Портрет моего мужа
Часть 35 из 132 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
— Сауле…
— Это от нервов. У нее очень деятельная натура, которой мало просто сиять в свете, тем более что это никогда Сауле не интересовало. Вот и получается…
— А Кирис?
— Мар так захотел. Договор подписан… уже пять лет, как подписан.
Но свадьба так и не состоялась. Любопытно.
— Вам здесь не нравится, — Лайма все же взяла себя в руки. — Не знаю, зачем Мар вас притащил… лгать он может им, если повезет, поверят, но я успела его изучить. Поэтому… послушайте моего совета. Уходите. Из дома, с острова… вам ведь есть куда?
Я помогу… пока еще не поздно — уходите.
ГЛАВА 17
Выход к морю я сама отыскала. Не так уж сложно, когда за тобой не следят. Мар, привезя меня на остров, явно решил, что с него хватит, и благоразумно закрылся в кабинете. Государственные дела, они такие, требуют постоянного внимания. Прочие же обитатели особняка, верно, рассудили, что, коль уж избавиться от меня в ближайшее время не выйдет, надо меня терпеть. А делать это лучше на расстоянии.
Понимаю.
Прислуга и та старательно делала вид, что меня не существует. Пожалуй, раньше подобное отношение крепко бы меня задело, но теперь я лишь порадовалась свободе.
И выбралась к морю.
Надо сказать, что Бейвир весьма отличался от Ольса. Более пологие берега, на которых успела нарасти земля. И деревья, на ней укрепившиеся, крепко держались корнями за скальную подложку. Местные сосны вырастали просто-таки до неприличных размеров, а под ними скрывалась трава.
И даже цветы.
Полупрозрачные осенние колокольчики привлекали шмелей и бабочек, и я остановилась, присела, любуясь этакой красотой.
На Ольсе росли мхи. А вот цветы, так только в горшках Гедре.
Здесь и море было… усмиренным?
Успокоенным.
Темное, какой-то невероятной синевы, оно то выбиралось на песчаную косу, то отползало, оставляя за собой влажные полосы и нити водорослей, но… ни камней, ни раковин, ни мелких юрких крабов, которые на Ольсе были законной добычей местных мальчишек. Крабов жарили на кострах, как и толстые ракушки, запивая горьковатой водой из местных родников. А тут… я смотрела на эту вот гладь, в которой отражалась тень цеппелина.
Останки моста разбирали, и я бы не отказалась взглянуть на них поближе, но вряд ли меня допустят. Я, конечно, попрошу… или не попрошу? Мост — сооружение массивное, и остатков много. Отправят их наверняка в ангар, временно освобожденный от цеппелина, потому-то его и подняли.
Надо подойти.
Глянуть.
Я уже почти решилась, когда Этна свистнула, предупреждая о госте.
— Доброго утра, — я повернулась, запахивая цветную шаль, подарок Гедре. Вывязанная из жесткой овечьей шерсти, крашенная в семь оттенков пурпурного, она гляделась необычно, возможно, местами уродливо, но была теплой.
И непродуваемой.
А местным ветрам пусть и далеко было до тех, оставшихся на Ольсе, но и они уже несли на крыльях своих осень. С осенью же не шутят.
— И вам доброго утра, — ответил дядюшка Юргис, переступая через гнилую коряжину. Вросшая в песок, та успела покрыться толстым слоем мха, но растопыренные ветви-пальцы по-прежнему гляделись грозно. — Гуляете?
— Люблю свободу.
— Кто ж ее не любит…
Он сменил мундир на светлый свитер свободной вязки, который, впрочем, не смотрелся чуждо. На Ольсе мужчины носят похожие, правда, отнюдь не кашемировые, да и узоры вывязывают осмысленные. А здесь… пара рун, сплетшихся вместе, но друг друга гасящих.
Все-таки у классического образования есть свои недостатки.
— Мне показалось, вам одиноко, — его голос звучал низко, а я вновь ощутила, как быстро, пожалуй, чересчур уж быстро застучало мое нелепое сердце.
С сердцем всегда так.
Нельзя ему доверять.
— Показалось, — я стиснула хвост шали. — Я привыкла к одиночеству.
— Молодые красивые девушки не должны быть одиноки.
Он сделал шаг ко мне.
Ботинки вот тоже рыбацкие, из плотной шкуры, залитой смолой. Смотрятся довольно массивными, но зато удобны, особенно для таких вот песчаных берегов.
— Почему?
— Это противно их природе.
— Вижу, вы много знаете о природе молодых красивых девушек, — сказала я, разглядывая гостя. Вот интересно, когда он меня заметил?
Еще в доме?
Я вышла через боковую дверь, которой пользовались слуги, и тропинку эту выбрала именно за ее неприметность.
От него пахло… туалетной водой.
Хороший запах. Вполне себе гармоничный, в нем сплелись лемонграсс и еще черный перец, придающий остроты. Капля ветивера, который сам по себе шепчет о близости осени. Мускус. Сандал…
Губы, коснувшиеся моих пальцев.
Когда только успел подойти? Горячие, слегка шершавые…
— Ваши руки… — он уже шепчет, заставляя прислушиваться к словам. И пытается поймать взгляд. — Они такие… настоящие…
— Ага, — я высвободила пальцы и демонстративно вытерла их о юбку. Все равно в стирку отдавать. — Извините. Не люблю, когда слюнявят…
А вот и злость.
Искра в серых глазах вспыхнула и погасла.
— Простите…
И снова этот шепот, от которого по телу разливается непонятная истома. И только коготки Этны, впивающиеся в ногу, заставляют собраться. Интересное у него колечко, однако.
— Прощу, — согласилась я, присаживаясь на ту самую корягу. Бежать не имело смысла, да и выглядело бы это по меньшей мере нелепо. Как же, благородный эйт завел беседу, а бестолковая дикарка неверно истолковала его намерения, приняла обыкновенную вежливость за нечто большее.
Интересно, он и вправду собирался меня соблазнить?
Если и да, то для чего? Или просто силы пробовал?
— Я вас смутил…
— Не дождетесь. Знаете, там, где я жила, многие пользовались рунами. Конечно, сейчас рунная магия считается пережитком прошлого, — я поправила съехавший чулок, и Юргис отвернулся. Какая милая вежливость. — Но мы с вами знаем, что при некоторой толике знаний и… скажем так, воображения, рунная магия способна творить чудеса.
И главное, смотреть на море, а не в глаза.
Менталист?
Если и так, то слабенький, но…
— Удивительно, правда? — Он подошел и положил руку на плечо, хорошо хоть сразу целоваться не полез. Я попыталась представить себе этот поцелуй и содрогнулась: кажется, я совсем отвыкла от мужчин.
Или меня просто этот конкретный раздражал?
— А то… берем металл… полагаю, платина, на ней контуры формируются хорошо, да и энергоемкость по сравнению с тем же серебром на порядок выше, впрочем, рунам достаточно и малости. Их задача — преобразовывать собственный поток носителя. Лунное железо… алюминий. Количества небольшие, чтобы усилить исходные свойства платины, но не допустить смешения. На внутреннем кольце… что за руна? Позволите взглянуть?
Руки убрались.
Это он правильно, это он благоразумие проявил, что весьма даже похвально.
— К слову, новодел или родовое?
— От прабабушки досталось…
— Редкостной, полагаю, красавицей была?
— Слыла, — Юргис отступил и скрестил руки на груди. — В свое время едва не стала королевой, но вынуждена была покинуть двор. Поспешное замужество. Ссылка… родные от нее поспешили откреститься.
— Несправедливо.
— Жизнь в принципе несправедлива, — Юргис поднял плоский камушек и, примерившись, запустил его по морю. Я тоже так в детстве любила, правда, моих сил хватало на два подскока от силы, потом камни уходили в воду. А у него ловко получилось. — Она меня вырастила. К сожалению, ее единственный сын погиб в весьма юном возрасте, а мой отец… полагал, что жизнь дана для удовольствия.
— Это от нервов. У нее очень деятельная натура, которой мало просто сиять в свете, тем более что это никогда Сауле не интересовало. Вот и получается…
— А Кирис?
— Мар так захотел. Договор подписан… уже пять лет, как подписан.
Но свадьба так и не состоялась. Любопытно.
— Вам здесь не нравится, — Лайма все же взяла себя в руки. — Не знаю, зачем Мар вас притащил… лгать он может им, если повезет, поверят, но я успела его изучить. Поэтому… послушайте моего совета. Уходите. Из дома, с острова… вам ведь есть куда?
Я помогу… пока еще не поздно — уходите.
ГЛАВА 17
Выход к морю я сама отыскала. Не так уж сложно, когда за тобой не следят. Мар, привезя меня на остров, явно решил, что с него хватит, и благоразумно закрылся в кабинете. Государственные дела, они такие, требуют постоянного внимания. Прочие же обитатели особняка, верно, рассудили, что, коль уж избавиться от меня в ближайшее время не выйдет, надо меня терпеть. А делать это лучше на расстоянии.
Понимаю.
Прислуга и та старательно делала вид, что меня не существует. Пожалуй, раньше подобное отношение крепко бы меня задело, но теперь я лишь порадовалась свободе.
И выбралась к морю.
Надо сказать, что Бейвир весьма отличался от Ольса. Более пологие берега, на которых успела нарасти земля. И деревья, на ней укрепившиеся, крепко держались корнями за скальную подложку. Местные сосны вырастали просто-таки до неприличных размеров, а под ними скрывалась трава.
И даже цветы.
Полупрозрачные осенние колокольчики привлекали шмелей и бабочек, и я остановилась, присела, любуясь этакой красотой.
На Ольсе росли мхи. А вот цветы, так только в горшках Гедре.
Здесь и море было… усмиренным?
Успокоенным.
Темное, какой-то невероятной синевы, оно то выбиралось на песчаную косу, то отползало, оставляя за собой влажные полосы и нити водорослей, но… ни камней, ни раковин, ни мелких юрких крабов, которые на Ольсе были законной добычей местных мальчишек. Крабов жарили на кострах, как и толстые ракушки, запивая горьковатой водой из местных родников. А тут… я смотрела на эту вот гладь, в которой отражалась тень цеппелина.
Останки моста разбирали, и я бы не отказалась взглянуть на них поближе, но вряд ли меня допустят. Я, конечно, попрошу… или не попрошу? Мост — сооружение массивное, и остатков много. Отправят их наверняка в ангар, временно освобожденный от цеппелина, потому-то его и подняли.
Надо подойти.
Глянуть.
Я уже почти решилась, когда Этна свистнула, предупреждая о госте.
— Доброго утра, — я повернулась, запахивая цветную шаль, подарок Гедре. Вывязанная из жесткой овечьей шерсти, крашенная в семь оттенков пурпурного, она гляделась необычно, возможно, местами уродливо, но была теплой.
И непродуваемой.
А местным ветрам пусть и далеко было до тех, оставшихся на Ольсе, но и они уже несли на крыльях своих осень. С осенью же не шутят.
— И вам доброго утра, — ответил дядюшка Юргис, переступая через гнилую коряжину. Вросшая в песок, та успела покрыться толстым слоем мха, но растопыренные ветви-пальцы по-прежнему гляделись грозно. — Гуляете?
— Люблю свободу.
— Кто ж ее не любит…
Он сменил мундир на светлый свитер свободной вязки, который, впрочем, не смотрелся чуждо. На Ольсе мужчины носят похожие, правда, отнюдь не кашемировые, да и узоры вывязывают осмысленные. А здесь… пара рун, сплетшихся вместе, но друг друга гасящих.
Все-таки у классического образования есть свои недостатки.
— Мне показалось, вам одиноко, — его голос звучал низко, а я вновь ощутила, как быстро, пожалуй, чересчур уж быстро застучало мое нелепое сердце.
С сердцем всегда так.
Нельзя ему доверять.
— Показалось, — я стиснула хвост шали. — Я привыкла к одиночеству.
— Молодые красивые девушки не должны быть одиноки.
Он сделал шаг ко мне.
Ботинки вот тоже рыбацкие, из плотной шкуры, залитой смолой. Смотрятся довольно массивными, но зато удобны, особенно для таких вот песчаных берегов.
— Почему?
— Это противно их природе.
— Вижу, вы много знаете о природе молодых красивых девушек, — сказала я, разглядывая гостя. Вот интересно, когда он меня заметил?
Еще в доме?
Я вышла через боковую дверь, которой пользовались слуги, и тропинку эту выбрала именно за ее неприметность.
От него пахло… туалетной водой.
Хороший запах. Вполне себе гармоничный, в нем сплелись лемонграсс и еще черный перец, придающий остроты. Капля ветивера, который сам по себе шепчет о близости осени. Мускус. Сандал…
Губы, коснувшиеся моих пальцев.
Когда только успел подойти? Горячие, слегка шершавые…
— Ваши руки… — он уже шепчет, заставляя прислушиваться к словам. И пытается поймать взгляд. — Они такие… настоящие…
— Ага, — я высвободила пальцы и демонстративно вытерла их о юбку. Все равно в стирку отдавать. — Извините. Не люблю, когда слюнявят…
А вот и злость.
Искра в серых глазах вспыхнула и погасла.
— Простите…
И снова этот шепот, от которого по телу разливается непонятная истома. И только коготки Этны, впивающиеся в ногу, заставляют собраться. Интересное у него колечко, однако.
— Прощу, — согласилась я, присаживаясь на ту самую корягу. Бежать не имело смысла, да и выглядело бы это по меньшей мере нелепо. Как же, благородный эйт завел беседу, а бестолковая дикарка неверно истолковала его намерения, приняла обыкновенную вежливость за нечто большее.
Интересно, он и вправду собирался меня соблазнить?
Если и да, то для чего? Или просто силы пробовал?
— Я вас смутил…
— Не дождетесь. Знаете, там, где я жила, многие пользовались рунами. Конечно, сейчас рунная магия считается пережитком прошлого, — я поправила съехавший чулок, и Юргис отвернулся. Какая милая вежливость. — Но мы с вами знаем, что при некоторой толике знаний и… скажем так, воображения, рунная магия способна творить чудеса.
И главное, смотреть на море, а не в глаза.
Менталист?
Если и так, то слабенький, но…
— Удивительно, правда? — Он подошел и положил руку на плечо, хорошо хоть сразу целоваться не полез. Я попыталась представить себе этот поцелуй и содрогнулась: кажется, я совсем отвыкла от мужчин.
Или меня просто этот конкретный раздражал?
— А то… берем металл… полагаю, платина, на ней контуры формируются хорошо, да и энергоемкость по сравнению с тем же серебром на порядок выше, впрочем, рунам достаточно и малости. Их задача — преобразовывать собственный поток носителя. Лунное железо… алюминий. Количества небольшие, чтобы усилить исходные свойства платины, но не допустить смешения. На внутреннем кольце… что за руна? Позволите взглянуть?
Руки убрались.
Это он правильно, это он благоразумие проявил, что весьма даже похвально.
— К слову, новодел или родовое?
— От прабабушки досталось…
— Редкостной, полагаю, красавицей была?
— Слыла, — Юргис отступил и скрестил руки на груди. — В свое время едва не стала королевой, но вынуждена была покинуть двор. Поспешное замужество. Ссылка… родные от нее поспешили откреститься.
— Несправедливо.
— Жизнь в принципе несправедлива, — Юргис поднял плоский камушек и, примерившись, запустил его по морю. Я тоже так в детстве любила, правда, моих сил хватало на два подскока от силы, потом камни уходили в воду. А у него ловко получилось. — Она меня вырастила. К сожалению, ее единственный сын погиб в весьма юном возрасте, а мой отец… полагал, что жизнь дана для удовольствия.