Последнее королевство
Часть 7 из 53 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Это плохо?
– Да просто отлично! У них во Франкии отменные шлюхи: пышные, хорошенькие, дешевые. Идем.
Он повел меня прочь от реки.
В городе кипела жизнь, лавки были полны народу, улицы запружены навьюченными мулами. Стадо маленьких черных овец вели на убой, и только овцы не расступились, чтобы дать Рагнару дорогу. Его репутация требовала почтительного отношения, но в облике его не было ничего пугающего: я видел, как датчане улыбаются, когда он приветствует их. Он назывался ярлом Рагнаром, или эрлом Рагнаром, но почитали его не за титул – весельчака и воина, отметавшего страх, словно паутину.
Рагнар привел меня в замок, который был просто большим домом, частично каменным, возведенным еще римлянами, а частично деревянным, построенным в более поздние времена. В римской части – просторной комнате с каменными колоннами и белеными стенами – ждал мой дядя, а с ним отец Беокка и дюжина воинов. Я знал их всех: они оставались защищать Беббанбург, когда отец мой уезжал на войну.
Косые глаза Беокки округлились при виде меня. Должно быть, я сильно изменился, оброс, почернел от солнца, стал худее, выше и шире в плечах. Потом он увидел у меня на шее амулет и, указав сперва на свой крест, затем – на мой молот, сделал укоризненное лицо. Эльфрик и его воины нахмурились, увидев меня, словно я их опозорил, но никто не произнес ни слова, возможно, из-за стражников Ивара: высокие, в кольчугах и шлемах, с боевыми топорами на длинных топорищах, они стояли вдоль стен в той части комнаты, где на деревянном помосте возвышался простой стул, служивший теперь троном Нортумбрии.
Вошел король Эгберт, а с ним Ивар Бескостный и еще человек десять, включая Равна (теперь я знал, что он советник Ивара и его брата). Рядом с Равном шагал высокий человек с белыми волосами и длинной белой бородой, в длинном одеянии, расшитом крестами и крылатыми ангелами; позже я выяснил, что это Вульфер, архиепископ Эофервикский, который, как и Эгберт, принес датчанам клятву верности. У короля был смущенный вид. Он сел, и переговоры начались.
Речь шла не только обо мне, но и о правителях Нортумбрии: кому из них можно доверять, а на кого следует напасть; какие земли отойдут Ивару и Уббе; какую дань будет платить Нортумбрия; сколько лошадей необходимо пригнать в Эофервик; сколько провианта доставить армии; кто из олдерменов останется в заложниках... А я сидел и скучал, пока не прозвучало мое имя. Тогда я насторожился и услышал, что дядя предлагает меня выкупить.
Идея с выкупом казалась довольно простой, пока два десятка человек не принялись спорить. Долгое время они обсуждали мою цену: датчане запросили немыслимую сумму в три сотни серебром, а Эльфрику было жаль расстаться даже с пятьюдесятью. Я ничего не говорил, просто сидел на разбитых римских плитах в конце зала и слушал. Три сотни превратились в двести семьдесят пять, пятьдесят стали шестьюдесятью, и так все и тянулось, и тянулось, пока наконец не заговорил дотоле молчавший Равн.
– Ярл Утред, – произнес он по-датски (я впервые услышал, как меня называют датским титулом "ярл"), – принес присягу королю Эгберту. Поэтому у него преимущество перед тобой, Эльфрик.
Слова перевели, и я увидел, как разозлился Эльфрик, когда к его имени не прибавили титула. Но у него и не было титула, не считая того, который он присвоил... Об этом я узнал, когда он тихо обратился к Беокке и тот заговорил от его имени.
– Олдермен Эльфрик, – сказал молодой священник, – не считает, что присяга ребенка чего-то стоит.
Разве я приносил присягу? Я такого не помнил; помнил только, как просил Эгберта о покровительстве – но я был слишком мал и путал эти две вещи. Да это было и неважно, важно было лишь то, что дядя присвоил Беббанбург и назвался олдерменом. Я потрясенно уставился на него, а он посмотрел на меня с явным отвращением.
– Мы полагаем, – сказал Равн, слепые глаза уставились на крышу зала (в ней отсутствовало несколько черепиц, и с потолка сыпал моросящий дождик), – что нам лучше будет служить принявший присягу, верный нам ярл Беббанбурга, а не человек, о верности которого мы ничего не знаем.
Эльфрик почувствовал, откуда дует ветер, и сделал самую простую вещь: подошел к возвышению, опустился на колени перед Эгбертом и поцеловал протянутую руку короля, получив в качестве поощрения благословение архиепископа.
– Предлагаю сто монет серебром, – сказал Эльфрик, принеся присягу на верность.
– Две сотни, – ответил Равн, – и ты должен будешь впустить в Беббанбург гарнизон из тридцати датчан.
– Я же дал клятву! – сердито заявил Эльфрик. – Нет необходимости отправлять датчан в Беббанбург.
Значит, Беббанбург не пал – и я сомневался, что когда-нибудь падет. Во всей Нортумбрии не было крепости надежнее, а может, и во всей Англии.
Эгберт все молчал, и Ивар тоже: стало ясно, что долговязому тощему датчанину наскучило происходящее, и вот он кивнул Рагнару, который оставил меня и отошел в сторонку поговорить со своим господином. Остальные смущенно ждали.
Ивар и Рагнар были друзьями. То была странная дружба совершенно разных людей: Ивар – вечно угрюмый, молчаливый, грозный, Рагнар – открытый и шумный. Старший сын Рагнара служил Ивару, и уже сейчас, в восемнадцать лет, командовал датчанами, которые остались на землях Ивара в Ирландии. В том, что старший сын служит не отцу, а другому господину, не было ничего необычного. У самого Рагнара в командах служили два сына ярлов, чтобы в один прекрасный день унаследовать титул и богатство, когда научатся сражаться. Итак, Рагнар разговаривал с Иваром, Эльфрик шаркал ногами и смотрел на меня, Беокка молился, а король Эгберт, за неимением другого занятия, пытался принять величественный вид.
Наконец Ивар объявил:
– Мальчик не продается.
– Не подлежит выкупу, – мягко поправил Равн. Эльфрик пришел в ярость.
– Я приехал... – начал он, но Ивар его прервал.
– Мальчик не подлежит выкупу, – прорычал он, развернулся и вышел из зала.
Эгберт смущенно приподнялся на троне, потом снова сел, а Рагнар подошел и встал рядом со мной.
– Ты мой, – сказал он тихо. – Я тебя купил.
– Купил?
– Заплатил серебром по весу моего меча, – объяснил он.
– Но почему?
– А может, я хочу принести тебя в жертву Одину?
Он потрепал меня по волосам.
– Ты нам нравишься, мальчик, – сказал он, – так сильно нравишься, что мы хотим тебя оставить. К тому же твой дядя предложил мало серебра. Вот если бы он дал пять сотен, а? За такую сумму я бы тебя продал.
И он засмеялся.
Беокка поспешно пересек комнату.
– Ты в порядке? – спросил он меня.
– В порядке.
– Эта штука у тебя на шее... – он протянул руку, чтобы сорвать молот Тора.
– Тронешь мальчика, жрец, – хрипло произнес Рагнар, – и я выправлю твои косые глаза, а потом распорю твое брюхо до тощей шеи.
Беокка, разумеется, не понял, о чем говорит датчанин, но безошибочно уловил тон, и рука его застыла в дюйме от амулета. Понизив голос, чтобы слышал только я, он взволнованно прошептал:
– Твой дядя тебя убьет.
– Убьет?
– Он желает быть олдерменом. Вот почему он хотел тебя выкупить. Чтобы убить.
– Но... – запротестовал было я.
– Тсс, – прошипел Беокка.
Он поглядел на мои голубые руки, но не спросил, что со мной случилось.
– Я знаю, ты законный олдермен, и мы еще встретимся. Он улыбнулся мне, опасливо покосился на Рагнара и вернулся на прежнее место.
Эльфрик уехал.
После я узнал, что датчане пообещали ему свободный проезд до Эофервика и обратно и сдержали обещание, но после переговоров он вернулся в Беббанбург и засел там. Он как будто хранил верность Эгберту, то есть признавал правление датчан, но они так и не поверили ему. Поэтому, пояснил мне Рагнар, дядя и оставил меня в живых.
– Мне нравится Беббанбург, – сказал Рагнар. – Я хочу его получить.
– Он мой, – упрямо заявил я.
– А ты – мой, – ответил он, – значит, Беббанбург тоже мой. Ты – мой, Утред, потому что я купил тебя, а значит, могу сделать с тобой, что захочу. Могу сварить тебя на обед, если пожелаю... Правда, в тебе столько мяса, что не насытится даже ласка. А теперь сними этот шлюхин наряд, отдай мне башмаки и шлем и ступай работать.
И я снова стал рабом и счастливым мальчишкой. Иногда, когда я рассказываю свою историю, меня спрашивают, почему я не сбежал от язычников и не отправился на юг, в земли, где не было датчан, но эта мысль просто не приходила мне в голову. Я был счастлив, я был жив, я был с Рагнаром, и этого мне было довольно.
* * *
К началу зимы прибыли новые датчане: пришло тридцать шесть кораблей, на которых было полно воинов.
Суда на зиму вытащили на берег, а команды со щитами и оружием отправились пешком туда, где собирались провести несколько следующих месяцев. Датчане раскидывали сеть над восточной Нортумбрией – не слишком частую, но все-таки целую сеть гарнизонов.
Они не смогли бы остаться, если бы им не позволили, но те олдермены и таны, что не погибли в Эофервике, теперь стояли на коленях, и мы сделались датским королевством, несмотря на Эгберта на его шутовском троне. Только на западе, в самой пустынной части Нортумбрии, не было датчан, но в той части страны не было и сил, способных бросить им вызов.
Рагнар занял земли к западу от Эофервика, в холмах. Он поселился там с женой и остальными домочадцами, и Равн с Гудрун тоже жили с ним, а все команды кораблей Рагнара расселились в близлежащих долинах.
Прежде всего привилось заняться переустройством дома. Дом принадлежал раньше английскому тану, погибшему в Эофервике, но в нем не было большого зала; то было примитивное деревянное строение, покрытое ржаной соломой и папоротником, так густо поросшее травой, что издалека дом походил на вытянутый холм. Мы сложили новую пристройку, не для себя, а для тех коров, овец и коз, которых оставляли на зиму, чтобы они принесли на следующий год приплод. Остальных животных забили – большую часть работы проделали Рагнар и его дружина, но когда в загоне осталось всего несколько голов скота, Рагнар протянул топор Рорику, своему младшему сыну.
– Одним четким быстрым ударом, – приказал он, и Рорик попытался выполнить приказание отца, но оказался недостаточно силен и меток.
Животное забилось, истекая кровью, и его пришлось держать шестерым мужчинам, чтобы Рагнар сделал все, как следует. Тушу начали свежевать, а Рагнар протянул топор мне.
– Посмотрим, получится ли у тебя.
Передо мной поставили корову. Кто-то схватил ее за хвост, и она покорно опустила голову, а я взмахнул топором, ясно помня, куда каждый раз бил Рагнар. Тяжелое лезвие попало точно в цель, перерубило позвоночник у основания черепа, и корова шумно рухнула на пол.
– Мы еще сделаем из тебя датского воина, – сказал довольный Рагнар.
После забоя скота работы стало меньше.
Англичане, жившие в долине, принесли Рагнару дань мясом и зерном, как приносили и своим английским правителям. По их лицам было невозможно прочесть, что они думают о Рагнаре и его датчанах, но беспокойства местные жители не причиняли, и Рагнар позаботился о том, чтобы не беспокоить их.
Местному священнику разрешили остаться и отправлять службы в церкви – деревянном сарае, украшенном крестом, а Рагнар выносил решения в спорных вопросах, но всегда советовался с англичанином, знакомым с местными нравами.
– Нельзя жить где-то, если люди не хотят, чтобы ты там жил, – сказал он мне. – Они могут убить твою скотину, отравить твои колодцы, и ты никогда не узнаешь, кто это сделал. Надо либо перебить всех, либо научиться ладить с ними.
Небо становилось бледнее, а ветер прохладнее. Падали сухие листья. Основная работа теперь заключалась в том, чтобы кормить оставшуюся скотину и следить, чтобы поленница не становилась ниже. Мы, человек десять мальчишек, ходили в лес, и я научился мастерски орудовать топором, узнав, как свалить дерево минимальным количеством ударов. Самые большие стволы обычно стаскивали в селение на волах и лучшие оставляли для строительства, а остальные пилили и кололи на дрова.
То было время игр, и мы, дети, построили в лесу собственный большой зал из бревен, крытых папоротником, с барсучьим черепом, прибитым к крыше вместо черепа кабана, венчавшего крышу дома Рагнара. В нашем игрушечном зале мы с Рориком дрались за право быть королем, а Тайра, восьмилетняя сестра Рорика, неизменно становилась хозяйкой дома. Она пряла там же, в лесу, – потому что, если бы не напряла к концу зимы нужное количество шерсти, ее бы наказали – и наблюдала, как мы, мальчишки, разыгрываем потешные сражения на деревянных мечах.
Почти все мальчики были детьми слуг или рабов и обычно требовали, чтобы я был английским старейшиной, а Рорик – датским военачальником. Мне в подчинение доставались самые маленькие и слабые, поэтому мы почти всегда проигрывали, а Тайра, унаследовавшая материнские волосы цвета белого золота, смотрела и пряла, вертя веретено левой рукой и вытягивая правой нитку из овечьей шерсти.
Все женщины пряли и ткали. Рагнар говорил: пятерым женщинам или дюжине девочек нужно прясть всю зиму, чтобы можно было соткать новый парус для корабля. Кораблям вечно требовались новые паруса, поэтому женщины работали не покладая рук. Еще они готовили еду, варили ореховую скорлупу, чтобы красить нитки, собирали грибы, дубили шкуры, приносили мох, которым все подтирались, скатывали воск в свечи, солодили ячмень и восхваляли богов.
– Да просто отлично! У них во Франкии отменные шлюхи: пышные, хорошенькие, дешевые. Идем.
Он повел меня прочь от реки.
В городе кипела жизнь, лавки были полны народу, улицы запружены навьюченными мулами. Стадо маленьких черных овец вели на убой, и только овцы не расступились, чтобы дать Рагнару дорогу. Его репутация требовала почтительного отношения, но в облике его не было ничего пугающего: я видел, как датчане улыбаются, когда он приветствует их. Он назывался ярлом Рагнаром, или эрлом Рагнаром, но почитали его не за титул – весельчака и воина, отметавшего страх, словно паутину.
Рагнар привел меня в замок, который был просто большим домом, частично каменным, возведенным еще римлянами, а частично деревянным, построенным в более поздние времена. В римской части – просторной комнате с каменными колоннами и белеными стенами – ждал мой дядя, а с ним отец Беокка и дюжина воинов. Я знал их всех: они оставались защищать Беббанбург, когда отец мой уезжал на войну.
Косые глаза Беокки округлились при виде меня. Должно быть, я сильно изменился, оброс, почернел от солнца, стал худее, выше и шире в плечах. Потом он увидел у меня на шее амулет и, указав сперва на свой крест, затем – на мой молот, сделал укоризненное лицо. Эльфрик и его воины нахмурились, увидев меня, словно я их опозорил, но никто не произнес ни слова, возможно, из-за стражников Ивара: высокие, в кольчугах и шлемах, с боевыми топорами на длинных топорищах, они стояли вдоль стен в той части комнаты, где на деревянном помосте возвышался простой стул, служивший теперь троном Нортумбрии.
Вошел король Эгберт, а с ним Ивар Бескостный и еще человек десять, включая Равна (теперь я знал, что он советник Ивара и его брата). Рядом с Равном шагал высокий человек с белыми волосами и длинной белой бородой, в длинном одеянии, расшитом крестами и крылатыми ангелами; позже я выяснил, что это Вульфер, архиепископ Эофервикский, который, как и Эгберт, принес датчанам клятву верности. У короля был смущенный вид. Он сел, и переговоры начались.
Речь шла не только обо мне, но и о правителях Нортумбрии: кому из них можно доверять, а на кого следует напасть; какие земли отойдут Ивару и Уббе; какую дань будет платить Нортумбрия; сколько лошадей необходимо пригнать в Эофервик; сколько провианта доставить армии; кто из олдерменов останется в заложниках... А я сидел и скучал, пока не прозвучало мое имя. Тогда я насторожился и услышал, что дядя предлагает меня выкупить.
Идея с выкупом казалась довольно простой, пока два десятка человек не принялись спорить. Долгое время они обсуждали мою цену: датчане запросили немыслимую сумму в три сотни серебром, а Эльфрику было жаль расстаться даже с пятьюдесятью. Я ничего не говорил, просто сидел на разбитых римских плитах в конце зала и слушал. Три сотни превратились в двести семьдесят пять, пятьдесят стали шестьюдесятью, и так все и тянулось, и тянулось, пока наконец не заговорил дотоле молчавший Равн.
– Ярл Утред, – произнес он по-датски (я впервые услышал, как меня называют датским титулом "ярл"), – принес присягу королю Эгберту. Поэтому у него преимущество перед тобой, Эльфрик.
Слова перевели, и я увидел, как разозлился Эльфрик, когда к его имени не прибавили титула. Но у него и не было титула, не считая того, который он присвоил... Об этом я узнал, когда он тихо обратился к Беокке и тот заговорил от его имени.
– Олдермен Эльфрик, – сказал молодой священник, – не считает, что присяга ребенка чего-то стоит.
Разве я приносил присягу? Я такого не помнил; помнил только, как просил Эгберта о покровительстве – но я был слишком мал и путал эти две вещи. Да это было и неважно, важно было лишь то, что дядя присвоил Беббанбург и назвался олдерменом. Я потрясенно уставился на него, а он посмотрел на меня с явным отвращением.
– Мы полагаем, – сказал Равн, слепые глаза уставились на крышу зала (в ней отсутствовало несколько черепиц, и с потолка сыпал моросящий дождик), – что нам лучше будет служить принявший присягу, верный нам ярл Беббанбурга, а не человек, о верности которого мы ничего не знаем.
Эльфрик почувствовал, откуда дует ветер, и сделал самую простую вещь: подошел к возвышению, опустился на колени перед Эгбертом и поцеловал протянутую руку короля, получив в качестве поощрения благословение архиепископа.
– Предлагаю сто монет серебром, – сказал Эльфрик, принеся присягу на верность.
– Две сотни, – ответил Равн, – и ты должен будешь впустить в Беббанбург гарнизон из тридцати датчан.
– Я же дал клятву! – сердито заявил Эльфрик. – Нет необходимости отправлять датчан в Беббанбург.
Значит, Беббанбург не пал – и я сомневался, что когда-нибудь падет. Во всей Нортумбрии не было крепости надежнее, а может, и во всей Англии.
Эгберт все молчал, и Ивар тоже: стало ясно, что долговязому тощему датчанину наскучило происходящее, и вот он кивнул Рагнару, который оставил меня и отошел в сторонку поговорить со своим господином. Остальные смущенно ждали.
Ивар и Рагнар были друзьями. То была странная дружба совершенно разных людей: Ивар – вечно угрюмый, молчаливый, грозный, Рагнар – открытый и шумный. Старший сын Рагнара служил Ивару, и уже сейчас, в восемнадцать лет, командовал датчанами, которые остались на землях Ивара в Ирландии. В том, что старший сын служит не отцу, а другому господину, не было ничего необычного. У самого Рагнара в командах служили два сына ярлов, чтобы в один прекрасный день унаследовать титул и богатство, когда научатся сражаться. Итак, Рагнар разговаривал с Иваром, Эльфрик шаркал ногами и смотрел на меня, Беокка молился, а король Эгберт, за неимением другого занятия, пытался принять величественный вид.
Наконец Ивар объявил:
– Мальчик не продается.
– Не подлежит выкупу, – мягко поправил Равн. Эльфрик пришел в ярость.
– Я приехал... – начал он, но Ивар его прервал.
– Мальчик не подлежит выкупу, – прорычал он, развернулся и вышел из зала.
Эгберт смущенно приподнялся на троне, потом снова сел, а Рагнар подошел и встал рядом со мной.
– Ты мой, – сказал он тихо. – Я тебя купил.
– Купил?
– Заплатил серебром по весу моего меча, – объяснил он.
– Но почему?
– А может, я хочу принести тебя в жертву Одину?
Он потрепал меня по волосам.
– Ты нам нравишься, мальчик, – сказал он, – так сильно нравишься, что мы хотим тебя оставить. К тому же твой дядя предложил мало серебра. Вот если бы он дал пять сотен, а? За такую сумму я бы тебя продал.
И он засмеялся.
Беокка поспешно пересек комнату.
– Ты в порядке? – спросил он меня.
– В порядке.
– Эта штука у тебя на шее... – он протянул руку, чтобы сорвать молот Тора.
– Тронешь мальчика, жрец, – хрипло произнес Рагнар, – и я выправлю твои косые глаза, а потом распорю твое брюхо до тощей шеи.
Беокка, разумеется, не понял, о чем говорит датчанин, но безошибочно уловил тон, и рука его застыла в дюйме от амулета. Понизив голос, чтобы слышал только я, он взволнованно прошептал:
– Твой дядя тебя убьет.
– Убьет?
– Он желает быть олдерменом. Вот почему он хотел тебя выкупить. Чтобы убить.
– Но... – запротестовал было я.
– Тсс, – прошипел Беокка.
Он поглядел на мои голубые руки, но не спросил, что со мной случилось.
– Я знаю, ты законный олдермен, и мы еще встретимся. Он улыбнулся мне, опасливо покосился на Рагнара и вернулся на прежнее место.
Эльфрик уехал.
После я узнал, что датчане пообещали ему свободный проезд до Эофервика и обратно и сдержали обещание, но после переговоров он вернулся в Беббанбург и засел там. Он как будто хранил верность Эгберту, то есть признавал правление датчан, но они так и не поверили ему. Поэтому, пояснил мне Рагнар, дядя и оставил меня в живых.
– Мне нравится Беббанбург, – сказал Рагнар. – Я хочу его получить.
– Он мой, – упрямо заявил я.
– А ты – мой, – ответил он, – значит, Беббанбург тоже мой. Ты – мой, Утред, потому что я купил тебя, а значит, могу сделать с тобой, что захочу. Могу сварить тебя на обед, если пожелаю... Правда, в тебе столько мяса, что не насытится даже ласка. А теперь сними этот шлюхин наряд, отдай мне башмаки и шлем и ступай работать.
И я снова стал рабом и счастливым мальчишкой. Иногда, когда я рассказываю свою историю, меня спрашивают, почему я не сбежал от язычников и не отправился на юг, в земли, где не было датчан, но эта мысль просто не приходила мне в голову. Я был счастлив, я был жив, я был с Рагнаром, и этого мне было довольно.
* * *
К началу зимы прибыли новые датчане: пришло тридцать шесть кораблей, на которых было полно воинов.
Суда на зиму вытащили на берег, а команды со щитами и оружием отправились пешком туда, где собирались провести несколько следующих месяцев. Датчане раскидывали сеть над восточной Нортумбрией – не слишком частую, но все-таки целую сеть гарнизонов.
Они не смогли бы остаться, если бы им не позволили, но те олдермены и таны, что не погибли в Эофервике, теперь стояли на коленях, и мы сделались датским королевством, несмотря на Эгберта на его шутовском троне. Только на западе, в самой пустынной части Нортумбрии, не было датчан, но в той части страны не было и сил, способных бросить им вызов.
Рагнар занял земли к западу от Эофервика, в холмах. Он поселился там с женой и остальными домочадцами, и Равн с Гудрун тоже жили с ним, а все команды кораблей Рагнара расселились в близлежащих долинах.
Прежде всего привилось заняться переустройством дома. Дом принадлежал раньше английскому тану, погибшему в Эофервике, но в нем не было большого зала; то было примитивное деревянное строение, покрытое ржаной соломой и папоротником, так густо поросшее травой, что издалека дом походил на вытянутый холм. Мы сложили новую пристройку, не для себя, а для тех коров, овец и коз, которых оставляли на зиму, чтобы они принесли на следующий год приплод. Остальных животных забили – большую часть работы проделали Рагнар и его дружина, но когда в загоне осталось всего несколько голов скота, Рагнар протянул топор Рорику, своему младшему сыну.
– Одним четким быстрым ударом, – приказал он, и Рорик попытался выполнить приказание отца, но оказался недостаточно силен и меток.
Животное забилось, истекая кровью, и его пришлось держать шестерым мужчинам, чтобы Рагнар сделал все, как следует. Тушу начали свежевать, а Рагнар протянул топор мне.
– Посмотрим, получится ли у тебя.
Передо мной поставили корову. Кто-то схватил ее за хвост, и она покорно опустила голову, а я взмахнул топором, ясно помня, куда каждый раз бил Рагнар. Тяжелое лезвие попало точно в цель, перерубило позвоночник у основания черепа, и корова шумно рухнула на пол.
– Мы еще сделаем из тебя датского воина, – сказал довольный Рагнар.
После забоя скота работы стало меньше.
Англичане, жившие в долине, принесли Рагнару дань мясом и зерном, как приносили и своим английским правителям. По их лицам было невозможно прочесть, что они думают о Рагнаре и его датчанах, но беспокойства местные жители не причиняли, и Рагнар позаботился о том, чтобы не беспокоить их.
Местному священнику разрешили остаться и отправлять службы в церкви – деревянном сарае, украшенном крестом, а Рагнар выносил решения в спорных вопросах, но всегда советовался с англичанином, знакомым с местными нравами.
– Нельзя жить где-то, если люди не хотят, чтобы ты там жил, – сказал он мне. – Они могут убить твою скотину, отравить твои колодцы, и ты никогда не узнаешь, кто это сделал. Надо либо перебить всех, либо научиться ладить с ними.
Небо становилось бледнее, а ветер прохладнее. Падали сухие листья. Основная работа теперь заключалась в том, чтобы кормить оставшуюся скотину и следить, чтобы поленница не становилась ниже. Мы, человек десять мальчишек, ходили в лес, и я научился мастерски орудовать топором, узнав, как свалить дерево минимальным количеством ударов. Самые большие стволы обычно стаскивали в селение на волах и лучшие оставляли для строительства, а остальные пилили и кололи на дрова.
То было время игр, и мы, дети, построили в лесу собственный большой зал из бревен, крытых папоротником, с барсучьим черепом, прибитым к крыше вместо черепа кабана, венчавшего крышу дома Рагнара. В нашем игрушечном зале мы с Рориком дрались за право быть королем, а Тайра, восьмилетняя сестра Рорика, неизменно становилась хозяйкой дома. Она пряла там же, в лесу, – потому что, если бы не напряла к концу зимы нужное количество шерсти, ее бы наказали – и наблюдала, как мы, мальчишки, разыгрываем потешные сражения на деревянных мечах.
Почти все мальчики были детьми слуг или рабов и обычно требовали, чтобы я был английским старейшиной, а Рорик – датским военачальником. Мне в подчинение доставались самые маленькие и слабые, поэтому мы почти всегда проигрывали, а Тайра, унаследовавшая материнские волосы цвета белого золота, смотрела и пряла, вертя веретено левой рукой и вытягивая правой нитку из овечьей шерсти.
Все женщины пряли и ткали. Рагнар говорил: пятерым женщинам или дюжине девочек нужно прясть всю зиму, чтобы можно было соткать новый парус для корабля. Кораблям вечно требовались новые паруса, поэтому женщины работали не покладая рук. Еще они готовили еду, варили ореховую скорлупу, чтобы красить нитки, собирали грибы, дубили шкуры, приносили мох, которым все подтирались, скатывали воск в свечи, солодили ячмень и восхваляли богов.