Портрет моего мужа

Патенты оформит Корн.

Не откажет.

Только…

— Не веришь? — Мар посмотрел с улыбкой.

— Знаю. Этот развод будет стоить тебе части репутации. И даже то, что ты уже получил печать, ничего не изменит. Твое положение слишком непрочно, чтобы рисковать. Значит, тебе что-то от меня нужно. Настолько нужно, что…

Нехорошо кольнуло.

А если он знает?

Если потребует моего голема… я… отдам? Работу всех потерянных для жизни лет? В обмен на свободу? Хорошая сделка?

— Хорошо, — Мар вытащил портсигар. — Не возражаешь?

— Раньше ты не курил…

— Да… работа нервная. Не представляешь, сколько вдруг появилось друзей, полагающих, будто только их стараниями я добился места. Проклятье, ты бы знала, как они меня достали… одним квоты увеличить, другим подряд организовать. Третьи и вовсе хотят невозможного. А еще моя семейка, чтоб ее…

Сигареты были тонкими, кофейного цвета и ароматом обладали сладким, терпким. Такие подошли бы девице, но и Мар умудрялся выглядеть органично.

— Меня хотят убить, — сказал он, выпустив облачко темного дыма.

Я чихнула.

— Извини…

— Да нет, кури, — над печью приходилось нюхать и куда более отвратительные вещи. Дым же… карамельный. Точно. — Но не удивлена. Ты редкостный засранец…

— Стараюсь.

— Это не комплимент.

Куча ветоши в углу зашевелилась, а я замерла: если Мар обернется…

Оно было небольшим, мое последнее творение. И металл я не просто покрыла пленкой кристалла, но сделала пленку многослойной, способной к изменению цвета, а потому в куче тряпья темного голема, почти сроднившегося с этой кучей, рассмотреть было крайне затруднительно.

Но Мар…

Я покачала пальцем, и голем замер.

Он получился на редкость сообразительным, как по мнению сала, даже чересчур, хотя я не рискнула бы говорить о разумности.

— Это кто-то из моих… не знаю… матушка? Я отказался делать ее любовника министром. Не потому, что он любовник матушки, но просто он невероятно тупой самовлюбленный ублюдок.

Голем слегка шевелил передней парой конечностей, будто прислушиваясь к Мару.

— А матушка, кажется, растеряла остатки разума… влюбилась она… в ее-то годы… впрочем, неважно. Пусть бы любилась, я не мешаю… Сауле тоже… требует свою долю в верфях, но пускать ее нельзя, потому что у нее талант разрушать все, до чего она дотягивается. Я плачу содержание, но ей мало. Лайма до сих пор злится из-за тебя. В свете ей время от времени напоминают… сын мой… юноша со странностями. Дочь слишком юна, благо Лайма не слишком ей интересовалась, поэтому не успела испортить.

— Зачем ты мне тго рассказываешь?

— Я хочу, чтобы ты отправилась со мной на Бейвир. Мне придется умереть…

— В смысле…

— В прямом. На меня трижды покушались.

— И ты… это лишено смысла, — я присела и расправила юбки, стараясь не смотреть в угол, где голем копошился в тряпье, цепляя его на спинку, которая покрылась острыми шипами. Он подберется ближе. Он пока не решил, представляет ли чужой человек — а жителей острова он успел запомнить — опасность. Но оставлять его без присмотра малыш не был намерен.

Спасибо.

— Сам подумай. Если ты умрешь, то… во-первых, тот, кто займет твое место, точно не станет продвигать любовника твоей матери. А с живым, с тобой можно договориться. Далее. Верфи. Кому они отойдут? Подозреваю, что не Сауле. Только полная дура может рассчитывать, что ее пустят в правление. А Сауле, насколько помню, не так уж глупа… что до твоей жены. Лайма имеет шанс стать первой после королевы.

И все, кто еще вчера над ней посмеивался, заткнутся. Думаешь, она этого не осознает?

Мар отломил пепел о край глиняной тарелки.

— Я тоже про это думал… и так, и этак… только, понимаешь, это не мог быть чужак. Не мог! Я никому не рассказывал, что не переношу розовый перец. Не просто не люблю, но у меня горло отекает, задыхаться начинаю. И вот как-то за семейным ужином подали крем-брюле с цитрусовой глазурью. Благо не успел съесть много… все свалили на новую помощницу кухарки, как раз третий день трудилась. Она, правда, клялась, что розовый перец не использовала, что его и на кухне-то не было никогда. Мне повезло в тот раз.

— Случайность? — предположила я, подвигая ногу.


И голем мигом шмыгнул под юбку.

Острые коготки пробили и гетры, и чулки из местной толстой шерсти, чуть царапнули кожу.

— Знаешь… я почти себя убедил, что да, случайность, пока однажды вечером не споткнулся на лестнице. На ровном, мать его, месте! — он загасил остаток сигареты. — Я его вдоль и поперек излазил… Если бы не зацепился тогда за перила… а я ведь из кабинета с бумагами выхожу… как правило… руки заняты… тогда просто что-то понадобилось, не помню, что именно… ерунда какая-то, а колокольчик, которым Кириса вызываю, пропал куда-то. Я и выскочил. Быстро. Помню, злился, что отвлекаться приходится, а пол вдруг из-под ног вывернулся…

Коготки исчезли, но ногу мою обвили конечности голема, сомкнулись сомнительного свойства украшением.

— И главное, ничего… ни следа… я уже не только магию искал, хотя бы нитку какую, которую поперек лестницы натянули, но нет. В третий раз букет появился. Вроде обыкновенный, но… слышала про шермский многоцветник?

Я кивнула.

Кто ж не слышал. Дурманный цветок с тягучим плотным ароматом, который на одаренных оказывает престранное влияние. Сперва отмечается немалый прилив сил, в скором времени, однако, сменяющийся беспричинной тоской.

Сила выходит из-под контроля, а в голове появляются мысли крайне нехорошего свойства.

— Я не сразу понял… то есть я бы, наверное, вообще не понял, если бы не Кирис… снял меня с башни. Как я там оказался? Не помню. Но помню, что очень хотел шагнуть в пустоту. Полетать. До сих пор… — Мар стиснул кулаки до побелевших пальцев. — Во сне вижу этот край… и желание такое… почти непреодолимое. Понимание, что все вокруг напрочь лишено смысла, что… только в смерти он есть.

Ого… а вот это уже не случайность.

Шермский многоцветник не растет на островах. Разве что… в оранжереях.

— Верно. Моя матушка увлекается разной… экзотикой.

Я поежилась.

— У нее изрядно… всякого собралось. Пытались расследовать…

— Без результата?

— Отчего же… мой камердинер сбежал. На него и свалили вину. Объявили имперским шпионом.

— Ты не веришь?

— Он был клятвой крови связан. Правда, об этом знали я и Кирис.

Что за Кирис такой, которому этакое доверие оказано?

— И при чем здесь я? Ты не подумай, я сочувствую…

Теперь, держа в руках бумагу, которая высочайшею волей даровала мне свободу от брака, я была готова проявить милосердие. И даже пожалеть уже, к счастью, бывшего мужа.

— Мы думаем, что это не прекратится, что меня попытаются убить снова, и не факт, что новое покушение удастся предотвратить. Поэтому я умру. А все свое имущество оставлю тебе.

— Что?!

— Завещание я уже составил…

— Мы в разводе!

— Со следующего месяца. Эгле, когда ты научишься правильно читать документы?

Наверное, никогда.

Я развернула бумагу и убедилась. Так и есть, рано радоваться — целый месяц я еще числилась законной супругой Маруна Ильдиса, чтоб его демоны за пятки грызли. Та толика благодарности, которая появилась было в моей душе, немедленно истаяла.

— Послушай, Эгле, — в голосе Мара появились мягкие нотки, и я насторожилась: вот определенно пакость задумал. — Я понимаю, что это… неприятно. Будет очень неприятно, но, кроме тебя, мне некому помочь. Ты ведь не хочешь, чтобы меня убили?

— Не знаю, — честно ответила я. — Если тебя убьют, развод мне не понадобится. Стану честной вдовой…

— Нищей вдовой.

Ну… это как посмотреть. Та шкатулка с алмазами, которые были моей долей от совместного предприятия, подозреваю, не позволит мне сгинуть в нищете и безвестности. Да и счет, открытый, правда, на имя Корна, пополнялся с завидной регулярностью.

И вообще…

— Эгле, это всего-то месяц… не буду лгать, что это единственный способ.

Я просто хочу умереть и взглянуть на это дело со стороны. А еще не хочу скандала. Как понимаешь, одно дело слегка… безумная супруга.

— Безумная?

— Самую малость, — он показал, насколько эта малость мала, почти, считай, незаметна. — Нормальные люди не бегут от успешного мужа, чтобы десяток лет провести в никому не известной глуши.

Оно, конечно, может, и так… но эта конкретная глушь была вполне себе пригодной для жизни. И для работы, что куда как важнее.