже, для Фарона это было очень важно. Он вошел.

Она в нетерпении сидела на диване. Пианистом была Лора.





* * *



Они даже не представляли, что можно так целоваться. Какая радость, какая радость эта нечаянная встреча! Они смеялись от счастья и снова покрывали друг друга поцелуями, словно не могли насытиться, — долгими, покороче, крепкими и мимолетными. Они снова были живыми.

Фарон предоставил им спальню, а сам устроился в гостиной на диване. И они провели ночь вместе, прижавшись друг к другу. Поспать не успели, спать — это неважно. Это была их самая прекрасная ночь. Лора все время смеялась, а Пэл повторял: “Вот видишь, как я тебя люблю! Вот видишь, я сдержал обещание!” И она прижималась к нему, обнимала изо всех сил. Войны больше не существовало.

— Лора, надо помечтать. Толстяк говорит, что мечтать — значит жить.

Она, положив голову ему на грудь, захлопала в ладоши.

— Давай помечтаем! Давай скорей!

Тень на потолке походила на карту Европы. Они решили уехать.

— Смотри, мы можем отправиться вон туда. В Швецию. На самом верху, на самом севере. Там озера, огромные леса, а главное, никого нет.

— Только не на север, — взмолилась Лора. — Север слишком северный.

— Не на север. А куда ты хочешь? Скажи, и я поеду за тобой. Поеду все равно куда.

Она поцеловала его. В углу на потолке они нашли карту мира, потом карту Америки.

— Хочу в Америку! — воскликнула она. — Поедем в Америку! Поедем скорей, эта война, по-моему, никогда не кончится.

Они стали смотреть на Америку.

— Хочу в Калифорнию, там солнце, — сказала Лора. — Или нет, в Бостон, там университет. Да, в Бостон. Но иногда там бывает холодно.

— В холод мы будем вместе.

Она улыбнулась.

— Значит, в Бостон. Расскажи мне, Пэл, расскажи про то, что будет в Бостоне.

Сын заговорил нараспев, как сказитель:

— В Бостоне мы будем счастливы. Станем жить в красном кирпичном доме с детьми и собакой. Жоржем.

— Жорж — это кто-то из наших детей?

— Нет, это собака. Славный пес, клубок шерсти и нежности. Когда он станет совсем старый и умрет, мы похороним его в саду. И оплачем, как мы оплакивали людей.

— Не надо про смерть пса, это слишком грустно! Расскажи про детей! Они будут красивые?

— Это будут самые красивые дети на свете. У нас будет красивая семья, большая семья. И больше не будет ни войны, ни немцев.

Они помолчали.

— Пэл!

— Да?

— Я хочу уехать.

— Я тоже.

— Нет, я хочу вправду уехать. Давай сбежим! Дезертируем! Мы и так много сделали! Отдали им два года, пора снова начинать жить.

— А как?

— Прямо отсюда, по одному из каналов. Скажем, что нас раскрыли и мы возвращаемся в Англию. А сами тайком отправимся в Портсмут и сядем на теплоход до Нью-Йорка. У нас в банке сбережения, на билеты хватит выше крыши. Да и на обустройство останется.

Пэл на миг задумался. Почему бы не уехать? Из-за отца. Он никогда не бросит отца. Но в Женеве тот будет в безопасности. Или можно взять его с собой в Америку. Он подарит ему билет на теплоход в каюту первого класса! Отличный будет подарок! Подарок за те его два дня рождения, что он пропустил. Да, они уедут все вместе, спрячутся в Америке. Чтобы любить друг друга. А если отец не захочет ехать? Завтра он предложит ему Женеву или Америку на выбор. Может, это и есть бунт.

Пэл посмотрел Лоре прямо в глаза. Какие у нее прекрасные глаза.

— Завтра мне надо уехать, — сказал он. — На два-три дня, обязательно надо. Самое большее через четыре дня я вернусь. Тогда все решим про отъезд.

Вот, завтра он пойдет к отцу и скажет: либо Женева, либо Америка.

— Возвращайся скорее! — взмолилась Лора.

— Обещаю.

— Обещай еще. Обещай любить меня, как обещал в Лондоне. Это было так красиво, я всегда буду помнить эти слова. Всегда.