Последнее королевство
Часть 41 из 53 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Нет. – Этельвольд чертил на столе узор разлитым элем. – Лучше ничего не делать, – решил он.
– Ничего?
– Если ничего не делать, – убежденно заговорил он, – тогда негодяй может умереть сам. Он же вечно болеет! Он не протянет долго, верно? А его сын еще младенец. Если он умрет, я стану королем! О благой Иисус!
Эта божба относилась к двум священникам, появившимся в кабаке. Оба входили в свиту Этельвольда, хотя скорее были тюремщиками, чем придворными, и теперь пришли за ним, чтобы отвести в постель.
Беокка не одобрял моей дружбы с принцем.
– Он бестолковое создание, – предостерегал он меня.
– Такое же, как и я. Во всяком случае, ты сам мне так говорил.
– Вот и нечего поощрять собственную бестолковость, верно? А теперь прочитай нам, как святой Свитун построил Восточные Ворота.
К Богоявлению я уже читал, как какой-нибудь бойкий двенадцатилетний мальчишка, и Беокка сказал, что для Альфреда это будет в самый раз, он же не заставит меня читать теологические тексты, а просто хочет, чтобы я понимал его приказы. Если, конечно, решит доверить мне командование – в том-то и было дело. Мы с Леофриком хотели командовать войсками, именно поэтому я мирился с уроками Беокки и проникался чудесами святого Свитуна со всеми его форелями, чайками и разбитыми яйцами. Но вот получу ли я войско – это зависело от короля, а существовало не так много войск без командиров.
Армия англосаксов делилась на две части. Первая, поменьше, состояла из людей самого короля, его вассалов, охранявших Альфреда и его семью. Больше они ничего не делали, потому что были настоящими воинами. Но их было немного, и мы с Леофриком не хотели иметь с ними ничего общего, потому что присоединиться к королевской гвардии означало оказаться в непосредственной близости от Альфреда и, следовательно, ходить в церковь.
Вторая часть армии, гораздо большая, представляла собой фирд и в свою очередь делилась по графствам. Каждое графство, в котором имелся собственный олдермен и шериф, было обязано участвовать в вербовке фирда, то есть собирать со всей округи мужчин, способных держать оружие. Таким способом можно было собрать много народу. Например, Хамптонскир запросто мог дать три тысячи вооруженных человек, а в Уэссексе было девять графств, способных выставить столько же. Но, за исключением тех, кто служил непосредственно олдермену, фирд состоял в основном из фермеров. У некоторых имелись щиты; копья и топоры – в изобилии, зато мечей и доспехов почти не было. Хуже того, фирд крайне неохотно покидал границы своего графства и еще неохотнее шел куда-то в сезон полевых работ. У холма Эска, в единственной битве, выигранной англосаксами у датчан, победу одержала королевская гвардия – Альфред с братом разделили ее пополам и нанесли стремительный удар. А фирд у Эска, как обычно, выглядел грозно, но вступил в бой лишь тогда, когда настоящие воины уже сделали всю работу. Короче говоря, фирд был так же полезен, как дыра в днище судна, но Леофрик надеялся найти людей именно там.
Кроме того, были еще команды кораблей, которые теперь напивались в кабаках Гемптона, – этих людей Леофрик тоже хотел заполучить, для чего требовалось убедить Альфреда освободить Хакку от должности командира. К счастью, сам Хакка прибыл в Сиппанхамм и умолял отозвать его из флота. Он каждый день молился и говорил Альфреду, что ни за что не хочет снова увидеть море.
– У меня морская болезнь, господин.
Альфред всегда сочувствовал людям, страдающим от хворей, потому что сам часто болел. Должно быть, он знал, что Хакка не в состоянии командовать кораблями, но проблема состояла в том, что Хакку некем было заменить. В конце концов король призвал четырех епископов, двух аббатов и одного священника, чтобы посоветоваться с ними, и я узнал от Беокки, что они молятся о новом назначении.
– Сделай же что-нибудь! – рычал на меня Леофрик.
– Что, черт побери, я могу сделать?
– У тебя же есть приятели-священники! Поговори с ними. Поговори с Альфредом, Задница.
Теперь он редко называл меня так, только когда сердился.
– Альфред меня не любит, – ответил я. – Если я попрошу отдать флот нам, король отдаст его кому угодно, только не нам. Может, вообще какому-нибудь епископу!
– Проклятье!
В итоге нас спасла Энфлэд. У рыжей девицы была добрая душа, а к Леофрику она питала особенно нежные чувства. Услышав наш спор, она присела рядом, стукнула ладонью по столу, призывая замолчать, и спросила, почему мы ругаемся. Потом чихнула, потому что была простужена.
– Мне нужно, чтобы эту бесполезную Задницу, – Леофрик указал на меня большим пальцем, – назначили командовать флотом. Только он слишком молод, слишком уродлив, слишком страшен и к тому же язычник, а Альфред слушается своры священников, которые вот-вот назначат главным какого-нибудь престарелого пердуна, который не отличит корабельного носа от собственного хрена.
– Каких священников? – поинтересовалась Энфлэд.
– Епископов Скиребурнана, Винтанкестера, Винбурнана и Эксанкестера, – сказал я.
Она улыбнулась, снова чихнула, а через два дня меня позвали к Альфреду. Оказалось, что епископ Эксанкестерский охоч до рыжих.
Альфред принимал меня в большом зале – красивой постройке с резными балками и стропилами, с каменным очагом посередине. Его гвардейцы остались у двери, за которой толпились в ожидании аудиенции просители, кучка священников молилась на другом конце зала, а мы с королем стояли в стороне от прочих, у очага. Во время беседы Альфред быстро вышагивал взад-вперед. Он сказал, что подумывает назначить меня командующим флотом. Только подумывает, подчеркнул он. Господь направляет его выбор, но королю нужно поговорить со мной и узнать, согласуется ли его собственная интуиция с советом Бога. Альфред очень полагался на интуицию. Как-то раз он долго рассказывал мне о "внутреннем глазе" человека, способном привести нас к высшей мудрости. С этим я бы согласился, хотя назначение командира флота не требует высшей мудрости – нужно просто найти хорошего рубаку, желающего убивать датчан.
– Скажи, – продолжал король, – обучение грамоте укрепило твою веру?
– Да, господин, – ответил я с наигранным жаром.
– В самом деле?
В его голосе прозвучало сомнение.
– Житие святого Свитуна, – сказал я, взмахнув рукой, словно от переполняющих меня чувств, – и истории Чада!
Я умолк, словно не находя достойных слов, чтобы выразить восхищение этим поразительным человеком.
– Благословенный Чад! – Альфред был счастлив. – Ты же знаешь, что люди и скот исцелялись благодаря его праху?
– Чудо, господин.
– Приятно слышать это от тебя, Утред, – сказал Альфред, – я рад, что ты обрел веру.
– Она дарует мне величайшую радость, – ответил я с честным выражением лица.
– Только с верой в Господа мы сможем противостоять датчанам.
– Именно так, господин, – отвечал я со всем пылом, какой сумел в себе отыскать, недоумевая, почему бы ему просто не назначить меня командиром флота и не покончить с этим.
Но король погрузился в воспоминания.
– Помню, когда я впервые тебя увидел, меня потрясла сила твоей детской веры. Она вдохновила меня, Утред.
– Рад это слышать, господин.
– Но потом, – он развернулся и нахмурился, – я заметил, что вера твоя ослабла.
– Господь испытует нас.
– Да! Это так!
Альфред вдруг поморщился. Он вечно был болен. Он лишился сознания от боли в день своей свадьбы, хотя, возможно, просто пришел в ужас, поняв, на ком женится. И потом его постоянно мучили резкие приступы боли. Хотя, как он однажды сказал, переносить эти приступы было легче, чем главную болезнь – чирьи. Вот они-то и были настоящим "эндверком", такие болезненные и кровоточащие, что по временам он не мог даже сидеть. Иногда чирьи проходили, но большую часть времени король страдал от болей в животе.
– Господь испытует нас, – продолжал он, – должно быть, он тебя проверял. Мне хочется думать, что ты прошел испытание.
– Уверен, что прошел, – сказал я серьезно, мечтая завершить наконец этот нелепый разговор.
– Но я все-таки сомневаюсь, назначать ли тебя командиром, – признался он. – Ты так молод! Правда, ты доказал свое рвение, выучившись читать, и ты благородной крови. Но ты по-прежнему больше любишь кабак, чем церковь. Разве не так?
От этих слов я онемел, во всяком случае на пару мгновений. Но потом вспомнил, что твердил мне Беокка во время своих нескончаемых уроков, и, не раздумывая, даже толком не понимая, что означают эти слова, произнес:
– Пришел Сын Человеческий, ест и пьет; и...
– ...и говорят: "вот человек, который любит есть и пить вино, друг мытарям и грешникам"[11], – закончил за меня Альфред. – Ты прав, Утред, верно меня укорил. Слава Господу! Христа обвиняли в том, что он проводит время в кабаках, а я и забыл. Это же Писание!
Бог мне помог, решил я. Этот человек упивался Богом, но не был глуп и снова нацелился на меня, как изготовившаяся к броску змея.
– Я слышал, ты проводишь время с моим племянником. Говорят, отвлекаешь его от уроков.
Я положил руку на сердце.
– Клянусь, господин, я не сделал ничего, только удерживал его от опрометчивых поступков.
И это была правда, почти правда. Я никогда не поощрял дикие мечты Этельвольда о том, чтобы перерезать Альфреду глотку или бежать к датчанам. Я поощрял пьянство, блуд и богохульство, но не считал это опрометчивыми поступками.
– Даю слово, господин.
Слово значило много. Все наши законы держались на слове. Жизнь, вассальная верность зависели от клятвы, и моя клятва убедила его.
– Благодарю тебя, Утред, – сказал Альфред серьезно. – Должен сказать, что, к моему изумлению, епископ Эксанкестерский видел во сне посланца Господа и тот сказал, что флотом должен командовать ты.
– Посланца Господа?
– Ангела, Утред.
– Великий Боже! – сказал я истово, думая, как развеселится Энфлэд, узнав, что теперь она еще и ангел.
– Но, – сказал Альфред и снова сморщился, словно боль пронзила его зад или живот. – Но... – продолжал он, и я понял, что это еще не конец. – Меня беспокоит, что ты нортумбриец и что твоя преданность Уэссексу исходит не от сердца.
– Но я здесь, господин.
– Однако надолго ли?
– Пока не уйдут датчане, господин.
Он не обратил внимания на мои слова.
– Мне нужны люди, связанные со мной божественным провидением! Богом, любовью, долгом, чувством и землями.
Король помолчал, подняв на меня глаза, и я понял, что главная проблема заключается в последнем слове – "земли".
– У меня есть земли в Нортумбрии, – сказал я, подумав о Беббанбурге.
– Англосаксонскими землями, которые будут принадлежать тебе, которые ты будешь защищать, за которые будешь драться.
– Благословенная мысль, – сказал я с упавшим сердцем, зная, к чему он клонит.
Только высказал он это не сразу, сначала сменил тему и заговорил, весьма рассудительно, о датской угрозе. Наши суда, сказал король, успешно отражали нападения викингов, но в этом году ожидается прибытие большого флота датчан, и, чтобы справиться с ним, двенадцати кораблей будет недостаточно.
– Я не могу потерять суда, поэтому, думаю, нам не придется сражаться на кораблях. Я ожидаю пешего вторжения язычников по Темезу, а их флот, скорее всего, придет с южного побережья. С одним нашествием я справлюсь, но не с двумя сразу, поэтому задачей флота будет преследовать корабли врага, нападать на них, отвлекать их. Заставлять глядеть в другую сторону, пока я буду уничтожать их армию.
Я сказал, что это прекрасная мысль. Так оно и было, хотя я не понял, как двенадцать кораблей могут отвлечь огромную флотилию. Но этот вопрос мог подождать до прибытия врага. Альфред вернулся к вопросу о земле – решающем факторе, от которого зависело, получу ли я флот.
– Ничего?
– Если ничего не делать, – убежденно заговорил он, – тогда негодяй может умереть сам. Он же вечно болеет! Он не протянет долго, верно? А его сын еще младенец. Если он умрет, я стану королем! О благой Иисус!
Эта божба относилась к двум священникам, появившимся в кабаке. Оба входили в свиту Этельвольда, хотя скорее были тюремщиками, чем придворными, и теперь пришли за ним, чтобы отвести в постель.
Беокка не одобрял моей дружбы с принцем.
– Он бестолковое создание, – предостерегал он меня.
– Такое же, как и я. Во всяком случае, ты сам мне так говорил.
– Вот и нечего поощрять собственную бестолковость, верно? А теперь прочитай нам, как святой Свитун построил Восточные Ворота.
К Богоявлению я уже читал, как какой-нибудь бойкий двенадцатилетний мальчишка, и Беокка сказал, что для Альфреда это будет в самый раз, он же не заставит меня читать теологические тексты, а просто хочет, чтобы я понимал его приказы. Если, конечно, решит доверить мне командование – в том-то и было дело. Мы с Леофриком хотели командовать войсками, именно поэтому я мирился с уроками Беокки и проникался чудесами святого Свитуна со всеми его форелями, чайками и разбитыми яйцами. Но вот получу ли я войско – это зависело от короля, а существовало не так много войск без командиров.
Армия англосаксов делилась на две части. Первая, поменьше, состояла из людей самого короля, его вассалов, охранявших Альфреда и его семью. Больше они ничего не делали, потому что были настоящими воинами. Но их было немного, и мы с Леофриком не хотели иметь с ними ничего общего, потому что присоединиться к королевской гвардии означало оказаться в непосредственной близости от Альфреда и, следовательно, ходить в церковь.
Вторая часть армии, гораздо большая, представляла собой фирд и в свою очередь делилась по графствам. Каждое графство, в котором имелся собственный олдермен и шериф, было обязано участвовать в вербовке фирда, то есть собирать со всей округи мужчин, способных держать оружие. Таким способом можно было собрать много народу. Например, Хамптонскир запросто мог дать три тысячи вооруженных человек, а в Уэссексе было девять графств, способных выставить столько же. Но, за исключением тех, кто служил непосредственно олдермену, фирд состоял в основном из фермеров. У некоторых имелись щиты; копья и топоры – в изобилии, зато мечей и доспехов почти не было. Хуже того, фирд крайне неохотно покидал границы своего графства и еще неохотнее шел куда-то в сезон полевых работ. У холма Эска, в единственной битве, выигранной англосаксами у датчан, победу одержала королевская гвардия – Альфред с братом разделили ее пополам и нанесли стремительный удар. А фирд у Эска, как обычно, выглядел грозно, но вступил в бой лишь тогда, когда настоящие воины уже сделали всю работу. Короче говоря, фирд был так же полезен, как дыра в днище судна, но Леофрик надеялся найти людей именно там.
Кроме того, были еще команды кораблей, которые теперь напивались в кабаках Гемптона, – этих людей Леофрик тоже хотел заполучить, для чего требовалось убедить Альфреда освободить Хакку от должности командира. К счастью, сам Хакка прибыл в Сиппанхамм и умолял отозвать его из флота. Он каждый день молился и говорил Альфреду, что ни за что не хочет снова увидеть море.
– У меня морская болезнь, господин.
Альфред всегда сочувствовал людям, страдающим от хворей, потому что сам часто болел. Должно быть, он знал, что Хакка не в состоянии командовать кораблями, но проблема состояла в том, что Хакку некем было заменить. В конце концов король призвал четырех епископов, двух аббатов и одного священника, чтобы посоветоваться с ними, и я узнал от Беокки, что они молятся о новом назначении.
– Сделай же что-нибудь! – рычал на меня Леофрик.
– Что, черт побери, я могу сделать?
– У тебя же есть приятели-священники! Поговори с ними. Поговори с Альфредом, Задница.
Теперь он редко называл меня так, только когда сердился.
– Альфред меня не любит, – ответил я. – Если я попрошу отдать флот нам, король отдаст его кому угодно, только не нам. Может, вообще какому-нибудь епископу!
– Проклятье!
В итоге нас спасла Энфлэд. У рыжей девицы была добрая душа, а к Леофрику она питала особенно нежные чувства. Услышав наш спор, она присела рядом, стукнула ладонью по столу, призывая замолчать, и спросила, почему мы ругаемся. Потом чихнула, потому что была простужена.
– Мне нужно, чтобы эту бесполезную Задницу, – Леофрик указал на меня большим пальцем, – назначили командовать флотом. Только он слишком молод, слишком уродлив, слишком страшен и к тому же язычник, а Альфред слушается своры священников, которые вот-вот назначат главным какого-нибудь престарелого пердуна, который не отличит корабельного носа от собственного хрена.
– Каких священников? – поинтересовалась Энфлэд.
– Епископов Скиребурнана, Винтанкестера, Винбурнана и Эксанкестера, – сказал я.
Она улыбнулась, снова чихнула, а через два дня меня позвали к Альфреду. Оказалось, что епископ Эксанкестерский охоч до рыжих.
Альфред принимал меня в большом зале – красивой постройке с резными балками и стропилами, с каменным очагом посередине. Его гвардейцы остались у двери, за которой толпились в ожидании аудиенции просители, кучка священников молилась на другом конце зала, а мы с королем стояли в стороне от прочих, у очага. Во время беседы Альфред быстро вышагивал взад-вперед. Он сказал, что подумывает назначить меня командующим флотом. Только подумывает, подчеркнул он. Господь направляет его выбор, но королю нужно поговорить со мной и узнать, согласуется ли его собственная интуиция с советом Бога. Альфред очень полагался на интуицию. Как-то раз он долго рассказывал мне о "внутреннем глазе" человека, способном привести нас к высшей мудрости. С этим я бы согласился, хотя назначение командира флота не требует высшей мудрости – нужно просто найти хорошего рубаку, желающего убивать датчан.
– Скажи, – продолжал король, – обучение грамоте укрепило твою веру?
– Да, господин, – ответил я с наигранным жаром.
– В самом деле?
В его голосе прозвучало сомнение.
– Житие святого Свитуна, – сказал я, взмахнув рукой, словно от переполняющих меня чувств, – и истории Чада!
Я умолк, словно не находя достойных слов, чтобы выразить восхищение этим поразительным человеком.
– Благословенный Чад! – Альфред был счастлив. – Ты же знаешь, что люди и скот исцелялись благодаря его праху?
– Чудо, господин.
– Приятно слышать это от тебя, Утред, – сказал Альфред, – я рад, что ты обрел веру.
– Она дарует мне величайшую радость, – ответил я с честным выражением лица.
– Только с верой в Господа мы сможем противостоять датчанам.
– Именно так, господин, – отвечал я со всем пылом, какой сумел в себе отыскать, недоумевая, почему бы ему просто не назначить меня командиром флота и не покончить с этим.
Но король погрузился в воспоминания.
– Помню, когда я впервые тебя увидел, меня потрясла сила твоей детской веры. Она вдохновила меня, Утред.
– Рад это слышать, господин.
– Но потом, – он развернулся и нахмурился, – я заметил, что вера твоя ослабла.
– Господь испытует нас.
– Да! Это так!
Альфред вдруг поморщился. Он вечно был болен. Он лишился сознания от боли в день своей свадьбы, хотя, возможно, просто пришел в ужас, поняв, на ком женится. И потом его постоянно мучили резкие приступы боли. Хотя, как он однажды сказал, переносить эти приступы было легче, чем главную болезнь – чирьи. Вот они-то и были настоящим "эндверком", такие болезненные и кровоточащие, что по временам он не мог даже сидеть. Иногда чирьи проходили, но большую часть времени король страдал от болей в животе.
– Господь испытует нас, – продолжал он, – должно быть, он тебя проверял. Мне хочется думать, что ты прошел испытание.
– Уверен, что прошел, – сказал я серьезно, мечтая завершить наконец этот нелепый разговор.
– Но я все-таки сомневаюсь, назначать ли тебя командиром, – признался он. – Ты так молод! Правда, ты доказал свое рвение, выучившись читать, и ты благородной крови. Но ты по-прежнему больше любишь кабак, чем церковь. Разве не так?
От этих слов я онемел, во всяком случае на пару мгновений. Но потом вспомнил, что твердил мне Беокка во время своих нескончаемых уроков, и, не раздумывая, даже толком не понимая, что означают эти слова, произнес:
– Пришел Сын Человеческий, ест и пьет; и...
– ...и говорят: "вот человек, который любит есть и пить вино, друг мытарям и грешникам"[11], – закончил за меня Альфред. – Ты прав, Утред, верно меня укорил. Слава Господу! Христа обвиняли в том, что он проводит время в кабаках, а я и забыл. Это же Писание!
Бог мне помог, решил я. Этот человек упивался Богом, но не был глуп и снова нацелился на меня, как изготовившаяся к броску змея.
– Я слышал, ты проводишь время с моим племянником. Говорят, отвлекаешь его от уроков.
Я положил руку на сердце.
– Клянусь, господин, я не сделал ничего, только удерживал его от опрометчивых поступков.
И это была правда, почти правда. Я никогда не поощрял дикие мечты Этельвольда о том, чтобы перерезать Альфреду глотку или бежать к датчанам. Я поощрял пьянство, блуд и богохульство, но не считал это опрометчивыми поступками.
– Даю слово, господин.
Слово значило много. Все наши законы держались на слове. Жизнь, вассальная верность зависели от клятвы, и моя клятва убедила его.
– Благодарю тебя, Утред, – сказал Альфред серьезно. – Должен сказать, что, к моему изумлению, епископ Эксанкестерский видел во сне посланца Господа и тот сказал, что флотом должен командовать ты.
– Посланца Господа?
– Ангела, Утред.
– Великий Боже! – сказал я истово, думая, как развеселится Энфлэд, узнав, что теперь она еще и ангел.
– Но, – сказал Альфред и снова сморщился, словно боль пронзила его зад или живот. – Но... – продолжал он, и я понял, что это еще не конец. – Меня беспокоит, что ты нортумбриец и что твоя преданность Уэссексу исходит не от сердца.
– Но я здесь, господин.
– Однако надолго ли?
– Пока не уйдут датчане, господин.
Он не обратил внимания на мои слова.
– Мне нужны люди, связанные со мной божественным провидением! Богом, любовью, долгом, чувством и землями.
Король помолчал, подняв на меня глаза, и я понял, что главная проблема заключается в последнем слове – "земли".
– У меня есть земли в Нортумбрии, – сказал я, подумав о Беббанбурге.
– Англосаксонскими землями, которые будут принадлежать тебе, которые ты будешь защищать, за которые будешь драться.
– Благословенная мысль, – сказал я с упавшим сердцем, зная, к чему он клонит.
Только высказал он это не сразу, сначала сменил тему и заговорил, весьма рассудительно, о датской угрозе. Наши суда, сказал король, успешно отражали нападения викингов, но в этом году ожидается прибытие большого флота датчан, и, чтобы справиться с ним, двенадцати кораблей будет недостаточно.
– Я не могу потерять суда, поэтому, думаю, нам не придется сражаться на кораблях. Я ожидаю пешего вторжения язычников по Темезу, а их флот, скорее всего, придет с южного побережья. С одним нашествием я справлюсь, но не с двумя сразу, поэтому задачей флота будет преследовать корабли врага, нападать на них, отвлекать их. Заставлять глядеть в другую сторону, пока я буду уничтожать их армию.
Я сказал, что это прекрасная мысль. Так оно и было, хотя я не понял, как двенадцать кораблей могут отвлечь огромную флотилию. Но этот вопрос мог подождать до прибытия врага. Альфред вернулся к вопросу о земле – решающем факторе, от которого зависело, получу ли я флот.