Последнее время
Часть 12 из 46 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– К опекунам. В Пристрое его нельзя, – вдруг загнусавив, сказала Кошше, отвернув голову и вцепившись в край стула. Ссадины на руках полопались, набухая кровавыми шариками.
Фредгарт, ненавидя себя, медленно поинтересовался:
– Умереть хочешь? Ладно.
Алые шарики на белом кулаке Кошше лопнули и растеклись от удара тяжелой слезы, упавшей со скулы. Фредгарту показалось, он даже услышал щелчок от падения капли. Больше не слышно было ничего – ни слова, ни звука, ни дыхания.
– Ладно, – повторил Фредгарт. – Дура упрямая. Молись богам своим, что я не… Ладно. Ребенок твой в приюте уже, здесь, в крыле напротив, есть у нас. Отсюда видно.
Он отошел к окну, махнул, подождал и велел:
– Иди сюда. Видишь?
Кошше подошла к узкому окну, вцепившись в нижний край проема, приподнялась на цыпочках, чтобы увидеть с их третьего противоположный второй уровень, на который указывал Фредгарт, и замерла. В окне была видна толстая баба с трехлетним мальчиком на руках. Голова у мальчика была выбрита наголо, как принято у кочмаков, глаза казались неправильно черными даже отсюда, а новенькая одежда сидела неладно: тощеват оказался мальчик.
Кошше смотрела на него очень долго, Фредгарт успел утомиться, но не торопил. Помалкивал. Наконец Кошше оторвалась от окна, с явным трудом добрела до стула, села, рассеянно смахнув кровь с рук, и спросила:
– Подписать что-то надо?
– А ты умеешь? – изумился Фредгарт.
Кошше снова пожала плечами.
– Подписывать не надо. Объясним тебе всё за денек, подлечим заодно, и сразу тронешься. Согласна?
Кошше кивнула и уточнила:
– Денег дадите?
– До дальней пограницы доставим, а дальше деньги не нужны. Но дадим немножко.
– Оружие?
Фредгарт усмехнулся.
– Значит, правда в колдовских лесах не была. С оружием сгинешь сразу, костей не останется.
– В чужом лесу с деньгами, без оружия и одна, – задумчиво произнесла Кошше.
Страшного усилия стоило не брякнуть «Почему же одна», – может, и не сам сдержался, а Хейдар из слуховой взглядом дострелил. Фредгарт кашлянул и сказал:
– Соответствуй месту. Поздравляю, девочка. Ты сейчас две жизни спасла – свою и ребенка своего. Может, и наши спасти сможешь. Иди отдыхай, тебя проводят. С утра начнем подготовку.
Кошше встала и молча вышла к конвою.
Хейдар вошел, поводил руками по стулу, на котором сидела девка, вроде как принюхиваясь при этом.
– Да чистая вроде, – сказал Фредгарт, удивляясь сразу и поведению Хейдара, и отмытости девки, и тому, что сам отметил это лишь теперь.
Хейдар кивнул и сел на стул, прикрыв глаза.
– Ну как тебе попутчица? – спросил Фредгарт.
– Серьезная. – Хейдар открыл глаза и добавил: – Далеко пойдет.
– Жалеешь, что не познакомились сразу?
– Успеем. Через пару дней.
– Все-таки решил вместе с ней тронуться?
– Нет. Она одна выедет, ну, с твоим сопровождением.
– Так к погранице-то они только…
– А к погранице она не поедет. Сбежит при первой возможности и явится за мальчиком. Тут и познакомимся.
4
Ночь выдалась душной, шумной и дымной: от центральных площадей к первому рву прогнали белый пал, выжигая грязь, навоз и падаль. Огонь цепанул не только неизбежную стаю собак, которые заметались по улицам с визгом и воем, спасаясь от боли и доброхотов с кольями, но и полдюжины навесов и дверей, а также бороду Фридриха Величавого. Его голова третий месяц украшала ограду Фестнинга. Фридрих был уважаемым фюрстом Желтой гильдии и одно время даже возглавлял недолговременную концерну поморских, манихейских и горских теневиков, но захотел воинской славы, выхлопотал себе патент фельд-ярла и пошел на вендов войной, которую с треском проиграл. Город расплатился за поражение обозом вина и договором о пограницах, от заключения которого успешно уклонялся несколько десятилетий. Фридрих расплатился головой. За три месяца части головы, не выклеванные вороньем, высохли или обвалились, но длинная рыжая борода держалась до нынешней ночи, исправно показывая силу и направление ветра, а заодно и влажность воздуха – не иначе, попечением бога ветра Ньёрда, неравнодушного к таким игрушкам. Теперь Ньёрд наигрался с бородой и поиграл с огнем, донеся искру до высоты, на какую огонь до сих пор не вздымался. Так Фридрих через три месяца после позорной смерти превратился из достопримечательности в один из неаккуратно выделанных черепов, обреченный на безымянное существование в ряду, украшающем ограду Фестнинга. Осталось дождаться, пока выветрится удивительно стойкая вонь паленого волоса и псины.
Хейдара она утомила изрядно. Особенно в сочетании с его, Хейдара, собственной вонью, которую кроме него никто вроде не ощущал – но что ему другие.
Хейдар всю ночь посвятил дозорным обходам и осмотрам подходов к Фестнингу. Он был уверен: Кошше воспользуется суматохой и постарается проскользнуть внутрь. В том, что ушлая девка сбежала от сопровождения и вернулась в город, Хейдар не сомневался. Да, отряд выехал лишь минувшим утром, да, Фредгарт так и не дождался сигналов от сопровождения, строго наученного докладывать как об исчезновении девки, так и о любом другом происшествии, пусть самом незначительном. Хейдар сомневался лишь в том, что сопровождение еще имеет возможности, силы или члены, необходимые для отправки сигнала. Но и это относилось к малозначительным подробностям.
Фредгарт усилил охрану, но, как и просил Хейдар, ни о чем особо предупреждать ее не стал. Охрана, насколько мог оценить Хейдар, была вполне добросовестной: не дрыхла, в беседы не вступала и не отвлекалась на мелочи вроде бессонных идиотов, гонявших дымящуюся собаку, или диких воплей в палатах на Кремниевой улице. Хейдар вот счел возможным отвлечься – на случай, если это и есть отвлекающий маневр Кошше. Оказалось, нет: просто обыденная ночная драма. Соседи-приятели, зарабатывавшие частными армейскими услугами, в очередной раз нанялись в разные войска. Какое-то время боги этого не замечали, позволяя закадыкам днем постреливать друг в друга, чтобы вечером плечо к плечу мирно напиваться, жалуясь на тупых сослуживцев да уродов-командиров и намереваясь в следующий раз пойти наниматься вместе. В итоге один другого убил, потерзался сам, дождался, пока отплачется вдовушка, и явился ее утешать. А жена, давно этого ждавшая, торжественно застукала. В переносном и тут же в прямом смысле.
Хейдар на всякий случай дал круг по примыкающим к Фестнингу улицам, с мрачным удовольствием ощущая, как идеально совпадает с общей вонью и трудно выжигаемой гнилью, и немного постоял перед Позорным троном, на котором сожгли самозваного князя Вадима. Когда его сжигали, Вадим не кричал. Обманул всех: сорвал голос в Пристрое и изловчился быстро вдохнуть пламя. Публика, недовольная этим даже больше, чем городские мастера, от разочарования переусердствовала с подбрасыванием дровишек. Выгорели три улицы – зато появилась традиция Центрального пала. Позорный трон больше не использовался, ни для казней, ни для чего иного, но так и торчал оплывшими прутьями и шипами.
Хейдар вернулся в Фестнинг под утро, еще раз осмотрел все входы, заглянул в приютскую часть, послушал детское дыхание и отправился спать, по пути заглянув к Фредгарту – тот, надо отдать ему должное, не только спокойно воспринял отсутствие новостей, но и не стал ни смотреть на Хейдара укоризненно либо торжествующе, ни спрашивать озабоченно, как же тот догонит Кошше и убедит ее в необходимости воссоединения – вопреки, значит, полученному ею приказу. Верил, что Хейдар что-нибудь придумает.
Кошше же придумала.
Она пересидела ночь в курятнике, пыльном и пропахшем пометом, зато по-хорошему старомодном: прочном, теплом и с запасами сухой соломы под крышей. Курятник был давно заброшен, как и вся ферма, да и все фермы вокруг города – фермеры устали от беспокойного соседства и разбежались кто в город, кто ближе к хуторам. Всё ценное здесь давно разграбили, так что можно было не тратить времени на поиски и не опасаться того, что случайный искатель услышит шорох соломы, храп или чихание.
И все равно Кошше спала сторожко, прислушиваясь и приглядываясь. Сопровождавшие ее бродилы были, возможно, неплохими бойцами, но паршивыми охранниками – первое Кошше проверять не рискнула, во втором убедилась довольно быстро, а убедившись, сделала выводы, помогла бродилам ужраться и расслабиться и улизнула.
Как добираться обратно, она придумала сразу и придуманный план сумела выполнить почти полностью. В присмотренной конюшне действительно нашелся пожилой сонный мерин, согласившийся без особого шума выйти из денника и в охотку, легкой рысью, доставить незнакомую, зато почти невесомую наездницу до Мытного тракта. Ездить без седла Кошше не разучилась, перевязывать ремни на ногах под такую поездку тоже. Штаны, правда, были уже тонковаты, но она, можно считать, почти ничего себе не натерла.
Подковы у мерина были не для тракта, так что, миновав подъем, Кошше спешилась, сунула в слюнявую черную пасть припасенную горбушку и хлопнула коня по крупу, отправляя обратно. Авось не заблудится.
Лавка возле съезда с тракта действительно торговала подержанными или брошенными самокатами, а форточка в боковой стене действительно пришлась Кошше по размеру. Заряд самоката иссяк на полпути, еще немного удалось катиться на холостом ходу, отталкиваясь ногой, пока механизм не заклинило. Оставшийся путь Кошше проделала пешком: сто шагов бегом, двести размеренным шагом по обочине, время от времени прячась от редких повозок, в основном войсковых либо теневых. И все равно добралась до города прежде, чем рассчитывала. Тут и пригодилась замеченная давеча ферма. Жилые постройки выгорели, но курятник ожиданий не обманул.
Под утро Кошше крепко уснула и чуть не свалилась с настила, сильно вздрогнув в привычно кошмарном сне. Мальчика рядом не было, сипатого тоже, никого не было. Она посидела, возвращаясь в нормальное дыхание и спокойный ум, растерла лицо и пошла к далекой привратной площади.
Сперва Кошше собиралась проникнуть в город одним из трех тайных путей, скорее всего, через сточный канал. Но заметила на стоянке огромную семью виноградарей, приехавших подзакупиться, зацепилась языками с парой обвешанных младенцами молодаек, истомившихся без свежих собеседниц, и прошла ворота, смешавшись с этой щебечущей и распевающей толпой. Охрана, как и ожидалось, в грамоты особо не всматривалась.
Кошше, как порядочная, проводила новых подружек до торга, в самой бурливой точке, на краю закусочного двора, потерялась, стырила кусок навеса у особенно наглого продавца и, неспешно закутываясь в ткань как в покрывало, пошла к Фестнингу.
Кошше обошла его раз и другой, дождалась смены охраны и проследила за тем, куда идет сменившийся караульный, походила еще за парой вышедших из казарм служивых, вернулась к Фестнингу, улучив момент, перебралась через ограду между двумя самыми зловонными черепами и надолго засела в кустах у дверей, от которых тянуло стряпней и помоями – невзрачная, но, если все-таки заметят, такая деловитая, что проходившие мимо служивые не находили повода уточнить, кой смысл в набрасывании листьев на покрывало и сбрасывании их в дюжине локтей от прежнего места. Попутно Кошше придумала пяток вариантов беседы с тем, кто откроет дверь изнутри или снаружи. Ни один не пригодился.
Дверь распахнулась, невысокий краснощекий парень выволок и потащил прочь бак с помоями. Кошше глянула ему вслед и юркнула за дверь.
Схема Фестнинга, которую она сложила в голове из того, что успела рассмотреть, оказалась в целом верной. Разок Кошше неправильно свернула, чуть не угодив на подвальный этаж, откуда доносились страшноватые звуки и запахи, но успела и отпрянуть, и спрятаться за углом, и пропустить мимо двух стражей, беззлобно переругивавшихся с невысоким, богато одетым дедком в нитяных кандалах. После очередной реплики, которую Кошше не разобрала, один из охранников остановился и принялся колотить дедка по лысой голове, не слишком умело, но довольно сильно. Дед сперва полушутливо вскрикивал, потом пал на колени, потом свалился ничком и затих. Охранник несколько раз добавил ногой. Второй, оглядевшись, сказал: «Хватит». Охранники подцепили дедка под локти, вывороченные по причине кандалов угрожающим образом, и поволокли по коридору дальше.
Кошше выдохнула, потерла занывшую переносицу и скользнула в противоположную, по счастью, сторону. Лестница к приютским комнатам, которые она видела в окно, должна была находиться где-то там.
Лестница вправду находилась там, и коридор за нею был пуст. Мышцы дергались, подбивая взять отрезок одним рывком, но Кошше помнила, что капкан ставят перед последней приманкой. Она, накинув покрывало, неспешно прошла весь коридор из конца в конец, с трудом не умерев перед дверью в приютскую, откуда пахло затхлым бельем и маленькими детьми, постояла, прислушиваясь, и двинулась обратно под несложенную песенку, осторожно, уверенно, решительно.
Не остановившись даже на миг, Кошше распахнула дверь и в том же ритме зашагала по слишком яркой после сумрачного коридора спальне, узкой и длинной, между коротенькими деревянными кроватями, к длинному дощатому столу, за которым сидели дети, пять, нет, шесть человек, в возрасте от двух до четырех, нет, пяти лет, все светлоголовые, нет, один рыженький, бритых нет, где он, боги, где.
Дети вывязывали сложные петли на бечеве, которую подтягивали из прыгавших по полу мотков, отчего на стол бечева ложилась уже в виде огромной ажурной накидки. Дети задрали головы, молча разглядывая Кошше, и тут же снова уткнулись в узлы вокруг коротеньких пальцев: в коридоре послышались шаги и голоса. Кошше, поморщившись, схватила накидку со стола и бросилась к окну. Оно было незастекленным, рама, затянутая войлоком, стояла на полу под окном. Кошше на ходу пнула кровать, убедилась, что та достаточно тяжела, набросила накидку на грубую спинку и закрутила бечевки. Натянула, не ослабляя натяжения, задом вспрыгнула на подоконник и, неловко повозившись, выпростала наружу ноги в тот миг, когда в спальню ворвалась пара стражей – не тех, что вели дедка, рослых и явно умелых.
Стражи без промедления бросились к окну. Один попытался ухватить Кошше за руку, та отмахнулась костяшками, кажется, попала больно и свалилась за окно, вцепившись в бечевки и успев заметить, что второй страж сдергивает накидку с кровати.
Бечевки, в которые вцепилась Кошше, мощно рванулись вверх, она подлетела выше нижнего среза окна, чуть не попала воротом в растопыренную пятерню стража, куснула не глядя и помчалась, сжигая ладони, к земле, куда, надеялась она, успели, – обязаны были успеть! – упасть, раскрутившись, мотки.
Успели, холодно поняла она, ударившись пятками в брусчатку, и бросилась к арке, пробитой к площади центрального входа и воротам, напоследок быстро огляделась – и чуть не кувыркнулась головой в камень рядом с тем, в который вросли ноги.
В окне третьего этажа, рядом с тем, в которое Кошше выглядывала два дня назад, стоял Фредгарт с ее мальчиком на руках. Мальчик о чем-то спрашивал Фредгарта, подергивая бороду, он всегда любил бороды, особенно такие ухоженные, а Фредгарт ласково ему отвечал, но смотрел на Кошше.
Кошше набрала воздуху в легкие, чтобы крикнуть, еще сама не зная что, а Фредгарт поднял руку. Она думала, для издевательского приветствия, но нет, хуже, куда хуже. В руке сверкнуло лезвие, которое он плашмя прислонил к бритому затылку мальчика.
Мальчик засмеялся, ежась.
Кошше всхлипнула и побежала в арку, наматывая покрывало на предплечье. Этим коконом она встретила палаш незряче выскочившего на свет охранника, ударила его в шею раз и другой, не дожидаясь, пока он свалится окончательно, выдернула рукоять из вялых пальцев и, сжав зубы, пошла вперед.
Арка неровно загудела: набегала толпа, полдюжины минимум. Кошше переступила с ноги на ногу и напомнила себе: мальчик ждет. Подтянула кокон повыше, шагнула навстречу толпе – и тут полумрак арки рассекла светлая полоса в дальней стене.
Кошше застыла, всматриваясь.
Почти незаметная дверь приоткрылась пошире, и оттуда шепнули:
– Сюда. Быстрее.
Кошше, сама не поняв почему, без колебаний бросилась к двери, на всякий случай выставив острие перед собой.
Ее впустили, палаш рванулся в сторону. Она с запоздалым изумлением поняла, что шептали на ее родном, давно, полагала она, забытом ею языке. Голова вспыхнула с сухим стуком, и все кончилось.
5
Фредгарт, ненавидя себя, медленно поинтересовался:
– Умереть хочешь? Ладно.
Алые шарики на белом кулаке Кошше лопнули и растеклись от удара тяжелой слезы, упавшей со скулы. Фредгарту показалось, он даже услышал щелчок от падения капли. Больше не слышно было ничего – ни слова, ни звука, ни дыхания.
– Ладно, – повторил Фредгарт. – Дура упрямая. Молись богам своим, что я не… Ладно. Ребенок твой в приюте уже, здесь, в крыле напротив, есть у нас. Отсюда видно.
Он отошел к окну, махнул, подождал и велел:
– Иди сюда. Видишь?
Кошше подошла к узкому окну, вцепившись в нижний край проема, приподнялась на цыпочках, чтобы увидеть с их третьего противоположный второй уровень, на который указывал Фредгарт, и замерла. В окне была видна толстая баба с трехлетним мальчиком на руках. Голова у мальчика была выбрита наголо, как принято у кочмаков, глаза казались неправильно черными даже отсюда, а новенькая одежда сидела неладно: тощеват оказался мальчик.
Кошше смотрела на него очень долго, Фредгарт успел утомиться, но не торопил. Помалкивал. Наконец Кошше оторвалась от окна, с явным трудом добрела до стула, села, рассеянно смахнув кровь с рук, и спросила:
– Подписать что-то надо?
– А ты умеешь? – изумился Фредгарт.
Кошше снова пожала плечами.
– Подписывать не надо. Объясним тебе всё за денек, подлечим заодно, и сразу тронешься. Согласна?
Кошше кивнула и уточнила:
– Денег дадите?
– До дальней пограницы доставим, а дальше деньги не нужны. Но дадим немножко.
– Оружие?
Фредгарт усмехнулся.
– Значит, правда в колдовских лесах не была. С оружием сгинешь сразу, костей не останется.
– В чужом лесу с деньгами, без оружия и одна, – задумчиво произнесла Кошше.
Страшного усилия стоило не брякнуть «Почему же одна», – может, и не сам сдержался, а Хейдар из слуховой взглядом дострелил. Фредгарт кашлянул и сказал:
– Соответствуй месту. Поздравляю, девочка. Ты сейчас две жизни спасла – свою и ребенка своего. Может, и наши спасти сможешь. Иди отдыхай, тебя проводят. С утра начнем подготовку.
Кошше встала и молча вышла к конвою.
Хейдар вошел, поводил руками по стулу, на котором сидела девка, вроде как принюхиваясь при этом.
– Да чистая вроде, – сказал Фредгарт, удивляясь сразу и поведению Хейдара, и отмытости девки, и тому, что сам отметил это лишь теперь.
Хейдар кивнул и сел на стул, прикрыв глаза.
– Ну как тебе попутчица? – спросил Фредгарт.
– Серьезная. – Хейдар открыл глаза и добавил: – Далеко пойдет.
– Жалеешь, что не познакомились сразу?
– Успеем. Через пару дней.
– Все-таки решил вместе с ней тронуться?
– Нет. Она одна выедет, ну, с твоим сопровождением.
– Так к погранице-то они только…
– А к погранице она не поедет. Сбежит при первой возможности и явится за мальчиком. Тут и познакомимся.
4
Ночь выдалась душной, шумной и дымной: от центральных площадей к первому рву прогнали белый пал, выжигая грязь, навоз и падаль. Огонь цепанул не только неизбежную стаю собак, которые заметались по улицам с визгом и воем, спасаясь от боли и доброхотов с кольями, но и полдюжины навесов и дверей, а также бороду Фридриха Величавого. Его голова третий месяц украшала ограду Фестнинга. Фридрих был уважаемым фюрстом Желтой гильдии и одно время даже возглавлял недолговременную концерну поморских, манихейских и горских теневиков, но захотел воинской славы, выхлопотал себе патент фельд-ярла и пошел на вендов войной, которую с треском проиграл. Город расплатился за поражение обозом вина и договором о пограницах, от заключения которого успешно уклонялся несколько десятилетий. Фридрих расплатился головой. За три месяца части головы, не выклеванные вороньем, высохли или обвалились, но длинная рыжая борода держалась до нынешней ночи, исправно показывая силу и направление ветра, а заодно и влажность воздуха – не иначе, попечением бога ветра Ньёрда, неравнодушного к таким игрушкам. Теперь Ньёрд наигрался с бородой и поиграл с огнем, донеся искру до высоты, на какую огонь до сих пор не вздымался. Так Фридрих через три месяца после позорной смерти превратился из достопримечательности в один из неаккуратно выделанных черепов, обреченный на безымянное существование в ряду, украшающем ограду Фестнинга. Осталось дождаться, пока выветрится удивительно стойкая вонь паленого волоса и псины.
Хейдара она утомила изрядно. Особенно в сочетании с его, Хейдара, собственной вонью, которую кроме него никто вроде не ощущал – но что ему другие.
Хейдар всю ночь посвятил дозорным обходам и осмотрам подходов к Фестнингу. Он был уверен: Кошше воспользуется суматохой и постарается проскользнуть внутрь. В том, что ушлая девка сбежала от сопровождения и вернулась в город, Хейдар не сомневался. Да, отряд выехал лишь минувшим утром, да, Фредгарт так и не дождался сигналов от сопровождения, строго наученного докладывать как об исчезновении девки, так и о любом другом происшествии, пусть самом незначительном. Хейдар сомневался лишь в том, что сопровождение еще имеет возможности, силы или члены, необходимые для отправки сигнала. Но и это относилось к малозначительным подробностям.
Фредгарт усилил охрану, но, как и просил Хейдар, ни о чем особо предупреждать ее не стал. Охрана, насколько мог оценить Хейдар, была вполне добросовестной: не дрыхла, в беседы не вступала и не отвлекалась на мелочи вроде бессонных идиотов, гонявших дымящуюся собаку, или диких воплей в палатах на Кремниевой улице. Хейдар вот счел возможным отвлечься – на случай, если это и есть отвлекающий маневр Кошше. Оказалось, нет: просто обыденная ночная драма. Соседи-приятели, зарабатывавшие частными армейскими услугами, в очередной раз нанялись в разные войска. Какое-то время боги этого не замечали, позволяя закадыкам днем постреливать друг в друга, чтобы вечером плечо к плечу мирно напиваться, жалуясь на тупых сослуживцев да уродов-командиров и намереваясь в следующий раз пойти наниматься вместе. В итоге один другого убил, потерзался сам, дождался, пока отплачется вдовушка, и явился ее утешать. А жена, давно этого ждавшая, торжественно застукала. В переносном и тут же в прямом смысле.
Хейдар на всякий случай дал круг по примыкающим к Фестнингу улицам, с мрачным удовольствием ощущая, как идеально совпадает с общей вонью и трудно выжигаемой гнилью, и немного постоял перед Позорным троном, на котором сожгли самозваного князя Вадима. Когда его сжигали, Вадим не кричал. Обманул всех: сорвал голос в Пристрое и изловчился быстро вдохнуть пламя. Публика, недовольная этим даже больше, чем городские мастера, от разочарования переусердствовала с подбрасыванием дровишек. Выгорели три улицы – зато появилась традиция Центрального пала. Позорный трон больше не использовался, ни для казней, ни для чего иного, но так и торчал оплывшими прутьями и шипами.
Хейдар вернулся в Фестнинг под утро, еще раз осмотрел все входы, заглянул в приютскую часть, послушал детское дыхание и отправился спать, по пути заглянув к Фредгарту – тот, надо отдать ему должное, не только спокойно воспринял отсутствие новостей, но и не стал ни смотреть на Хейдара укоризненно либо торжествующе, ни спрашивать озабоченно, как же тот догонит Кошше и убедит ее в необходимости воссоединения – вопреки, значит, полученному ею приказу. Верил, что Хейдар что-нибудь придумает.
Кошше же придумала.
Она пересидела ночь в курятнике, пыльном и пропахшем пометом, зато по-хорошему старомодном: прочном, теплом и с запасами сухой соломы под крышей. Курятник был давно заброшен, как и вся ферма, да и все фермы вокруг города – фермеры устали от беспокойного соседства и разбежались кто в город, кто ближе к хуторам. Всё ценное здесь давно разграбили, так что можно было не тратить времени на поиски и не опасаться того, что случайный искатель услышит шорох соломы, храп или чихание.
И все равно Кошше спала сторожко, прислушиваясь и приглядываясь. Сопровождавшие ее бродилы были, возможно, неплохими бойцами, но паршивыми охранниками – первое Кошше проверять не рискнула, во втором убедилась довольно быстро, а убедившись, сделала выводы, помогла бродилам ужраться и расслабиться и улизнула.
Как добираться обратно, она придумала сразу и придуманный план сумела выполнить почти полностью. В присмотренной конюшне действительно нашелся пожилой сонный мерин, согласившийся без особого шума выйти из денника и в охотку, легкой рысью, доставить незнакомую, зато почти невесомую наездницу до Мытного тракта. Ездить без седла Кошше не разучилась, перевязывать ремни на ногах под такую поездку тоже. Штаны, правда, были уже тонковаты, но она, можно считать, почти ничего себе не натерла.
Подковы у мерина были не для тракта, так что, миновав подъем, Кошше спешилась, сунула в слюнявую черную пасть припасенную горбушку и хлопнула коня по крупу, отправляя обратно. Авось не заблудится.
Лавка возле съезда с тракта действительно торговала подержанными или брошенными самокатами, а форточка в боковой стене действительно пришлась Кошше по размеру. Заряд самоката иссяк на полпути, еще немного удалось катиться на холостом ходу, отталкиваясь ногой, пока механизм не заклинило. Оставшийся путь Кошше проделала пешком: сто шагов бегом, двести размеренным шагом по обочине, время от времени прячась от редких повозок, в основном войсковых либо теневых. И все равно добралась до города прежде, чем рассчитывала. Тут и пригодилась замеченная давеча ферма. Жилые постройки выгорели, но курятник ожиданий не обманул.
Под утро Кошше крепко уснула и чуть не свалилась с настила, сильно вздрогнув в привычно кошмарном сне. Мальчика рядом не было, сипатого тоже, никого не было. Она посидела, возвращаясь в нормальное дыхание и спокойный ум, растерла лицо и пошла к далекой привратной площади.
Сперва Кошше собиралась проникнуть в город одним из трех тайных путей, скорее всего, через сточный канал. Но заметила на стоянке огромную семью виноградарей, приехавших подзакупиться, зацепилась языками с парой обвешанных младенцами молодаек, истомившихся без свежих собеседниц, и прошла ворота, смешавшись с этой щебечущей и распевающей толпой. Охрана, как и ожидалось, в грамоты особо не всматривалась.
Кошше, как порядочная, проводила новых подружек до торга, в самой бурливой точке, на краю закусочного двора, потерялась, стырила кусок навеса у особенно наглого продавца и, неспешно закутываясь в ткань как в покрывало, пошла к Фестнингу.
Кошше обошла его раз и другой, дождалась смены охраны и проследила за тем, куда идет сменившийся караульный, походила еще за парой вышедших из казарм служивых, вернулась к Фестнингу, улучив момент, перебралась через ограду между двумя самыми зловонными черепами и надолго засела в кустах у дверей, от которых тянуло стряпней и помоями – невзрачная, но, если все-таки заметят, такая деловитая, что проходившие мимо служивые не находили повода уточнить, кой смысл в набрасывании листьев на покрывало и сбрасывании их в дюжине локтей от прежнего места. Попутно Кошше придумала пяток вариантов беседы с тем, кто откроет дверь изнутри или снаружи. Ни один не пригодился.
Дверь распахнулась, невысокий краснощекий парень выволок и потащил прочь бак с помоями. Кошше глянула ему вслед и юркнула за дверь.
Схема Фестнинга, которую она сложила в голове из того, что успела рассмотреть, оказалась в целом верной. Разок Кошше неправильно свернула, чуть не угодив на подвальный этаж, откуда доносились страшноватые звуки и запахи, но успела и отпрянуть, и спрятаться за углом, и пропустить мимо двух стражей, беззлобно переругивавшихся с невысоким, богато одетым дедком в нитяных кандалах. После очередной реплики, которую Кошше не разобрала, один из охранников остановился и принялся колотить дедка по лысой голове, не слишком умело, но довольно сильно. Дед сперва полушутливо вскрикивал, потом пал на колени, потом свалился ничком и затих. Охранник несколько раз добавил ногой. Второй, оглядевшись, сказал: «Хватит». Охранники подцепили дедка под локти, вывороченные по причине кандалов угрожающим образом, и поволокли по коридору дальше.
Кошше выдохнула, потерла занывшую переносицу и скользнула в противоположную, по счастью, сторону. Лестница к приютским комнатам, которые она видела в окно, должна была находиться где-то там.
Лестница вправду находилась там, и коридор за нею был пуст. Мышцы дергались, подбивая взять отрезок одним рывком, но Кошше помнила, что капкан ставят перед последней приманкой. Она, накинув покрывало, неспешно прошла весь коридор из конца в конец, с трудом не умерев перед дверью в приютскую, откуда пахло затхлым бельем и маленькими детьми, постояла, прислушиваясь, и двинулась обратно под несложенную песенку, осторожно, уверенно, решительно.
Не остановившись даже на миг, Кошше распахнула дверь и в том же ритме зашагала по слишком яркой после сумрачного коридора спальне, узкой и длинной, между коротенькими деревянными кроватями, к длинному дощатому столу, за которым сидели дети, пять, нет, шесть человек, в возрасте от двух до четырех, нет, пяти лет, все светлоголовые, нет, один рыженький, бритых нет, где он, боги, где.
Дети вывязывали сложные петли на бечеве, которую подтягивали из прыгавших по полу мотков, отчего на стол бечева ложилась уже в виде огромной ажурной накидки. Дети задрали головы, молча разглядывая Кошше, и тут же снова уткнулись в узлы вокруг коротеньких пальцев: в коридоре послышались шаги и голоса. Кошше, поморщившись, схватила накидку со стола и бросилась к окну. Оно было незастекленным, рама, затянутая войлоком, стояла на полу под окном. Кошше на ходу пнула кровать, убедилась, что та достаточно тяжела, набросила накидку на грубую спинку и закрутила бечевки. Натянула, не ослабляя натяжения, задом вспрыгнула на подоконник и, неловко повозившись, выпростала наружу ноги в тот миг, когда в спальню ворвалась пара стражей – не тех, что вели дедка, рослых и явно умелых.
Стражи без промедления бросились к окну. Один попытался ухватить Кошше за руку, та отмахнулась костяшками, кажется, попала больно и свалилась за окно, вцепившись в бечевки и успев заметить, что второй страж сдергивает накидку с кровати.
Бечевки, в которые вцепилась Кошше, мощно рванулись вверх, она подлетела выше нижнего среза окна, чуть не попала воротом в растопыренную пятерню стража, куснула не глядя и помчалась, сжигая ладони, к земле, куда, надеялась она, успели, – обязаны были успеть! – упасть, раскрутившись, мотки.
Успели, холодно поняла она, ударившись пятками в брусчатку, и бросилась к арке, пробитой к площади центрального входа и воротам, напоследок быстро огляделась – и чуть не кувыркнулась головой в камень рядом с тем, в который вросли ноги.
В окне третьего этажа, рядом с тем, в которое Кошше выглядывала два дня назад, стоял Фредгарт с ее мальчиком на руках. Мальчик о чем-то спрашивал Фредгарта, подергивая бороду, он всегда любил бороды, особенно такие ухоженные, а Фредгарт ласково ему отвечал, но смотрел на Кошше.
Кошше набрала воздуху в легкие, чтобы крикнуть, еще сама не зная что, а Фредгарт поднял руку. Она думала, для издевательского приветствия, но нет, хуже, куда хуже. В руке сверкнуло лезвие, которое он плашмя прислонил к бритому затылку мальчика.
Мальчик засмеялся, ежась.
Кошше всхлипнула и побежала в арку, наматывая покрывало на предплечье. Этим коконом она встретила палаш незряче выскочившего на свет охранника, ударила его в шею раз и другой, не дожидаясь, пока он свалится окончательно, выдернула рукоять из вялых пальцев и, сжав зубы, пошла вперед.
Арка неровно загудела: набегала толпа, полдюжины минимум. Кошше переступила с ноги на ногу и напомнила себе: мальчик ждет. Подтянула кокон повыше, шагнула навстречу толпе – и тут полумрак арки рассекла светлая полоса в дальней стене.
Кошше застыла, всматриваясь.
Почти незаметная дверь приоткрылась пошире, и оттуда шепнули:
– Сюда. Быстрее.
Кошше, сама не поняв почему, без колебаний бросилась к двери, на всякий случай выставив острие перед собой.
Ее впустили, палаш рванулся в сторону. Она с запоздалым изумлением поняла, что шептали на ее родном, давно, полагала она, забытом ею языке. Голова вспыхнула с сухим стуком, и все кончилось.
5