Последнее королевство

– Англии больше не будет, – сказал Рагнар. – Она станет нашей.

Последнее королевство из четырех падет, Англия станет Данией, и все мы будем либо датчанами, либо рабами, либо покойниками.

Мы отпраздновали Йоль, и Рагнар Младший победил во всех состязаниях: он дальше всех кидал камни, поборол всех соперников и даже перепил своего отца, упоив того до бесчувствия. Потом наступили темные месяцы, долгая зима, а весной, когда прекратились штормы, Рагнару Младшему пришла пора уезжать. Вечером накануне его отъезда состоялся печальный пир, а на следующее утро он вывел своих воинов из большого зала и ушел с ними по дороге в серое марево. Рагнар провожал сына до самой долины и вернулся в новый зал со слезами на глазах.

– Он хороший человек, – сказал он мне.

– Я его полюбил, – ответил я искренне.

Да, так и было. Прошло много лет, прежде чем мы снова встретились, но я по-прежнему его любил.

После отъезда Рагнара Младшего осталось ощущение пустоты, но мне приятно вспоминать ту весну и то лето, потому что, когда настали долгие дни, Элдвульф выковал мне меч.

– Надеюсь, он будет лучше первого, – грубо сказал я.

– Первого?

Того, который был у меня, когда мы атаковали Эофервик, – пояснил я.

– Ах, того! Это не моя работа. Твой отец купил его в Беревике, и я ему говорил, что меч плохой, но то был единственный короткий меч. Наверное, уток им резать было бы сподручно, но не сражаться. А что с ним сталось?

– Он согнулся, – ответил я, вспомнив, как хохотал Рагнар над моим оружием.

– Мягкое железо, мальчик, мягкое железо.

Существовало два вида железа, как объяснил кузнец, – мягкое и твердое. У твердого получался хороший режущий край, но оно было ломким, и меч из такого металла мог сломаться от первого же сильного удара. А клинок из мягкого железа мог согнуться, как и случилось с моим детским мечом.

– Значит, нам нужно и то и другое, – пояснил кузнец, готовя железные пруты.

Их было семь. Три – из твердого железа, и сам Элдвульф не вполне понимал, почему оно таким получается, он знал только, что заготовку нужно подержать в горящих углях, вынуть в нужный момент и охладить, тогда металл будет твердым и негнущимся. Остальные четыре прута были длиннее, гораздо длиннее, и Элдвульф держал их в угле не так долго. Эти четыре он вертел, пока каждый из них не превратился в спираль. Они по-прежнему оставались прямыми, но туго скрученными и сделались такой же длины, как и пруты из твердого железа.

– Зачем ты это делаешь? – спросил я.

– Увидишь, – загадочно ответил он, – скоро увидишь.

Итак, он подготовил эти семь прутов, каждый толщиной в мой большой палец. Три – из твердого металла, который Рагнар называл сталью, а четыре – из мягкого, скрученного в тугие спирали. Один из жестких прутов был длиннее и чуть толще остальных, он и стал основой меча, а дополнительная длина требовалась для гарды и рукоятки. Элдвульф начал стучать молотком по этому пруту, превратив его в полосу, похожую на очень тонкий и очень непрочный меч. Потом положил сверху и снизу главного стержня по две спирали из мягкого железа, словно ножны, а оставшиеся два прута положил по бокам, чтобы сделать края. Выглядело все это нелепо, этакий пучок прутьев... Но тут-то и началась главная работа: горн горел, молот стучал, металл раскалялся докрасна, черная окалина съеживалась, сгорая и отпадая, молот мелькал, искры летели, погруженный в воду металл шипел, – и приходилось терпеливо ждать, пока рождающийся клинок охлаждается в лохани с ясеневыми стружками.

Потребовалось несколько дней, чтобы сделать меч. Ковка, охлаждение и нагревание повторялись снова и снова, и я видел, как четыре спирали мягкого железа, теперь слившиеся со сталью, образовали удивительный узор – орнамент из завитков, тянувшихся по металлу дымными струйками. При нормальном освещении завитков было не видно, а в сумерках или на холоде, если подышать на клинок, они проступали. "Змеиный вздох" – так назвала Брида этот призрачный узор, и я решил дать такое имя и мечу – Вздох Змея. Элдвульф завершил работу, сделав бороздки по обеим сторонам вдоль середины клинка. Он сказал, что тогда меч не будет застревать в теле врага.

– Для стока крови, – проворчал он.

Навершие эфеса он сработал из железа, как и тяжелую гарду, и то и другое было простым, без украшений. Когда все было готово, я вырезал из ясеня сам эфес и хотел украсить его серебром или позолоченной медью, но Элдвульф отказался.

– Это инструмент, господин, – сказал он, – просто-напросто инструмент. То, что облегчает работу. Он ничем не лучше моего молота. – Кузнец поднял клинок так, что на нем заиграло солнце. – И в один прекрасный день, – продолжал он, наклоняясь ко мне, – ты убьешь им датчанина.

Он был тяжелым, Вздох Змея, слишком тяжелым для четырнадцатилетнего мальчишки, но его сделали на вырост. Его кончик слишком резко сужался, по мнению Рагнара, но это обеспечивало идеальный баланс, потому что избавляло меч от лишнего веса. Но Рагнар, наоборот, предпочитал, чтобы кончик меча перевешивал и им было легче пробивать щиты врагов. Мне же больше нравилась легкость и ухватистость Вздоха Змея; Элдвульф вложил в него все свое мастерство, а это означало, что меч никогда не погнется, никогда не сломается... Так и вышло, потому что меч этот до сих пор у меня.

Ясеневые эфесы менялись, края лезвия зазубривались о вражеские клинки, и сейчас меч тоньше, чем тогда, потому что его слишком часто затачивали, но он по-прежнему прекрасен. Иногда я дышу на него и вижу, как проступает на лезвии узор: завитки и струйки дыма, голубой и серебряный цвета проявляются на металле словно по волшебству. И тогда я вспоминаю ту весну и то лето в лесах Нортумбрии и думаю о Бриде, и вижу ее отражение в только что выкованном клинке.

Во Вздохе Змея в самом деле заключено волшебство. Элдвульф знал особые заклинания, о которых не рассказывал мне, заклинания кузнеца. Потом Брида забрала меч и ушла с ним в лес на целую ночь; она тоже никогда не рассказывала, что делала с ним, какие женские заклинания на него наложила. Когда мы совершали жертвоприношение в большой яме и убивали человека, коня, барана, быка и селезня, я попросил Рагнара убить назначенного в жертву мужчину Вздохом Змея, чтобы Один знал о существовании этого меча и заботился о нем. Так на меч было наложено заклинание язычника и воина.

Мне кажется, Один действительно заботится о мече, потому что им убито больше народу, чем я могу вспомнить.

Только к концу лета Вздох Змея был готов, а осенью, когда на море начались штормы, мы двинулись на юг. Настало время покончить с Англией, поэтому мы отправились в Уэссекс.





Глава 5




Мы собрались в Эофервике, и жалкий король Эгберт был вынужден устроить смотр датского войска и пожелать ему счастливого пути. Он подъехал к реке, где стояли в ожидании корабли, а оборванные гребцы выстроились на берегу и насмешливо глядели на него, зная, что он не настоящий король. За Эгбертом ехали Кьяртан и Свен, ставшие его датскими гвардейцами, хотя я подозреваю, что работа этой гвардии заключалась в том, чтобы не только оберегать короля, но и не дать ему бежать. Свен, превратившийся из подростка в мужчину, завязал пустую глазницу шарфом, и они с отцом выглядели довольно внушительно. На Кьяртане была кольчуга, за плечом – тяжелый боевой топор; у Свена имелся длинный меч, плащ из лисьей шкуры и два браслета.

– Они участвовали в резне в Стреоншеле, – сказал мне Рагнар.

Видно, люди, обрушившие свою ярость на монашек большого женского монастыря рядом с Эофервиком, приобрели неплохое состояние.

Кьяртан, у которого на руках болталась дюжина браслетов, посмотрел Рагнару в глаза.

– Я все еще готов тебе служить, – сказал он, хотя и без той униженности, с какой обращался к ярлу в последний раз.


– У меня уже есть новый рулевой, – ответил Рагнар.

Больше он ничего не сказал, и Кьяртан со Свеном проехали дальше, но Свен успел сложить пальцы в недобрый знак.

Нового рулевого звали Токи, уменьшительное от Торбьерна, он был изумительным мореходом, еще лучшим воином и рассказывал байки о том, как ходил со шведами в удивительные земли, где нет деревьев, кроме берез, где зима на долгие месяцы укрывает землю снегом. Он утверждал, будто тамошний народ ест своих детей, поклоняется великанам и имеет на затылке третий глаз, – и некоторые из нас верили его россказням.

Мы гребли на юг с последними летними приливами, держась, как обычно, берега и высаживаясь на ночлег на голые берега Восточной Англии. Мы направлялись к реке Темез, и Рагнар говорил, что по ней мы доберемся до северных границ королевства Уэссекс.

Флотилией теперь командовал Рагнар. Ивар Бескостный отправился на завоеванные им земли Ирландии, взяв с собой золото, которое Рагнар послал в подарок старшему сыну, а Убба опустошал Далриаду – земли к северу от Нортумбрии.

– Там немногим можно разжиться, – заметил Рагнар насмешливо, но Убба, как и Ивар, скопил столько богатств, завоевывая Нортумбрию, Мерсию и Восточную Англию, что уже не помышлял об Уэссексе. Хотя, как я расскажу в свое время, позже Убба передумал и отправился на юг.

Но сейчас его и Ивара с нами не было, и главный удар по Уэссексу должен был нанести Хальфдан, их третий брат, который вывел сухопутную часть армии из Восточной Англии, собираясь встретиться с нами где-нибудь на Темезе.

Рагнар не радовался таким переменам. "Хальфдан, – бурчал он, – нетерпеливый дурак, он слишком запальчив!"

Но Рагнар приободрялся, вспоминая мой рассказ об Альфреде. Уэссексом правили люди, возлагающие все надежды на христианского Бога, у которого вовсе не было силы. У нас же имелись Один, Тор, воины и корабли.

Через четыре дня мы поравнялись с устьем Темеза и принялись грести против сильного течения, медленно входя в реку. В первое утро пути можно было видеть только северное побережье Восточной Англии, но к полудню размытой полосой на горизонте появился и южный берег – некогда королевство Кент, а теперь часть Уэссекса. К вечеру берега разделяло расстояние в полмили, но смотреть там было не на что, потому что река несла свои воды по плоской заболоченной местности. Мы по возможности пользовались приливом и стирали руки о весла, когда такой возможности не представлялось; и вот так, поднимаясь против течения, я впервые в жизни попал в Лунден.

Я-то думал, что Эофервик большой город, но по сравнению с Лунденом он казался просто деревней. Раскинувшийся на обширном пространстве, сплошь в дымах от полевых костров, Лунден когда-то был построен в том месте, где сходились Мерсия, Восточная Англия и Уэссекс. Сейчас им правил Бургред Мерсийский, поэтому город был датским, и никто не пытался нас задержать, пока мы приближались к потрясающему мосту, перекинутому через широкий Темез.

Лунден. Я полюбил это место. Не так, как любил Беббанбург, но в Лундене кипела жизнь, какой я нигде больше не видел, потому что и город не был похож на все остальные города. Альфред как-то раз мне сказал, что здесь нашли пристанище все мыслимые пороки, и я с радостью могу подтвердить – так и есть. Альфред молился за спасение Лундена, а я веселился вместе с этим городом и до сих пор помню, как пожирал глазами два холма, на которых он стоял, пока корабль Рагнара боролся с течением, чтобы подойти к мосту. День был серым, по реке барабанили капли дождя, но мне казалось, что Лунден освещен волшебным сиянием.

Вообще-то на двух холмах стояли два города. Восточный построили римляне, и именно здесь мост начинал свой полет над широкой рекой к заболоченному южному берегу. В этой части Лундена стояли каменные здания, его защищала настоящая стена, не из земли и досок, а каменная, высокая и широкая, опоясанная рвом. Во рву было полно мусора, в стене кое-где виднелись деревянные заплаты, в самом же городе крытые соломой лачуги кое-где лепились к стенам высоких римских домов. Тут жили мерсийцы, хотя большинство опасались здесь селиться. Один из мерсийских королей выстроил на вершине холма замок с каменными стенами и большую церковь – ее нижняя часть была из камня, а верхняя из дерева, но в основном народ, словно боясь римских призраков, обустраивался за стенами: в новом, западном, городе из дерева и соломы.

Когда-то в старом поселении имелись верфи и набережные, но они давно сгнили, поэтому к востоку от моста реку загромождали коварные гниющие сваи и обломки причалов, торчащие из реки, словно выбитые зубы. Новый город, как и старый, лежал на северном берегу реки; но лишь на низком западном холме, в половине мили вверх по течению, дома стояли вдоль прибрежной дороги, на усыпанном галькой берегу.

Я никогда еще не видел такого грязного берега, воняющего отбросами и дерьмом, заваленного мусором, из которого торчали ребра брошенных кораблей, и никогда еще не слышал такого громкого вопля чаек, но именно туда шли наши корабли, а значит, сначала нам предстояло миновать мост.

Только богам ведомо, как римляне такое построили. Можно было пройти весь Эофервик из конца в конец, и все-таки это было бы меньше длины лунденского моста. Хотя тогда, в 871 году, мост пришел в негодность, и пересечь его из конца в конец не представлялось возможным. Две арки посередине давно обвалились, хотя опоры все еще держались, и вода завивалась вокруг опор белыми водоворотами. Чтобы построить мост, римлянам пришлось вбить ряды свай в дно Темеза и в ненадежную заболоченную землю на южном берегу; сваи эти стояли так близко друг к другу, что вода дыбилась горбом, ударяясь о них и с шумом катясь под пролетами моста. Чтобы причалить к грязному берегу нового города, нужно было проскочить в один из пролетов, но все они были слишком узкими, и корабль с веслами там бы не прошел.

– Интересно будет попробовать, – без выражения произнес Рагнар.

– А у нас получится? – спросил я.

– Они же это сделали, – он указал на корабли, стоящие на берегу за мостом, – значит, и мы сможем.

Мы стояли на якоре, дожидаясь, пока подойдут остальные корабли.

– Франки, – продолжал Рагнар, – понастроили таких мостов через все свои реки. И знаешь для чего?

– Чтобы ходить с берега на берег? – предположил я.

Такой ответ напрашивался сам собой.

– Чтобы лишить нас возможности подниматься по этим рекам, – сказал Рагнар. – Если бы я был правителем Лундена, я бы починил мост. Слава англичанам, что они не удосужились этого сделать.

Мы проскочили между опорами, дождавшись верхней точки прилива: перед тем как пойти на убыль, он максимально повысил уровень воды в реке, и сила потоков, омывающих опоры моста, стала меньше. За это короткое время нам удалось провести под мостом семь или восемь судов. Мы гребли, разгоняясь, неслись на полной скорости к пролету, а в самый последний миг поднимали весла, чтобы протиснуться между гниющими сваями. Еще некоторое время судно двигалось по инерции и таким образом проходило под мостом.

Не все корабли удалось провести с первого раза. Я видел, как два едва не погибли: они ударились о сваи, ломая весла, а потом, под проклятия команды, их отнесло течением назад. Однако "Летучий змей" прошел сразу, правда, за мостом потерял скорость, но нам удалось выдвинуть передние весла, чуть сменить курс и, дюйм за дюймом, отползти от коварного пролета. С уже причаливших кораблей нам кинули веревки, оттащили от моста, а оказавшись на спокойной воде, мы смогли подгрести к берегу.

С южного берега, с низких лесистых холмов позади темных болот, за нами наблюдали всадники. То были западные саксы; наверное, они считали корабли, чтобы оценить размеры Великой Армии. Так назвал ее Хальфдан – Великая Армия Датчан, идущая захватить Англию. Но пока мы были чем угодно, только не великой армией. Нам предстояло ждать в Лундене, пока придут другие суда, пока по длинным римским дорогам подтянутся воины с севера. Уэссексу придется подождать, пока датчане соберутся.

И, пока тянулось ожидание, мы с Бридой и Рориком исследовали Лунден. Рорик снова был нездоров, и Сигрид не хотела отпускать его с отцом в поход, но Рорик очень просил мать. Рагнар заверил ее, что морской воздух изгонит все болезни, и вот Рорик поехал с нами. Он был бледен, но его не тошнило, и он, как и я, сгорал от желания увидеть город.

Рагнар велел мне оставить на борту браслеты и Вздох Змея – дескать, в городе полно воров.

Сперва мы бродили по новой части Лундена, зловонными переулками, где мужчины обрабатывали кожи, стучали молотками по меди или раскаленному железу, а женщины сидели за ткацкими станками. В одном из дворов резали овец, в лавках торговали горшками, солью, живыми угрями, одеждой, оружием – всем, что только можно было себе представить.

Колокола церквей разражались оглушительным звоном каждый раз, когда наступало время молитвы или когда покойника несли на городское кладбище. По улицам рыскали стаи собак; повсюду сидели коршуны; дым, словно туман, стелился над соломенными закопченными крышами.

Я видел телегу, до того тяжело нагруженную тростником для крыш, что она была полностью скрыта под ним, и казалось, будто ворох тростника едет сам – скребет по дороге, цепляется за стены домов по обеим сторонам улицы, пока два раба орут и хлещут волов, покрытых кровавой пеной. Люди ругали рабов за то, что воз слишком большой, но те продолжали нахлестывать волов. Когда телега снесла порядочный кусок подгнившей крыши, завязалась драка.

Нищие были повсюду: слепые детишки, безногие женщины, мужчины с мокнущими язвами на щеках. Здесь был народ, говоривший на неведомых языках, люди в странных нарядах, приехавшие из-за моря; а в старом городе, куда мы отправились на следующий день, я видел двух человек с кожей цвета лесного ореха. Равн потом сказал, что они из Блаланда, хотя он не знал толком, где это. Эти люди носили одежду из плотной ткани, имели при себе кривые сабли и разговаривали с работорговцем, у которого во дворе было полно пленных англичан, – пленникам предстояло отправиться в таинственные земли Блаланда.

– А вы трое принадлежите кому-нибудь? – полушутя окликнул нас работорговец.

– Ярлу Рагнару, – ответила Брида, – он будет счастлив тебя навестить.

– Передайте вашему господину мое почтение, – ответил торговец и сплюнул, провожая нас взглядом.

Дома в старом городе были поразительные: римской работы, высокие, крепкие, они впечатляли, несмотря на проломленные стены и провалившиеся крыши. Некоторые имели три и даже четыре этажа, и мы гонялись друг за другом по их пустым лестницам.