После долгих дней
Часть 5 из 16 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Извиваясь, ползет по лицу,
Но она не ужалит,
Ведь я так боюсь
Прикоснуться к ней…
14
Александр вернулся в Ирак. Единственное, что спасало и поддерживало его все это время, тогда в 1999-м, была работа. Раскопки, экспертиза, нумерация, каталогизация, фотографирование, оцифровка. Он с головой уходил во все это, особенно, когда удалось обнаружить три новые глиняные дощечки, покрытые хорошо сохранившейся клинописью. Александр растворился в них, забыв о невзгодах, о чувстве вины. В нем теплилась надежда увидеть Адриану когда-нибудь, поговорить с ней. Иногда, приезжая в Багдад, Телищев-младший видел по телевидению репортажи из Белграда, где в конце сюжета упоминалась знакомая фамилия. Ему этого было достаточно, Александр знал, что девушка жива, здорова и продолжает работать, пусть не на французское телевидение, а на сербское, но главное, она занималась любимым делом и, возможно, совсем не думала о нем.
Рукопись с каждым днем все сильнее и сильнее приковывала внимание Александра. На дощечках были начертаны отрывки из той самой летописи, которую несколько лет назад он расшифровывал вместе с Пиошем. Это было продолжение. Каждый вечер, когда все расходились по палаткам, Александр садился за перевод. Из расшифрованного медленно складывалась картина далекой, давно забытой трагедии. Александр узнавал общие черты знаменитых шумеро-аккадских версий о всемирном потопе, о Зиусудре, Атрахасисе, Утнапиштиме, о Ксисутрусе, описанных Беросом, но происходящее в этой рукописи относилось не к Шуруппаку и Уруку, а к неизвестному городу Меде, о котором уже шла речь в клинописных табличках, найденных Пиошем. Автором рукописи был, по-видимому, сын верховного жреца Меде, избежавший гибели во время потопа, а дописывали рукопись его сыновья и внуки. Каким-то чудом сыну жреца удалось спастись в горах, располагавшихся за многие десятки километров от Междуречья. Скорее всего, это была горная цепь Загрос. Многие годы он жил вдали от родины, и лишь его потомкам (или потомку) удалось прибыть в те места, где он жил ребенком, где когда-то встретил свою будущую супругу, где в самый ужасный день своей жизни стал свидетелем разгула стихии. Дощечки описывали произошедшее фрагментарно, о промежуточных событиях приходилось лишь догадываться, что-то оставалось неясным, очевидным становилось лишь то, что во всех происходящих событиях, по этой версии, было заметно влияние богов – игигов или аннунаков. Кем были эти боги, пришедшие с небес? Какой силой они обладали? Что скрывалось за ними? У Александра появилась надежда понять суть произошедшего благодаря найденной рукописи.
Во время первой экспедиции Александру с его командой удалось обнаружить постройки и предметы быта из поселения, которое, как решил Александр, находилось совсем недалеко от тех мест, которые описывались в рукописи, в десятке километров от руин античного дворца шахов династии Сасанидов – Таки-Кисры, – расположенного на берегу Тигра. Было очевидно, что в скором времени необходимо организовать новую, более оснащенную экспедицию, так как раскопки обещали стать сенсационными. Чего стоил один только Золотой зиккурат, упомянутый в рукописи, не говоря уже о самом городе, который мог предстать перед археологами таким, каким он был в момент затопления.
Вернувшийся в Париж в конце 1999 года Александр стал знаменит не только в научных кругах, но и во всем обществе. Его приглашали на телевидение как автора монографии о рукописи, найденной им на левом берегу Тигра. Именно тогда Телищев-младший понял, что ему просто необходимо написать книгу о событиях в Меде, не еще одну научную монографию, а художественный роман, может быть, притчу. В этот период он впервые пересмотрел свои взгляды на литературу, стал относиться к классике как источнику обучения. С особым вниманием перечитывал труды о том, как пишутся книги. Усердно изучал, анализировал статью Умберто Эко, напечатанную вместо предисловия к роману «Имя розы», о том, как нужно писать роман. Эко утверждал, что необходимо составить карту романа, тщательно продумать временные и географические рамки, проработать каждый персонаж, подобрать им костюмы, прически, а также предметы быта, да и множество иных деталей. Погрузиться полностью в описываемый мир. Философ Жиль Делёз сказал бы, что необходимо перейти в «зону другого». Александр решил, что кому, как не ему, известны временные и географические особенности того периода, о котором он хочет писать, кому еще, как не ему, лучше знать об одежде и предметах быта Шумера в XXX веке до н. э. Медленно, последовательно, он взялся за работу. Он хотел, прежде всего, чтобы о Меде узнали его современники. Чтобы тени сгинувших в потоке речной и дождевой воды людей обрели физическую форму, заговорили, стали действовать. Чтобы они показали, каким был этот стертый с лица земли древний город. Кроме того, для Александра это была единственная возможность нормально жить в тот сложный период, когда он ежедневно ждал новостей от Адрианы. Но ни писем, ни звонков не было. Девушка осталась далеко позади, хотя Александр мог видеть и слышать ее по телевизору ежедневно. И ему оставалось только, отрешившись от окружающего мира, работать.
15
За окном, ведущим на широкий стилобат[49], с которого Энмешарр не раз обращался к жителям Меде, пели птицы, масленичная ветвь, просунувшаяся в комнату жреца, раскачивалась под порывом слабого ветра, на стенах, украшенных сырцовыми плитами с изображением быков, плясали призрачные тени. Вдали были слышны шум города, крики торговцев, возгласы рабов и надсмотрщиков, возвращающихся с полей, голоса женщин, зовущих детей с улицы домой, грохот обмундирования военных, ходивших взад-вперед под стенами дворца. Жизнь казалась такой же, как всегда, неизменной, будничной, ничто не могло прервать ее течения. Всегда будет шуметь базарная площадь, заполненная глиняной посудой, тканями, мешками с зерном, семенами, мужскими и женскими украшениями, всегда будут работать гончарные и ювелирные мастерские, всегда будут открыты школы и городская больница. От городских ворот еще не раз на рыночную площадь потянутся ослы, нагруженные разными товарами. С повозок будут сгружать свинец, железную руду, а затем вновь нагрузят битумом или мешками с пшеном и ячменем. Шум этот будет вечным, как золото, блеск которого не угасает тысячелетиями.
Энси Энмешарр обедал в одиночестве, когда неожиданно вошел слуга и доложил о приходе посланца от жрецов Шуруппака. Энмешарр удивился, ведь посланник уехал накануне, чтобы передать жрецам мысли энси о происходящем, но когда посетитель вошел, то оказался совсем другим человеком, одетым как египетские купцы. Энмешарр с удивлением посмотрел на незнакомца и предложил ему сесть за стол; человек в черном плаще с цветными вертикальными полосами улыбнулся и уселся недалеко от жреца, рядом с огромным чеканным блюдом, на котором возвышалась пирамида из фруктов.
– Поешьте с дороги и выпейте медейского пива, дорогой посланник, – предложил энси. – Вашему предшественнику особенно понравилось темное из солода ячменя, что растет недалеко от Загроса… или, может, вина из фиников?
– Я пришел не пиво пить и не есть, Энмешарр, – голос незнакомца оказался чересчур громким. – Ты, право, удивляешь меня. Неужели не понял, кто я?
Энмешарр отчетливо вспомнил существо из своих утренних снов, его мутный взгляд, волнистую бороду, ехидную улыбку; энси оцепенел, не зная, что говорить и что делать дальше. Он помнил, что Нергал является неожиданно, как и все боги, но Энмешарр не предполагал, что произойдет это настолько просто, без всякого шума и галлюцинаций, без превращений в зверя или птицу, что Нергал просто придет и сядет рядом за обеденный стол.
– Выхода у тебя все равно нет, Энмешарр.
– Что вы хотите? Зачем вы пришли?
– За твоей жизнью и за Словом.
– За каким словом?
– Не испытывай моего терпения, Энмешарр. Я сказал, что пришел за твоей жизнью, не заставляй меня забрать еще и жизнь Хоседа.
– Вы знаете, что Слово мне неизвестно. Я никогда не входил в зиккурат.
– Значит, узнаешь, если тебе дорога жизнь сына. Посланник из Башни Магов придет к тебе, как всегда, под вечер. Когда он отправится в зиккурат, действуй.
Нергал встал из-за стола и направился к выходу.
– Я скоро вернусь, – сказал он, не оглядываясь. – Не будет Слова – не будет Хоседа. Какой милый город у тебя Энмешарр, право, загляденье, да и только…
Пришелец громко рассмеялся и просто вышел, как это сделал бы любой смертный, прошел через длинный коридор, спустился по лестнице к парадному выходу, пересек двор. Энмешарр видел через окно, выходящее на стилобат, как Нергал медленно исчезал, сливаясь с пестрой и шумной толпой горожан.
Несколько минут Энмешарр стоял в оцепенении, все происходящее казалось ему сном, чем-то, что происходит не с ним, а с совсем другим человеком. Ноги подкашивались, с потных ладоней стекал жир от недоеденного мяса, все тело сводила болезненная судорога. Очнувшись, жрец медленно, держась за стену, направился к выходу, тело его дрожало, ноги были как ватные, вместо крика из горла вырывался едва слышный скрежет. На зов энси сбежались слуги.
– Где Хосед? – спрашивал Энмешарр. – Где мой сын Хосед?
– Не знаем, господин.
– Где Хосед?! – кричал энси, в отчаянии протягивая руку к окну. – Найдите его! Сейчас же найдите его!
– Господин, – сказал один из вновь подошедших слуг. – Я видел, как ваш сын с дочерью тамкара Лу шли по направлению к горам.
– Когда ты видел?
– Еще вчера. Я возвращался с полей со свежим виноградом, а они шли в метрах пяти от меня. Шли к хребту Загрос, это точно, господин. Наверное, за травами собрались, дочь тамкара несла больничную корзину.
– О, горе мне… – прошептал Энмешарр. – О, горе мне…
Он вспомнил, что даже не попрощался с сыном, когда тот уходил вчера утром. Все было как всегда, обыденно, рутинно, слуги и советники, как это происходило каждый день, о чем-то просили, а Хосед мелькнул в дверном проеме и заскользил по лестнице вниз. Это был последний раз, понимал Энмешарр, самый последний раз, когда он видел своего сына. Он так и не успел полностью передать Хоседу те знания, которые были ему так необходимы. Ни слова, ни совета, ни наставления – Хосед ничего не услышит напоследок, Энмешарр обречен, да и все обречены. Нужно спасти хотя бы сына. Для богов люди лишь грязь, мусор, который они иногда сметают с земной поверхности, но кто-то остается, и сейчас суждено было остаться Хоседу.
Энмешарр отправил слуг, вернулся в столовую и стал ждать – через несколько часов должен был появиться посланник из Башни Магов. Время тянулось медленно, за дверью, ведущей на стилобат, безжалостно светило солнце, крики медейцев, словно переплетаясь в один раскаленный жгут, хлестали по нервам, точно по оскальпированному телу. Вся жизнь пролетала перед мысленным взором жреца, стена, сложенная из сырцовых плит, казалась огромным экраном, на котором скользили изображения давно ушедших из мира людей: Иштар медленно пересекала площадь, неся на голове глиняный кувшин, маленький Хосед играл с игрушечной лошадкой, привезенной из Ура, мать и отец Энмешарра сидели на каменной скамье и молча смотрели на энси своими большими черными глазами… Он всегда знал, что боги, которым он служил, с которыми постоянно общался, являясь посредником между ними и людьми, не пощадят никого, если посчитают, что людям, этим несовершенным тварям, созданным по подобию животного и аннунака, пора покинуть то или иное место, куда боги их поселили. Люди лишь рабы, среди них не может быть равных богам, как бы некоторым из людей ни хотелось думать иначе. Боги! Энмешарр вспоминал высокую тень Ана и его длинную красивую тогу, его тиару, расшитую ангелами, он помнил огненный взгляд Мардука, нежный голос Нинхурсаг, безумную ненависть Энлиля, доброту и хитрость Энки. Как они были близки к людям, и как далеко они были от них. Беспощадные боги, карающие слепо. Энмешарр знал, что и для кого искал Нергал в стенах зиккурата, понимал, что вечно там не могло находиться то, что не принадлежало людям. Он не мог понять одного – за что прольется столько крови и погибнет столько человеческих душ: кто поднимется в небо, кто просочится под землю, кто останется неприкаянно метаться между небом и землей.
– За что? – спрашивал энси. – За что?
Но никто не отвечал: на этот раз боги безмолвствовали, затаившись в своей недосягаемой дали.
16
Шел 2002 год. В Багдаде еще было относительно спокойно. Чувствовалась некоторая напряженность, по телевизору передавали тревожные новости, но жизнь текла обыкновенная, такая же, как везде. Женщины в ярких или темных атагах[50], а также в обычной европейской одежде[51] ходили за покупками на базар, дети играли в мяч на узких, запыленных песком и сухой глиной улицах, мужчины обменивались новостями, сидя в тени навесов и попивая теплый чай. В воздухе, долетая из кухонь, носились запахи жареных баклажанов, долмы, бирьяни[52] и турши[53], тишиба[54], пахло хумусом[55] и мухаммарой[56]. Обязательно кто-нибудь готовил на углях рыбу «масгуф» [57].
Александр приезжал в Багдад два раза в неделю, чтобы закупить продукты, отправить специальной почтой образцы артефактов и проверить электронную почту в здании посольства, позвонить по телефону, так как в самом Багдаде в то время свободного доступа в Интернет и мобильной связи не было.
После первой экспедиции прошло три года. В этот раз Александр с командой работали в районе, упоминавшемся на шести глиняных дощечках, в городе Меде, который день за днем все четче проступал сквозь многометровые культурные слои, открывая то разрушенный дом, то фрагменты мощения улиц, то стены, некогда обрамлявшие здания. Как и планировал Александр, лагерь расположился примерно в двадцати километрах от Багдада и в десяти километрах от развалин Таки-Кисры, на левом берегу Тигра. То здесь, то там обнаруживались осколки украшений, посуды, орудий труда; кости были расположены так, как будто жители столпились в одном месте, а именно на центральной площади, а потом пытались бежать, испугавшись чего-то. Александр предполагал, что люди увидели волну или вихрь урагана, который нес воду, обломки деревьев и построек. Стихия застала несчастных прямо в центре Меде, никто не смог спастись: ни дети, ни женщины, ни старики, ни молодые мужчины. Переломанные, обессиленные, они как пушинки разлетелись в разные стороны, поглощенные обезумевшим потоком. В памяти Александра вставали гравюры Гюстава Доре, где люди словно срослись с водой, скалами и камнями; все вперемешку, обнаженные человеческие тела напоминали какую-то однородную массу, никто в этой массе больше не был уникальной личностью, частью мироздания, таинственной душой, отдельной болью, криком в тишине ночи… Все стали единым мертвым целым. И вот эта картина хаоса, всепоглощающего ужаса проступала сквозь толстые слои глины, грязи и пыли, все открывалось спустя тысячелетия. Тайна погибшего города становилась явью, реальностью, даже обыденностью. День изо дня археологи и рабочие спускались вниз и смотрели на древние стены, переносили предметы быта и человеческие кости, они свыклись, срослись с этим далеким безмолвным миром, который можно было понять только по клинописному тексту на дощечках и по химическому анализу вещественных источников.
В лагере с Александром работали три историка из Сорбонны: Пьер Дюшан, Эльза Беф и Жак Виктуар, пять археологов из Сорбонны, а также университетов Германии: Вальер Копф, Дик Вайль, Жан Нуаре, Мари Кутюр и Жанна Шатт. Кроме того, к ним присоединились профессиональные реставраторы, химики, палеопочвоведы, геодезисты и топографы как из Франции, так и из Багдада. К экспедиции примкнули также сотрудники Национального музея Ирака, а также целый отряд волонтеров из Франции, Германии и Ирака: повара, землекопы и просто готовые на все любители романтики и приключений. Самым близким товарищем по экспедиции для Александра стал историк-арабист Жак Виктуар, с которым Телищевмладший неоднократно сотрудничал во время конференций и совместных проектов факультетов археологии и востоковедения.
Изо дня в день экспедиция продвигалась все дальше и дальше, откапывая жилые здания, места хранения зерновых, дворцы, культовые постройки и места захоронений.
Одно никак не открывалось глазам археологов – Золотой зиккурат, главная цель экспедиции. С помощью георадара они просканировали почву по всему периметру города. Не раз отходили дальше, в глубь Месопотамской низменности. Но все было бесполезно. Зиккурат словно растворился. Словно его никогда и не было здесь. В рукописи же, найденной Пиошем, да и в другой, обнаруженной Александром, описывались золотые кирпичи и барельефы мифологических животных с глазами из изумрудов и рубинов на стенах зиккурата. Подробно говорилось о его особом культовом значении. Подобный артефакт или даже его фрагменты могли бы стать одной из самых значимых находок начала тысячелетия, а завершение раскопок самого Меде – настоящей сенсацией в истории и археологии.
Во время дневных работ Александр тесно сотрудничал с археологами. Жанна Шатт, автор двух монографий по античной археологии Ближнего Востока, смогла обнаружить в районе жреческого дворца целую библиотеку различных клинописных дощечек, описывающих повседневную жизнь медейцев, содержащих записи о собранном урожае пшеницы, фруктов, овощей, количестве скота, мерах изготовленного вина. Хранились дощечки либо в специальных глиняных сосудах, как многие другие предметы, либо в сундуках. Авторами этих дощечек были энси города Меде, последний из которых носил имя Энмешарр. Этим именем были подписаны все самые последние отчеты по сборам в городскую казну, отмечены самые яркие события: прибытие раз в год царя Шумера – сына Убар-Туту – на культовую церемонию в Башню Магов, паломничество жрецов к Золотому зиккурату (что было для Александра еще одним подтверждением существования этого уникального памятника, нового чуда света), сильнейший разлив Тигра, гибель урожая, падеж скота и многое другое. Прочитав эту часть рукописи, Александр решил назвать в своей притче жреца Меде именем Энмешарр, а также сохранить все детали, названия мест и городов, имена, которые перечислялись на этих дощечках, чтобы как можно более точно передать, сделав более живым, красочным, то действо, которое было описано на дощечках, найденных им и Пьером Пиошем. Датировались дощечки, найденные Жанной Шатт, периодом до потопа и хранились в библиотеке энси города Меде. Библиотека каким-то чудом сохранилась и предстала перед учеными практически в первозданном виде.
Благодаря Вальтеру Копфу, сотруднику мюнхенского Музея египтологии, были найдены важнейшие культовые предметы: лопата, мотыга и двойной трезубец Мардука, жезл Нергала в виде двух пум, серповидный меч, женские и мужские украшения из золота. По вечерам Александр подробно консультировался с историками, химиками, антропологами, почвоведами, а также расплачивался с землекопами, которые на ночь покидали лагерь и отправлялись в деревню. После того как все расходились по палаткам, Александр любил обойти уснувший, остывший после жары лагерь, а потом, вернувшись в палатку, сесть за роман-притчу, который он медленно, но верно доводил до логического завершения. Раскопки самого Меде, о котором шла речь в романе, как нельзя лучше помогали Александру в работе. Здесь, в Междуречье, он чувствовал запах того далекого времени, ощущал атмосферу, характер каждого персонажа, мог точнее описать одежду, украшения, предметы быта, верное расположение и форму зданий. Здесь он на практике понял, что именно пили и ели медейцы, как лечились, куда ходили в будние дни, а куда в воскресные. Здесь он буквально окунулся в ту самую атмосферу, о которой писали Золя, Флобер, Эко, Делёз и другие авторы, пытавшиеся объяснить сложный процесс создания произведений. И так, день за днем, медленно, археолог уже видел и ощущал свою книгу: карту Меде, людей, его населявших, отдельных персонажей – верховного жреца, его сына, а также царя из Шуруппака. Но до конца романа еще было очень далеко, как и до завершения раскопок погибшего и всеми забытого города.
К январю 2003 года ситуация в Багдаде стала стремительно ухудшаться. Некоторые консультанты уехали домой. Первой покинула лагерь Эльза Беф, а за ней уехали Мари Кутюр, Дик Вайль, Жанна Шатт, а также некоторые волонтеры. Охрану, предоставленную местными властями, усилили, но многие землекопы стали исчезать из лагеря, после ухода некоторых из них начали пропадать артефакты. Было решено перевести все найденные предметы быта и украшений в Национальный музей Ирака. После выступления 5 февраля госсекретаря США Колина Пауэлла на заседании Совета Безопасности ООН[58] из Сорбонны стали приходить тревожные письма о необходимости немедленного свертывания экспедиции. Александр не мог определить, что для него было страшнее: приближающаяся война, неспокойная обстановка в районе Багдада, вооруженные группы шиитов и курдов, которые то и дело появлялись недалеко от лагеря, или свертывание экспедиции, возвращение в Париж. Телищев-младший с каждым днем расширял территорию поиска, ему казалось, что вот-вот, еще немного, и Золотой зиккурат проступит сквозь слои времени, а тут нужно было все бросить и бежать, так и не узнав о главном. Он хорошо понимал, что, возможно, после войны он уже ничего не сможет найти в этих местах, все будет погребено, растащено по крупицам, нужно было искать сейчас, именно сейчас, не теряя времени. Чтобы оттянуть момент, Александр каждый день отправлял в Сорбонну письма, в которых объяснял, что ему необходима еще неделя, а потом еще недели две, что не все артефакты уложены и не все согласовали с местными властями и музеями. Так прошел месяц, потом еще полмесяца.
В конце февраля пришло письмо о том, что финансирование экспедиции Сорбонной прекращено, и Александр был обязан в течение двадцати четырех часов покинуть Багдад вместе с командой. Если приказ не будет выполнен, руководство факультета грозилось через соответствующие инстанции добиться аннулирования виз и депортации команды из Ирака. Действительно, на банковской карте, выданной факультетом, Александр обнаружил лишь сумму, достаточную для того, чтобы купить билеты до Парижа. Лететь из самого Ирака было уже небезопасно, нужно было добираться на запад страны и оттуда в Сирию или на север, в Турцию, и лететь во Францию из первого же международного аэропорта. В этот же день Александр отправил в Турцию оставшихся волонтеров, а также археологов, историков и специалистовконсультантов. С ним остались только историк Жак Виктуар и два багдадских землекопа. Виктуар остался в Багдаде не столько потому, что был, подобно Александру, одержим поисками артефактов, сколько из-за невесты, работавшей в Национальном музее. Виктуар уговаривал Наргиз полететь вместе с ним в Париж, но девушка не могла на это решиться. В Багдаде остались бы ее престарелые родители и два младших брата.
Александр и Жак, невысокий, но сильный человек, с огромными карими глазами, жили теперь в обезлюдевшем лагере посреди пустыни. Каждый день оба ученых пытались рассчитать то место, достаточно точно указанное в клинописи, где должен был располагаться зиккурат. Это был холм, находившийся чуть левее последних домов города, с последнего яруса зиккурата можно было когда-то видеть весь город, каждый дом, каждый двор. Жрецы в любой момент могли следить за людьми, за тем, как они работают и отдыхают. Золотой зиккурат был главным зданием в Шумере, в рукописи автор указывал на его особое значение для аннунаков. Он был хранилищем золотого запаса, архивом богов на земле, а также там хранилась какая-то древняя мастерская, которую, как Александр понял из текста, следовало воспринимать как лабораторию, в которой проводились медицинские или анатомические опыты. К моменту потопа это был скорее музей, чем действующая лаборатория, но аннунаки дорожили этим помещением и лишь немногие посвященные могли о ней знать. Раз автор рукописи был посвящен в эту тайну, значит, действительно, он был очень высокородного происхождения, сын царя или жреца. Этот кто-то, которого Александр назвал в своей книге Хоседом, писал в конце некоторых глав короткие философские умозаключения, напоминающие белые стихи. Александр перевел их как доказательство того, что сын жреца действительно мог написать историю гибели города Меде, он в силу определенных обстоятельств, не смог продолжить дело отца и стать энси, но он стал летописцем, даже писателем. И для Александра было важно донести до современного человека не только историю погребенного под землей города, но и непростую судьбу поэта, художника тех далеких дней. Для Хоседа было делом всей жизни – возможно, тайным делом – раскрыть тайну Золотого зиккурата для будущих поколений. Этой же миссии посвятили свою жизнь один из сыновей Хоседа, а также его внук и внучка. Зиккурат был когда-то именно здесь, он парил над городом, стоя на высоком холме. Но, как ни странно, холма или хоть какой-нибудь другой возвышенности поблизости не наблюдалось. Где-то далеко, почти у самого горизонта, на севере, если смотреть в бинокль, вырисовывались какие-то возвышенности, но никакого холма на территории раскопок древнего города не было.
17
В эти дни Шуруппак превратился в одну большую стройку. Военные, ремесленники, торговцы, врачи, земледельцы, погонщики скота, слуги царя сына Убар-Туту перетаскивали деревянные фрагменты разрушенного дворца и под руководством царя возводили корабль, все больше и больше напоминающий огромную ампулу, способную вместить много людей, но все же не весь Шуруппак. Ампула должна была задраиваться сверху и не пропускать воду, для чего все трещины на стенах корабля тщательно затыкались пенькой и покрывались толстым слоем противогрибкового раствора; кроме того, корабль смазали древесной смолой изнутри и горной – снаружи. Внутри корабль, напоминающий огромное здание, почти копию шуруппакского дворца, был разделен на шесть ярусов, а каждый ярус – на девять помещений. Внутрь корабля царь велел принести масло, туши волов и ягнят, кувшины с кунжутным и виноградным вином. Также судно наполнили золотом, серебром, семенами цветов и плодовых культур. Многие – вслед за царем – строили из крепких камышовых прутьев и деревянных элементов жилищ небольшие судна, надеясь укрыться в них в случае наводнения, но эти небольшие кораблики были далеки от совершенства, ведь людям было неведомо о чертеже Энки.
Помимо строительства, сын Убар-Туту ежечасно доставлял на место, где остался цоколь разрушенного дворца, одну за другой повозки с глиняными дощечками, на которых клинописью разным почерком были нацарапаны даты и имена, описаны все знаменательные события Шумера, начиная с переселения аннунаков и первых людей из Дильмуна на берега Тигра и Евфрата и заканчивая царями Шумерского царства: Алулимом, Аллалгаром, царствовавшими в Эриду, Эн-Менлуаной, Эн-Менгаланой, Думузи-пастухом, правящими в Бад-тибире, Эн-Сипадзиданой, царствующим в Лараке, Эн-Мендураной, жившим в Сиппаре, и Убар-Туту, правящим в Шуруппаке, последним был назван сын Убар-Туту, также правящий в Шуруппаке[59].
Вся история, божественная и людская, была воссоздана год за годом. Небесный Ан, бог-солнце Шамаш, мать-земля Нинхурсаг, воздушный Энлиль и морской Энки, все боги шумерского Олимпа, все аннунаки, все полубоги и все люди – никто не был забыт летописцами. История энси, царей Эреду, Киша, Ура, Урука, Нипура, Шуруппака и других городов Междуречья была запечатлена на тысячах дощечек. Имена пахарей, скотоводов, тамкаров, врачей, ювелиров, ткачей испещрили неровную поверхность таблиц. Все были там, все остались там, под стенами дворца.
Убар-Туту проследил, чтобы все таблицы были уложены одна к другой, чтобы ни одна не разбилась. История Шумера заняла почти все пространство фундамента дворца, после закладки последней партии таблиц, доставленных из Сиппара, список покрыли циновками и каменными плитами, чтобы ни вода, ни солнечные лучи не смогли повредить клинопись. Фундамент был очень глубоким, а сам дворец стоял на высоком холме, поэтому сын Убар-Туту надеялся, что таблицы не пострадают в случае наводнения и воля богов будет исполнена точно.
Только об одном не было написано в этих таблицах – о маленьком Меде, Башне Магов и саде, что был разбит вокруг зиккурата. То, что хранилось в этом священном месте, было людской тайной и скрывалось не от кого-нибудь, а от самих богов.
Сын Убар-Туту знал от Энки о замысле Энлиля. Насколько абсурдным казалось сейчас ему соглашение между лугалями, царями Шумера и дильмунскими полубогами, жизнь людей была в сто раз важнее, и царь выдал Энлилю тайну о зиккурате, но, чтобы не навлечь на себя проклятия шумеров, он не посвятил ни одной таблицы городу Меде, ничего не написал о красоте сада, окружавшего зиккурат, о таинственных жрецах, которые заседают в Башне Магов. По его описанию, никакого города между Лараком и Акшаком не было, всюду простирались пустыни и болота.
Шумеры не знали, что сын Убар-Туту открыл богам тайну Золотого зиккурата. Энки посетил царя еще раз. Это случилось в тростниковой хижине на самом берегу Евфрата. Он пришел на рассвете, озарив Убар-Туту лучами, которые исходили от его рук, ног, всех частей тела. Он попросил Убар-Туту сознаться во всем, аргументировав это тем, что богам и так все известно. Убар-Туту мог смягчить гнев богов и спасти хоть кого-то из людей. Сын Убар-Туту сдался, и тайна была раскрыта. Единственное, что ему не было известно, – это Слово, пароль для входа в Золотой зиккурат. Он объяснил Энки, что единственным из людей, кто смог бы узнать это слово, был энси города Меде Энмешарр.
18
Но она не ужалит,
Ведь я так боюсь
Прикоснуться к ней…
14
Александр вернулся в Ирак. Единственное, что спасало и поддерживало его все это время, тогда в 1999-м, была работа. Раскопки, экспертиза, нумерация, каталогизация, фотографирование, оцифровка. Он с головой уходил во все это, особенно, когда удалось обнаружить три новые глиняные дощечки, покрытые хорошо сохранившейся клинописью. Александр растворился в них, забыв о невзгодах, о чувстве вины. В нем теплилась надежда увидеть Адриану когда-нибудь, поговорить с ней. Иногда, приезжая в Багдад, Телищев-младший видел по телевидению репортажи из Белграда, где в конце сюжета упоминалась знакомая фамилия. Ему этого было достаточно, Александр знал, что девушка жива, здорова и продолжает работать, пусть не на французское телевидение, а на сербское, но главное, она занималась любимым делом и, возможно, совсем не думала о нем.
Рукопись с каждым днем все сильнее и сильнее приковывала внимание Александра. На дощечках были начертаны отрывки из той самой летописи, которую несколько лет назад он расшифровывал вместе с Пиошем. Это было продолжение. Каждый вечер, когда все расходились по палаткам, Александр садился за перевод. Из расшифрованного медленно складывалась картина далекой, давно забытой трагедии. Александр узнавал общие черты знаменитых шумеро-аккадских версий о всемирном потопе, о Зиусудре, Атрахасисе, Утнапиштиме, о Ксисутрусе, описанных Беросом, но происходящее в этой рукописи относилось не к Шуруппаку и Уруку, а к неизвестному городу Меде, о котором уже шла речь в клинописных табличках, найденных Пиошем. Автором рукописи был, по-видимому, сын верховного жреца Меде, избежавший гибели во время потопа, а дописывали рукопись его сыновья и внуки. Каким-то чудом сыну жреца удалось спастись в горах, располагавшихся за многие десятки километров от Междуречья. Скорее всего, это была горная цепь Загрос. Многие годы он жил вдали от родины, и лишь его потомкам (или потомку) удалось прибыть в те места, где он жил ребенком, где когда-то встретил свою будущую супругу, где в самый ужасный день своей жизни стал свидетелем разгула стихии. Дощечки описывали произошедшее фрагментарно, о промежуточных событиях приходилось лишь догадываться, что-то оставалось неясным, очевидным становилось лишь то, что во всех происходящих событиях, по этой версии, было заметно влияние богов – игигов или аннунаков. Кем были эти боги, пришедшие с небес? Какой силой они обладали? Что скрывалось за ними? У Александра появилась надежда понять суть произошедшего благодаря найденной рукописи.
Во время первой экспедиции Александру с его командой удалось обнаружить постройки и предметы быта из поселения, которое, как решил Александр, находилось совсем недалеко от тех мест, которые описывались в рукописи, в десятке километров от руин античного дворца шахов династии Сасанидов – Таки-Кисры, – расположенного на берегу Тигра. Было очевидно, что в скором времени необходимо организовать новую, более оснащенную экспедицию, так как раскопки обещали стать сенсационными. Чего стоил один только Золотой зиккурат, упомянутый в рукописи, не говоря уже о самом городе, который мог предстать перед археологами таким, каким он был в момент затопления.
Вернувшийся в Париж в конце 1999 года Александр стал знаменит не только в научных кругах, но и во всем обществе. Его приглашали на телевидение как автора монографии о рукописи, найденной им на левом берегу Тигра. Именно тогда Телищев-младший понял, что ему просто необходимо написать книгу о событиях в Меде, не еще одну научную монографию, а художественный роман, может быть, притчу. В этот период он впервые пересмотрел свои взгляды на литературу, стал относиться к классике как источнику обучения. С особым вниманием перечитывал труды о том, как пишутся книги. Усердно изучал, анализировал статью Умберто Эко, напечатанную вместо предисловия к роману «Имя розы», о том, как нужно писать роман. Эко утверждал, что необходимо составить карту романа, тщательно продумать временные и географические рамки, проработать каждый персонаж, подобрать им костюмы, прически, а также предметы быта, да и множество иных деталей. Погрузиться полностью в описываемый мир. Философ Жиль Делёз сказал бы, что необходимо перейти в «зону другого». Александр решил, что кому, как не ему, известны временные и географические особенности того периода, о котором он хочет писать, кому еще, как не ему, лучше знать об одежде и предметах быта Шумера в XXX веке до н. э. Медленно, последовательно, он взялся за работу. Он хотел, прежде всего, чтобы о Меде узнали его современники. Чтобы тени сгинувших в потоке речной и дождевой воды людей обрели физическую форму, заговорили, стали действовать. Чтобы они показали, каким был этот стертый с лица земли древний город. Кроме того, для Александра это была единственная возможность нормально жить в тот сложный период, когда он ежедневно ждал новостей от Адрианы. Но ни писем, ни звонков не было. Девушка осталась далеко позади, хотя Александр мог видеть и слышать ее по телевизору ежедневно. И ему оставалось только, отрешившись от окружающего мира, работать.
15
За окном, ведущим на широкий стилобат[49], с которого Энмешарр не раз обращался к жителям Меде, пели птицы, масленичная ветвь, просунувшаяся в комнату жреца, раскачивалась под порывом слабого ветра, на стенах, украшенных сырцовыми плитами с изображением быков, плясали призрачные тени. Вдали были слышны шум города, крики торговцев, возгласы рабов и надсмотрщиков, возвращающихся с полей, голоса женщин, зовущих детей с улицы домой, грохот обмундирования военных, ходивших взад-вперед под стенами дворца. Жизнь казалась такой же, как всегда, неизменной, будничной, ничто не могло прервать ее течения. Всегда будет шуметь базарная площадь, заполненная глиняной посудой, тканями, мешками с зерном, семенами, мужскими и женскими украшениями, всегда будут работать гончарные и ювелирные мастерские, всегда будут открыты школы и городская больница. От городских ворот еще не раз на рыночную площадь потянутся ослы, нагруженные разными товарами. С повозок будут сгружать свинец, железную руду, а затем вновь нагрузят битумом или мешками с пшеном и ячменем. Шум этот будет вечным, как золото, блеск которого не угасает тысячелетиями.
Энси Энмешарр обедал в одиночестве, когда неожиданно вошел слуга и доложил о приходе посланца от жрецов Шуруппака. Энмешарр удивился, ведь посланник уехал накануне, чтобы передать жрецам мысли энси о происходящем, но когда посетитель вошел, то оказался совсем другим человеком, одетым как египетские купцы. Энмешарр с удивлением посмотрел на незнакомца и предложил ему сесть за стол; человек в черном плаще с цветными вертикальными полосами улыбнулся и уселся недалеко от жреца, рядом с огромным чеканным блюдом, на котором возвышалась пирамида из фруктов.
– Поешьте с дороги и выпейте медейского пива, дорогой посланник, – предложил энси. – Вашему предшественнику особенно понравилось темное из солода ячменя, что растет недалеко от Загроса… или, может, вина из фиников?
– Я пришел не пиво пить и не есть, Энмешарр, – голос незнакомца оказался чересчур громким. – Ты, право, удивляешь меня. Неужели не понял, кто я?
Энмешарр отчетливо вспомнил существо из своих утренних снов, его мутный взгляд, волнистую бороду, ехидную улыбку; энси оцепенел, не зная, что говорить и что делать дальше. Он помнил, что Нергал является неожиданно, как и все боги, но Энмешарр не предполагал, что произойдет это настолько просто, без всякого шума и галлюцинаций, без превращений в зверя или птицу, что Нергал просто придет и сядет рядом за обеденный стол.
– Выхода у тебя все равно нет, Энмешарр.
– Что вы хотите? Зачем вы пришли?
– За твоей жизнью и за Словом.
– За каким словом?
– Не испытывай моего терпения, Энмешарр. Я сказал, что пришел за твоей жизнью, не заставляй меня забрать еще и жизнь Хоседа.
– Вы знаете, что Слово мне неизвестно. Я никогда не входил в зиккурат.
– Значит, узнаешь, если тебе дорога жизнь сына. Посланник из Башни Магов придет к тебе, как всегда, под вечер. Когда он отправится в зиккурат, действуй.
Нергал встал из-за стола и направился к выходу.
– Я скоро вернусь, – сказал он, не оглядываясь. – Не будет Слова – не будет Хоседа. Какой милый город у тебя Энмешарр, право, загляденье, да и только…
Пришелец громко рассмеялся и просто вышел, как это сделал бы любой смертный, прошел через длинный коридор, спустился по лестнице к парадному выходу, пересек двор. Энмешарр видел через окно, выходящее на стилобат, как Нергал медленно исчезал, сливаясь с пестрой и шумной толпой горожан.
Несколько минут Энмешарр стоял в оцепенении, все происходящее казалось ему сном, чем-то, что происходит не с ним, а с совсем другим человеком. Ноги подкашивались, с потных ладоней стекал жир от недоеденного мяса, все тело сводила болезненная судорога. Очнувшись, жрец медленно, держась за стену, направился к выходу, тело его дрожало, ноги были как ватные, вместо крика из горла вырывался едва слышный скрежет. На зов энси сбежались слуги.
– Где Хосед? – спрашивал Энмешарр. – Где мой сын Хосед?
– Не знаем, господин.
– Где Хосед?! – кричал энси, в отчаянии протягивая руку к окну. – Найдите его! Сейчас же найдите его!
– Господин, – сказал один из вновь подошедших слуг. – Я видел, как ваш сын с дочерью тамкара Лу шли по направлению к горам.
– Когда ты видел?
– Еще вчера. Я возвращался с полей со свежим виноградом, а они шли в метрах пяти от меня. Шли к хребту Загрос, это точно, господин. Наверное, за травами собрались, дочь тамкара несла больничную корзину.
– О, горе мне… – прошептал Энмешарр. – О, горе мне…
Он вспомнил, что даже не попрощался с сыном, когда тот уходил вчера утром. Все было как всегда, обыденно, рутинно, слуги и советники, как это происходило каждый день, о чем-то просили, а Хосед мелькнул в дверном проеме и заскользил по лестнице вниз. Это был последний раз, понимал Энмешарр, самый последний раз, когда он видел своего сына. Он так и не успел полностью передать Хоседу те знания, которые были ему так необходимы. Ни слова, ни совета, ни наставления – Хосед ничего не услышит напоследок, Энмешарр обречен, да и все обречены. Нужно спасти хотя бы сына. Для богов люди лишь грязь, мусор, который они иногда сметают с земной поверхности, но кто-то остается, и сейчас суждено было остаться Хоседу.
Энмешарр отправил слуг, вернулся в столовую и стал ждать – через несколько часов должен был появиться посланник из Башни Магов. Время тянулось медленно, за дверью, ведущей на стилобат, безжалостно светило солнце, крики медейцев, словно переплетаясь в один раскаленный жгут, хлестали по нервам, точно по оскальпированному телу. Вся жизнь пролетала перед мысленным взором жреца, стена, сложенная из сырцовых плит, казалась огромным экраном, на котором скользили изображения давно ушедших из мира людей: Иштар медленно пересекала площадь, неся на голове глиняный кувшин, маленький Хосед играл с игрушечной лошадкой, привезенной из Ура, мать и отец Энмешарра сидели на каменной скамье и молча смотрели на энси своими большими черными глазами… Он всегда знал, что боги, которым он служил, с которыми постоянно общался, являясь посредником между ними и людьми, не пощадят никого, если посчитают, что людям, этим несовершенным тварям, созданным по подобию животного и аннунака, пора покинуть то или иное место, куда боги их поселили. Люди лишь рабы, среди них не может быть равных богам, как бы некоторым из людей ни хотелось думать иначе. Боги! Энмешарр вспоминал высокую тень Ана и его длинную красивую тогу, его тиару, расшитую ангелами, он помнил огненный взгляд Мардука, нежный голос Нинхурсаг, безумную ненависть Энлиля, доброту и хитрость Энки. Как они были близки к людям, и как далеко они были от них. Беспощадные боги, карающие слепо. Энмешарр знал, что и для кого искал Нергал в стенах зиккурата, понимал, что вечно там не могло находиться то, что не принадлежало людям. Он не мог понять одного – за что прольется столько крови и погибнет столько человеческих душ: кто поднимется в небо, кто просочится под землю, кто останется неприкаянно метаться между небом и землей.
– За что? – спрашивал энси. – За что?
Но никто не отвечал: на этот раз боги безмолвствовали, затаившись в своей недосягаемой дали.
16
Шел 2002 год. В Багдаде еще было относительно спокойно. Чувствовалась некоторая напряженность, по телевизору передавали тревожные новости, но жизнь текла обыкновенная, такая же, как везде. Женщины в ярких или темных атагах[50], а также в обычной европейской одежде[51] ходили за покупками на базар, дети играли в мяч на узких, запыленных песком и сухой глиной улицах, мужчины обменивались новостями, сидя в тени навесов и попивая теплый чай. В воздухе, долетая из кухонь, носились запахи жареных баклажанов, долмы, бирьяни[52] и турши[53], тишиба[54], пахло хумусом[55] и мухаммарой[56]. Обязательно кто-нибудь готовил на углях рыбу «масгуф» [57].
Александр приезжал в Багдад два раза в неделю, чтобы закупить продукты, отправить специальной почтой образцы артефактов и проверить электронную почту в здании посольства, позвонить по телефону, так как в самом Багдаде в то время свободного доступа в Интернет и мобильной связи не было.
После первой экспедиции прошло три года. В этот раз Александр с командой работали в районе, упоминавшемся на шести глиняных дощечках, в городе Меде, который день за днем все четче проступал сквозь многометровые культурные слои, открывая то разрушенный дом, то фрагменты мощения улиц, то стены, некогда обрамлявшие здания. Как и планировал Александр, лагерь расположился примерно в двадцати километрах от Багдада и в десяти километрах от развалин Таки-Кисры, на левом берегу Тигра. То здесь, то там обнаруживались осколки украшений, посуды, орудий труда; кости были расположены так, как будто жители столпились в одном месте, а именно на центральной площади, а потом пытались бежать, испугавшись чего-то. Александр предполагал, что люди увидели волну или вихрь урагана, который нес воду, обломки деревьев и построек. Стихия застала несчастных прямо в центре Меде, никто не смог спастись: ни дети, ни женщины, ни старики, ни молодые мужчины. Переломанные, обессиленные, они как пушинки разлетелись в разные стороны, поглощенные обезумевшим потоком. В памяти Александра вставали гравюры Гюстава Доре, где люди словно срослись с водой, скалами и камнями; все вперемешку, обнаженные человеческие тела напоминали какую-то однородную массу, никто в этой массе больше не был уникальной личностью, частью мироздания, таинственной душой, отдельной болью, криком в тишине ночи… Все стали единым мертвым целым. И вот эта картина хаоса, всепоглощающего ужаса проступала сквозь толстые слои глины, грязи и пыли, все открывалось спустя тысячелетия. Тайна погибшего города становилась явью, реальностью, даже обыденностью. День изо дня археологи и рабочие спускались вниз и смотрели на древние стены, переносили предметы быта и человеческие кости, они свыклись, срослись с этим далеким безмолвным миром, который можно было понять только по клинописному тексту на дощечках и по химическому анализу вещественных источников.
В лагере с Александром работали три историка из Сорбонны: Пьер Дюшан, Эльза Беф и Жак Виктуар, пять археологов из Сорбонны, а также университетов Германии: Вальер Копф, Дик Вайль, Жан Нуаре, Мари Кутюр и Жанна Шатт. Кроме того, к ним присоединились профессиональные реставраторы, химики, палеопочвоведы, геодезисты и топографы как из Франции, так и из Багдада. К экспедиции примкнули также сотрудники Национального музея Ирака, а также целый отряд волонтеров из Франции, Германии и Ирака: повара, землекопы и просто готовые на все любители романтики и приключений. Самым близким товарищем по экспедиции для Александра стал историк-арабист Жак Виктуар, с которым Телищевмладший неоднократно сотрудничал во время конференций и совместных проектов факультетов археологии и востоковедения.
Изо дня в день экспедиция продвигалась все дальше и дальше, откапывая жилые здания, места хранения зерновых, дворцы, культовые постройки и места захоронений.
Одно никак не открывалось глазам археологов – Золотой зиккурат, главная цель экспедиции. С помощью георадара они просканировали почву по всему периметру города. Не раз отходили дальше, в глубь Месопотамской низменности. Но все было бесполезно. Зиккурат словно растворился. Словно его никогда и не было здесь. В рукописи же, найденной Пиошем, да и в другой, обнаруженной Александром, описывались золотые кирпичи и барельефы мифологических животных с глазами из изумрудов и рубинов на стенах зиккурата. Подробно говорилось о его особом культовом значении. Подобный артефакт или даже его фрагменты могли бы стать одной из самых значимых находок начала тысячелетия, а завершение раскопок самого Меде – настоящей сенсацией в истории и археологии.
Во время дневных работ Александр тесно сотрудничал с археологами. Жанна Шатт, автор двух монографий по античной археологии Ближнего Востока, смогла обнаружить в районе жреческого дворца целую библиотеку различных клинописных дощечек, описывающих повседневную жизнь медейцев, содержащих записи о собранном урожае пшеницы, фруктов, овощей, количестве скота, мерах изготовленного вина. Хранились дощечки либо в специальных глиняных сосудах, как многие другие предметы, либо в сундуках. Авторами этих дощечек были энси города Меде, последний из которых носил имя Энмешарр. Этим именем были подписаны все самые последние отчеты по сборам в городскую казну, отмечены самые яркие события: прибытие раз в год царя Шумера – сына Убар-Туту – на культовую церемонию в Башню Магов, паломничество жрецов к Золотому зиккурату (что было для Александра еще одним подтверждением существования этого уникального памятника, нового чуда света), сильнейший разлив Тигра, гибель урожая, падеж скота и многое другое. Прочитав эту часть рукописи, Александр решил назвать в своей притче жреца Меде именем Энмешарр, а также сохранить все детали, названия мест и городов, имена, которые перечислялись на этих дощечках, чтобы как можно более точно передать, сделав более живым, красочным, то действо, которое было описано на дощечках, найденных им и Пьером Пиошем. Датировались дощечки, найденные Жанной Шатт, периодом до потопа и хранились в библиотеке энси города Меде. Библиотека каким-то чудом сохранилась и предстала перед учеными практически в первозданном виде.
Благодаря Вальтеру Копфу, сотруднику мюнхенского Музея египтологии, были найдены важнейшие культовые предметы: лопата, мотыга и двойной трезубец Мардука, жезл Нергала в виде двух пум, серповидный меч, женские и мужские украшения из золота. По вечерам Александр подробно консультировался с историками, химиками, антропологами, почвоведами, а также расплачивался с землекопами, которые на ночь покидали лагерь и отправлялись в деревню. После того как все расходились по палаткам, Александр любил обойти уснувший, остывший после жары лагерь, а потом, вернувшись в палатку, сесть за роман-притчу, который он медленно, но верно доводил до логического завершения. Раскопки самого Меде, о котором шла речь в романе, как нельзя лучше помогали Александру в работе. Здесь, в Междуречье, он чувствовал запах того далекого времени, ощущал атмосферу, характер каждого персонажа, мог точнее описать одежду, украшения, предметы быта, верное расположение и форму зданий. Здесь он на практике понял, что именно пили и ели медейцы, как лечились, куда ходили в будние дни, а куда в воскресные. Здесь он буквально окунулся в ту самую атмосферу, о которой писали Золя, Флобер, Эко, Делёз и другие авторы, пытавшиеся объяснить сложный процесс создания произведений. И так, день за днем, медленно, археолог уже видел и ощущал свою книгу: карту Меде, людей, его населявших, отдельных персонажей – верховного жреца, его сына, а также царя из Шуруппака. Но до конца романа еще было очень далеко, как и до завершения раскопок погибшего и всеми забытого города.
К январю 2003 года ситуация в Багдаде стала стремительно ухудшаться. Некоторые консультанты уехали домой. Первой покинула лагерь Эльза Беф, а за ней уехали Мари Кутюр, Дик Вайль, Жанна Шатт, а также некоторые волонтеры. Охрану, предоставленную местными властями, усилили, но многие землекопы стали исчезать из лагеря, после ухода некоторых из них начали пропадать артефакты. Было решено перевести все найденные предметы быта и украшений в Национальный музей Ирака. После выступления 5 февраля госсекретаря США Колина Пауэлла на заседании Совета Безопасности ООН[58] из Сорбонны стали приходить тревожные письма о необходимости немедленного свертывания экспедиции. Александр не мог определить, что для него было страшнее: приближающаяся война, неспокойная обстановка в районе Багдада, вооруженные группы шиитов и курдов, которые то и дело появлялись недалеко от лагеря, или свертывание экспедиции, возвращение в Париж. Телищев-младший с каждым днем расширял территорию поиска, ему казалось, что вот-вот, еще немного, и Золотой зиккурат проступит сквозь слои времени, а тут нужно было все бросить и бежать, так и не узнав о главном. Он хорошо понимал, что, возможно, после войны он уже ничего не сможет найти в этих местах, все будет погребено, растащено по крупицам, нужно было искать сейчас, именно сейчас, не теряя времени. Чтобы оттянуть момент, Александр каждый день отправлял в Сорбонну письма, в которых объяснял, что ему необходима еще неделя, а потом еще недели две, что не все артефакты уложены и не все согласовали с местными властями и музеями. Так прошел месяц, потом еще полмесяца.
В конце февраля пришло письмо о том, что финансирование экспедиции Сорбонной прекращено, и Александр был обязан в течение двадцати четырех часов покинуть Багдад вместе с командой. Если приказ не будет выполнен, руководство факультета грозилось через соответствующие инстанции добиться аннулирования виз и депортации команды из Ирака. Действительно, на банковской карте, выданной факультетом, Александр обнаружил лишь сумму, достаточную для того, чтобы купить билеты до Парижа. Лететь из самого Ирака было уже небезопасно, нужно было добираться на запад страны и оттуда в Сирию или на север, в Турцию, и лететь во Францию из первого же международного аэропорта. В этот же день Александр отправил в Турцию оставшихся волонтеров, а также археологов, историков и специалистовконсультантов. С ним остались только историк Жак Виктуар и два багдадских землекопа. Виктуар остался в Багдаде не столько потому, что был, подобно Александру, одержим поисками артефактов, сколько из-за невесты, работавшей в Национальном музее. Виктуар уговаривал Наргиз полететь вместе с ним в Париж, но девушка не могла на это решиться. В Багдаде остались бы ее престарелые родители и два младших брата.
Александр и Жак, невысокий, но сильный человек, с огромными карими глазами, жили теперь в обезлюдевшем лагере посреди пустыни. Каждый день оба ученых пытались рассчитать то место, достаточно точно указанное в клинописи, где должен был располагаться зиккурат. Это был холм, находившийся чуть левее последних домов города, с последнего яруса зиккурата можно было когда-то видеть весь город, каждый дом, каждый двор. Жрецы в любой момент могли следить за людьми, за тем, как они работают и отдыхают. Золотой зиккурат был главным зданием в Шумере, в рукописи автор указывал на его особое значение для аннунаков. Он был хранилищем золотого запаса, архивом богов на земле, а также там хранилась какая-то древняя мастерская, которую, как Александр понял из текста, следовало воспринимать как лабораторию, в которой проводились медицинские или анатомические опыты. К моменту потопа это был скорее музей, чем действующая лаборатория, но аннунаки дорожили этим помещением и лишь немногие посвященные могли о ней знать. Раз автор рукописи был посвящен в эту тайну, значит, действительно, он был очень высокородного происхождения, сын царя или жреца. Этот кто-то, которого Александр назвал в своей книге Хоседом, писал в конце некоторых глав короткие философские умозаключения, напоминающие белые стихи. Александр перевел их как доказательство того, что сын жреца действительно мог написать историю гибели города Меде, он в силу определенных обстоятельств, не смог продолжить дело отца и стать энси, но он стал летописцем, даже писателем. И для Александра было важно донести до современного человека не только историю погребенного под землей города, но и непростую судьбу поэта, художника тех далеких дней. Для Хоседа было делом всей жизни – возможно, тайным делом – раскрыть тайну Золотого зиккурата для будущих поколений. Этой же миссии посвятили свою жизнь один из сыновей Хоседа, а также его внук и внучка. Зиккурат был когда-то именно здесь, он парил над городом, стоя на высоком холме. Но, как ни странно, холма или хоть какой-нибудь другой возвышенности поблизости не наблюдалось. Где-то далеко, почти у самого горизонта, на севере, если смотреть в бинокль, вырисовывались какие-то возвышенности, но никакого холма на территории раскопок древнего города не было.
17
В эти дни Шуруппак превратился в одну большую стройку. Военные, ремесленники, торговцы, врачи, земледельцы, погонщики скота, слуги царя сына Убар-Туту перетаскивали деревянные фрагменты разрушенного дворца и под руководством царя возводили корабль, все больше и больше напоминающий огромную ампулу, способную вместить много людей, но все же не весь Шуруппак. Ампула должна была задраиваться сверху и не пропускать воду, для чего все трещины на стенах корабля тщательно затыкались пенькой и покрывались толстым слоем противогрибкового раствора; кроме того, корабль смазали древесной смолой изнутри и горной – снаружи. Внутри корабль, напоминающий огромное здание, почти копию шуруппакского дворца, был разделен на шесть ярусов, а каждый ярус – на девять помещений. Внутрь корабля царь велел принести масло, туши волов и ягнят, кувшины с кунжутным и виноградным вином. Также судно наполнили золотом, серебром, семенами цветов и плодовых культур. Многие – вслед за царем – строили из крепких камышовых прутьев и деревянных элементов жилищ небольшие судна, надеясь укрыться в них в случае наводнения, но эти небольшие кораблики были далеки от совершенства, ведь людям было неведомо о чертеже Энки.
Помимо строительства, сын Убар-Туту ежечасно доставлял на место, где остался цоколь разрушенного дворца, одну за другой повозки с глиняными дощечками, на которых клинописью разным почерком были нацарапаны даты и имена, описаны все знаменательные события Шумера, начиная с переселения аннунаков и первых людей из Дильмуна на берега Тигра и Евфрата и заканчивая царями Шумерского царства: Алулимом, Аллалгаром, царствовавшими в Эриду, Эн-Менлуаной, Эн-Менгаланой, Думузи-пастухом, правящими в Бад-тибире, Эн-Сипадзиданой, царствующим в Лараке, Эн-Мендураной, жившим в Сиппаре, и Убар-Туту, правящим в Шуруппаке, последним был назван сын Убар-Туту, также правящий в Шуруппаке[59].
Вся история, божественная и людская, была воссоздана год за годом. Небесный Ан, бог-солнце Шамаш, мать-земля Нинхурсаг, воздушный Энлиль и морской Энки, все боги шумерского Олимпа, все аннунаки, все полубоги и все люди – никто не был забыт летописцами. История энси, царей Эреду, Киша, Ура, Урука, Нипура, Шуруппака и других городов Междуречья была запечатлена на тысячах дощечек. Имена пахарей, скотоводов, тамкаров, врачей, ювелиров, ткачей испещрили неровную поверхность таблиц. Все были там, все остались там, под стенами дворца.
Убар-Туту проследил, чтобы все таблицы были уложены одна к другой, чтобы ни одна не разбилась. История Шумера заняла почти все пространство фундамента дворца, после закладки последней партии таблиц, доставленных из Сиппара, список покрыли циновками и каменными плитами, чтобы ни вода, ни солнечные лучи не смогли повредить клинопись. Фундамент был очень глубоким, а сам дворец стоял на высоком холме, поэтому сын Убар-Туту надеялся, что таблицы не пострадают в случае наводнения и воля богов будет исполнена точно.
Только об одном не было написано в этих таблицах – о маленьком Меде, Башне Магов и саде, что был разбит вокруг зиккурата. То, что хранилось в этом священном месте, было людской тайной и скрывалось не от кого-нибудь, а от самих богов.
Сын Убар-Туту знал от Энки о замысле Энлиля. Насколько абсурдным казалось сейчас ему соглашение между лугалями, царями Шумера и дильмунскими полубогами, жизнь людей была в сто раз важнее, и царь выдал Энлилю тайну о зиккурате, но, чтобы не навлечь на себя проклятия шумеров, он не посвятил ни одной таблицы городу Меде, ничего не написал о красоте сада, окружавшего зиккурат, о таинственных жрецах, которые заседают в Башне Магов. По его описанию, никакого города между Лараком и Акшаком не было, всюду простирались пустыни и болота.
Шумеры не знали, что сын Убар-Туту открыл богам тайну Золотого зиккурата. Энки посетил царя еще раз. Это случилось в тростниковой хижине на самом берегу Евфрата. Он пришел на рассвете, озарив Убар-Туту лучами, которые исходили от его рук, ног, всех частей тела. Он попросил Убар-Туту сознаться во всем, аргументировав это тем, что богам и так все известно. Убар-Туту мог смягчить гнев богов и спасти хоть кого-то из людей. Сын Убар-Туту сдался, и тайна была раскрыта. Единственное, что ему не было известно, – это Слово, пароль для входа в Золотой зиккурат. Он объяснил Энки, что единственным из людей, кто смог бы узнать это слово, был энси города Меде Энмешарр.
18