Портрет моего мужа
Часть 16 из 132 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Или всего-навсего надзор?
Тип представляться не спешил, он позевывал и ежился под порывами пронизывающего ветра, а еще крутил головой, и длинные волосы его то поднимались облаком, то опадали, закрывая глаза. Тип убирал их, но местные ветра слетелись на новую игрушку.
— Терес, засранец ты этакий, — дружелюбно сказал толстяк, вытирая пот со лба. — Чего ты творишь?
— Чего хочу, то и творю, — отозвался хозяин Ольса. — Я в своем праве.
— Только если оно не вступает в противоречие с законом.
Их пустили в замок.
И рыжий, будто очнувшись ото сна, встрепенулся, отряхнулся и вытащил из рукава золоченую бляху, от которой пахнуло силой. Все-таки служба безопасности. Та самая, королевская, от которой человеку здравомыслящему стоит держаться подальше.
— У меня есть ордер на обыск замка, — сказал он мягко, будто извиняясь и за ордер, и за бляху, и вовсе за свое здесь присутствие. — А потому, может, не будем тратить ваше и наше время. И вы сами во всем признаетесь?
Толстяк поморщился.
Мар посмотрел на меня преснисходительно: мол, я тебя, глупенькую, предупреждал. Не вняла? Сама виновата. Но если очень и очень попросишь, я тебе помогу.
— В чем? — уточнил сала Терес, которого, кажется, ни бляха, ни рыжий не впечатлили. А ведь все знают, что в СБ не берут бездарей.
Рыжий икнул, прикрыл рот ладонью и поинтересовался.
— А в чем можете?
— Вино, — сала Терес подумал и сказал: — Имперское. Белое. Легкое. Девять бочек… без королевской печати. Для собственного потребления.
— Все девять бочек? — Рыжий вновь икнул и скривился. Укачало его, что ли?
— Так ведь… чем здесь еще заняться? И красного полдюжины.
— Альежское? — толстяк потер руки. — То самое…
— То самое.
— А коньячок?
— И коньячок имеется…
— Хватит, — рявкнул Мар. — Нас интересует совсем не вино. Где лаборатория?
— Там, — сала Терес указал направление. — Прямо по коридору, а потом наверх…
Двести семьдесят восемь ступеней, причем не самых низких. Лестница извивалась змеей. Местами проход становился донельзя узким, а ступени высокими. В принципе, здесь и подъемник имелся, но… сломался.
Старый ведь.
— Я… не думаю… что во всем этом… — толстяк остановился, переводя дух. Он вытащил платок и вытер лоб. — Есть… хоть какой-то смысл… сала Терес мой давний… знакомый.
— Вижу, — сквозь зубы процедил Мар.
А я что?
Я вообще держалась позади, ведомая исключительно любопытством. Что поделаешь, женщины слабы и излишне любопытны, впрочем, кроме любопытства они подвержены многим иным порокам. Все так говорят. И не стоит людей разочаровывать.
— Сомневаюсь… что вы там… найдете… хоть что-то…
Мар лишь фыркнул. Вот… а раньше мне казался человеком неглупым. Подъем продолжился. И закончился перед дверью, которую перечеркивали две железные полосы. Оба замка были заперты, засов задвинут, но когда такие мелочи останавливали службу безопасности.
Небрежный взмах руки, и замки слетели на раз.
И вот к чему ломать было? Попросили бы, сала Терес и открыл бы…
— Что за… — Мар все-таки добавил пару нехороших слов. А он запыхался… стало быть, пробежки забросил, да и на полигон времени не осталось. Вот и сказывается. — Что это?
— Лаборатория, — миролюбиво произнес мэтр Терес. — Как просили.
— Но она ж…
— Это еще от моего деда осталась, — он вытащил плитку жевательного табака и, отломив кусок, сунул за щеку. — Любитель был поковыряться… сотворить что-нибудь этакое. Потом, правда, в грозу пришибло, но сам виноват, окна закрывать надобно. Мы и закрыли. Окна тоже.
Здесь пахло сыростью, пылью и тленом.
Тихо ржавел древний анатор. Покрылись слоем окалины бронзовые чаши, заросла зеленью медь. И толстый слой пыли покрывал стеклянную посуду. Пыль лежала и на полу, свисала с углов клоками, прикрывая клубки проводов. Старый осциллограф, похожий на полудохлого паука, ютился в углу.
Высилась стопка лабораторных журналов, надо полагать, изрядно поеденная мышами…
Башня исправно хранила свои секреты.
— Сюда, почитай, никто и не заглядывает… лет десять уже точно, — сала Терес старательно пережевывал табак. — Оно, конечно, вроде и место, а издохнешь, пока доберешься. Сперва думал перестроить, а после… на кой ляд оно сдалось? Дом не любит, когда его без нужды беспокоят.
А это уже было предупреждением. Но разве ему вняли?
— Он над нами издевается, — Мар повернулся к сала, но взгляд его почему-то остановился на мне. — Они сговорились… моя жена и этот…
Я опустила взгляд в пол.
И стиснула подол платья, всем видом своим изображая несчастную, забитую жизнью женщину. Много усилий не потребовалось: с обрезанными волосами и кожей, на которой местные ветра оставили свой след, я выглядела в достаточной мере жалкой, чтобы рыжий отвел взгляд. А вот чиновник покачнулся, встав между мной и Маром.
И видит Эйте, движения его, еще недавно неловкие, нелепые, вдруг обрели характерную текучесть.
— Это она, — Мар злился. На себя ли, на меня, на весь этот дерьмовый мир, который не дает просто жить так, как хочется. — Она делает те цацки, а этот… вывозит и продает. Это ведь просто проверить, верно?
Я тоненько вздохнула.
И скрестила руки на груди.
— Полегче, парень, — в голосе чиновника прозвучала угроза. — Нечего тут кричать.
— Позвольте ваши руки, — рыжий теперь разглядывал меня. И в светлых его глазах — надо же, почти прозрачные, как местное небо, хотя с характерным отливом, выдающим огневика, — не было ничего. Ни раздражения. Ни желания поскорей закончить с неприятным делом. Ни ожидания…
Равнодушие?
Пожалуй.
Небу ведь глубоко наплевать на то, что происходит там, ниже. Разве что острые шпили горных пиков способны ненадолго потревожить его покой.
— Вы не обязаны, — толстяку не нравился и рыжий тоже. — Без судебного предписания.
Которое они получат ближе к вечеру. Если не получили загодя, в чем я почти не сомневалась. А потому молча протянула руки.
— Надеюсь, концентрация соблюдена? — уточнила я, глядя на темную склянку, появившуюся из внутреннего кармана пиджака. Пиджак был мят, слегка кривоват и сидел так, что плечи рыжего казались непропорционально огромными, а руки — коротковатыми. — Не хотелось бы остаться без кожи…
Толстяк засопел.
Надо бы узнать, как его зовут. Наверняка еще один старый и крайне полезный знакомый сала Терес. Рыжий продемонстрировал печать.
Разломил ее.
Пробку вытаскивал зубами, что делать, к слову, крайне не рекомендовалось. Но я промолчала. Кто я давать советы целому королевскому псу? А вот и платок. Запечатанный, как водится… и снова печать трескается при прикосновении к ней узкого перстня.
Жидкость полупрозрачна, а вот запах у нее до крайности резкий, аммиачный.
Она впитывается в платок, впрочем, рыжий довольно экономен, а может, не впервые проводит процедуру. Платок касается моей ладони. Левой.
И правой.
Две влажные полосы краснеют моментально. И Мар подпрыгивает, надо полагать, от радости. А вот рыжий хмурится. В отличие от Мара он знает, что ни один реагент, оседающий на коже, не оставит такого плотного и, главное, равномерного поля.
— Сала Терес, — мой голос звучал тихо, виновато даже, — позволите ли вы…
Он молча протянул руку. А рыжий также молча провел по ней платком.
И хмыкнул, когда след окрасился алым. Во взгляде его появилось… любопытство? Пожалуй.
— Соль, — сказала я и ресницами хлопнула, потупилась, старательно глядя не на рыжего, а на собственные туфли, тоже пострадавшие от соли, впрочем, как по странному совпадению, и прочая моя одежда. — Здесь ветра такие… соленые… к вечеру на коже прямо корка образуется. И на волосах. И на одежде…
А ионы натрия весьма неплохо вступают в реакцию Каррье.
— Гм, — произнес рыжий, с сомнением разглядывая свою бутылочку, будто прикидывая, имеет ли смысл тратить остатки реагента.
А он, к слову, недешев.
Но мне ли печалиться о чужих расходах?
Сестра великого и ужасного Корна была похожа на воробья.
Тип представляться не спешил, он позевывал и ежился под порывами пронизывающего ветра, а еще крутил головой, и длинные волосы его то поднимались облаком, то опадали, закрывая глаза. Тип убирал их, но местные ветра слетелись на новую игрушку.
— Терес, засранец ты этакий, — дружелюбно сказал толстяк, вытирая пот со лба. — Чего ты творишь?
— Чего хочу, то и творю, — отозвался хозяин Ольса. — Я в своем праве.
— Только если оно не вступает в противоречие с законом.
Их пустили в замок.
И рыжий, будто очнувшись ото сна, встрепенулся, отряхнулся и вытащил из рукава золоченую бляху, от которой пахнуло силой. Все-таки служба безопасности. Та самая, королевская, от которой человеку здравомыслящему стоит держаться подальше.
— У меня есть ордер на обыск замка, — сказал он мягко, будто извиняясь и за ордер, и за бляху, и вовсе за свое здесь присутствие. — А потому, может, не будем тратить ваше и наше время. И вы сами во всем признаетесь?
Толстяк поморщился.
Мар посмотрел на меня преснисходительно: мол, я тебя, глупенькую, предупреждал. Не вняла? Сама виновата. Но если очень и очень попросишь, я тебе помогу.
— В чем? — уточнил сала Терес, которого, кажется, ни бляха, ни рыжий не впечатлили. А ведь все знают, что в СБ не берут бездарей.
Рыжий икнул, прикрыл рот ладонью и поинтересовался.
— А в чем можете?
— Вино, — сала Терес подумал и сказал: — Имперское. Белое. Легкое. Девять бочек… без королевской печати. Для собственного потребления.
— Все девять бочек? — Рыжий вновь икнул и скривился. Укачало его, что ли?
— Так ведь… чем здесь еще заняться? И красного полдюжины.
— Альежское? — толстяк потер руки. — То самое…
— То самое.
— А коньячок?
— И коньячок имеется…
— Хватит, — рявкнул Мар. — Нас интересует совсем не вино. Где лаборатория?
— Там, — сала Терес указал направление. — Прямо по коридору, а потом наверх…
Двести семьдесят восемь ступеней, причем не самых низких. Лестница извивалась змеей. Местами проход становился донельзя узким, а ступени высокими. В принципе, здесь и подъемник имелся, но… сломался.
Старый ведь.
— Я… не думаю… что во всем этом… — толстяк остановился, переводя дух. Он вытащил платок и вытер лоб. — Есть… хоть какой-то смысл… сала Терес мой давний… знакомый.
— Вижу, — сквозь зубы процедил Мар.
А я что?
Я вообще держалась позади, ведомая исключительно любопытством. Что поделаешь, женщины слабы и излишне любопытны, впрочем, кроме любопытства они подвержены многим иным порокам. Все так говорят. И не стоит людей разочаровывать.
— Сомневаюсь… что вы там… найдете… хоть что-то…
Мар лишь фыркнул. Вот… а раньше мне казался человеком неглупым. Подъем продолжился. И закончился перед дверью, которую перечеркивали две железные полосы. Оба замка были заперты, засов задвинут, но когда такие мелочи останавливали службу безопасности.
Небрежный взмах руки, и замки слетели на раз.
И вот к чему ломать было? Попросили бы, сала Терес и открыл бы…
— Что за… — Мар все-таки добавил пару нехороших слов. А он запыхался… стало быть, пробежки забросил, да и на полигон времени не осталось. Вот и сказывается. — Что это?
— Лаборатория, — миролюбиво произнес мэтр Терес. — Как просили.
— Но она ж…
— Это еще от моего деда осталась, — он вытащил плитку жевательного табака и, отломив кусок, сунул за щеку. — Любитель был поковыряться… сотворить что-нибудь этакое. Потом, правда, в грозу пришибло, но сам виноват, окна закрывать надобно. Мы и закрыли. Окна тоже.
Здесь пахло сыростью, пылью и тленом.
Тихо ржавел древний анатор. Покрылись слоем окалины бронзовые чаши, заросла зеленью медь. И толстый слой пыли покрывал стеклянную посуду. Пыль лежала и на полу, свисала с углов клоками, прикрывая клубки проводов. Старый осциллограф, похожий на полудохлого паука, ютился в углу.
Высилась стопка лабораторных журналов, надо полагать, изрядно поеденная мышами…
Башня исправно хранила свои секреты.
— Сюда, почитай, никто и не заглядывает… лет десять уже точно, — сала Терес старательно пережевывал табак. — Оно, конечно, вроде и место, а издохнешь, пока доберешься. Сперва думал перестроить, а после… на кой ляд оно сдалось? Дом не любит, когда его без нужды беспокоят.
А это уже было предупреждением. Но разве ему вняли?
— Он над нами издевается, — Мар повернулся к сала, но взгляд его почему-то остановился на мне. — Они сговорились… моя жена и этот…
Я опустила взгляд в пол.
И стиснула подол платья, всем видом своим изображая несчастную, забитую жизнью женщину. Много усилий не потребовалось: с обрезанными волосами и кожей, на которой местные ветра оставили свой след, я выглядела в достаточной мере жалкой, чтобы рыжий отвел взгляд. А вот чиновник покачнулся, встав между мной и Маром.
И видит Эйте, движения его, еще недавно неловкие, нелепые, вдруг обрели характерную текучесть.
— Это она, — Мар злился. На себя ли, на меня, на весь этот дерьмовый мир, который не дает просто жить так, как хочется. — Она делает те цацки, а этот… вывозит и продает. Это ведь просто проверить, верно?
Я тоненько вздохнула.
И скрестила руки на груди.
— Полегче, парень, — в голосе чиновника прозвучала угроза. — Нечего тут кричать.
— Позвольте ваши руки, — рыжий теперь разглядывал меня. И в светлых его глазах — надо же, почти прозрачные, как местное небо, хотя с характерным отливом, выдающим огневика, — не было ничего. Ни раздражения. Ни желания поскорей закончить с неприятным делом. Ни ожидания…
Равнодушие?
Пожалуй.
Небу ведь глубоко наплевать на то, что происходит там, ниже. Разве что острые шпили горных пиков способны ненадолго потревожить его покой.
— Вы не обязаны, — толстяку не нравился и рыжий тоже. — Без судебного предписания.
Которое они получат ближе к вечеру. Если не получили загодя, в чем я почти не сомневалась. А потому молча протянула руки.
— Надеюсь, концентрация соблюдена? — уточнила я, глядя на темную склянку, появившуюся из внутреннего кармана пиджака. Пиджак был мят, слегка кривоват и сидел так, что плечи рыжего казались непропорционально огромными, а руки — коротковатыми. — Не хотелось бы остаться без кожи…
Толстяк засопел.
Надо бы узнать, как его зовут. Наверняка еще один старый и крайне полезный знакомый сала Терес. Рыжий продемонстрировал печать.
Разломил ее.
Пробку вытаскивал зубами, что делать, к слову, крайне не рекомендовалось. Но я промолчала. Кто я давать советы целому королевскому псу? А вот и платок. Запечатанный, как водится… и снова печать трескается при прикосновении к ней узкого перстня.
Жидкость полупрозрачна, а вот запах у нее до крайности резкий, аммиачный.
Она впитывается в платок, впрочем, рыжий довольно экономен, а может, не впервые проводит процедуру. Платок касается моей ладони. Левой.
И правой.
Две влажные полосы краснеют моментально. И Мар подпрыгивает, надо полагать, от радости. А вот рыжий хмурится. В отличие от Мара он знает, что ни один реагент, оседающий на коже, не оставит такого плотного и, главное, равномерного поля.
— Сала Терес, — мой голос звучал тихо, виновато даже, — позволите ли вы…
Он молча протянул руку. А рыжий также молча провел по ней платком.
И хмыкнул, когда след окрасился алым. Во взгляде его появилось… любопытство? Пожалуй.
— Соль, — сказала я и ресницами хлопнула, потупилась, старательно глядя не на рыжего, а на собственные туфли, тоже пострадавшие от соли, впрочем, как по странному совпадению, и прочая моя одежда. — Здесь ветра такие… соленые… к вечеру на коже прямо корка образуется. И на волосах. И на одежде…
А ионы натрия весьма неплохо вступают в реакцию Каррье.
— Гм, — произнес рыжий, с сомнением разглядывая свою бутылочку, будто прикидывая, имеет ли смысл тратить остатки реагента.
А он, к слову, недешев.
Но мне ли печалиться о чужих расходах?
Сестра великого и ужасного Корна была похожа на воробья.