Попасть – не напасть

Ничего она о себе не помнила, не знала, не ведала, в горячке малым не неделю лежала… Монахи хотели ее выходить и в город отвезти, не успели. Попалась она на глаза молодому барину, за какой-то надобностью оказавшемуся в скиту.

– Демидову? – не удержалась я.

– Бабушка говорила – барину.

С другой стороны, а какие тут еще барины шлялись? Я развела руками.

– Извини, что перебила.

Мамаша махнула рукой и продолжила.

Конечно, увидев такую красотку, барин не утерпел. И забрал ее к себе. Как уж там обходилось, хорошо ли, плохо ли… Если есть мужчина и есть женщина, могут быть и дети. И красавица оказалась в тягости.

Только вот счастья это никому не принесло.

Богатые на бедных не женятся, а благородные – на неясно ком, будь та хоть какой красоты. У барина-то невеста была в столице, вот и позвали его жениться.

Говорят, златоглазая уже на последних сроках была, когда узнала, что любимый ее на другой женился. И в тот же день пропала, как не бывало.

По следам собак пустили, искали, а только дошли до лощинки и ахнули. Скита словно не было, пятно черное на его месте, лощинку туманом затянуло, а в том тумане ровно кто жалобным голосом поет. Колыбельную малышу… Без слов, а только понятно все, так мать свое чадо укачивает.

Искали, кричали, с собаками все прочесали…

Никого не нашли.

Ни монахов, ни девушку… Никого.

Говорят, как барин приехал да узнал это, пошел он тоже в лощинку. Нашли наутро седого как лунь, а лицо… И не узнали сразу-то. Словно что-то ужасное он увидел, да так и помер от страха.

А колыбельная там так и звучит.

И вот еще как говорят: мужчины там сразу загибнут. А у женщины еще, может, и есть шанс.

Я задумалась.

– Я Ваню попрошу со мной не ходить.

– И сама б ты не ходила. Ни к чему это…

Мне оставалось только пожать плечами. К чему, ни к чему…

Лощинка и лощинка. Если можно там купить землю и что-то выращивать… Плевать на ту историю! Свою напишем!

– А в скиту что-то выращивали? Бабушка не говорила? То есть прабабушка?

– Не говорила. Но должны были… Наверное…

Мать ушла, а я лежала и смотрела в потолок.

Что там такое, в этой лощинке? Что там может оказаться?

Не знаю. Но сходить определенно надо. Посмотреть, подумать… Серьезно, здесь я ничего выращивать не смогу. А там, может, и шансы есть?

Я махнула рукой на все размышления, усилием воли расслабила мышцы лица и принялась мерно дышать и считать до ста. На третьем повторе упражнения меня накрыл глубокий крепкий сон.





* * *


Утром Ваня подъехал к крыльцу на небольшой телеге, запряженной флегматичной коняшкой.

– У соседа попросил, – ответил он на мой вопрос. – Сказал, дрова купить да привезти… Заплачу.

Я кивнула. Правильно, ни к чему лишние разговоры, а дрова мы на обратном пути купим.

– Зря вы это, – повторила мать.

Я молча полезла в телегу.

Зря, не зря…


А что еще делать?

Коняшка мерно рысила по дороге, поднимая пыль. Пахло чем-то уютным и спокойным… Из детства. Поскрипывали колеса, сияло прохладное еще весеннее солнышко… Я куталась в шаль.

– Ваня, расскажи, как вы тут жили? Без меня?

Парень посмотрел на меня.

– Вот так, Маш. Жили… Скажешь тоже. Я копейку сшибал где мог, Аринка от рук отбилась… Ты приехала, у меня хоть надежда появилась. Петька на глазах оживает, Аришка хоть и дичится, а приглядывается. Знаешь, как паршиво бывало…

Словно кран сорвало, и кипяток хлынул во все стороны.

Я слушала, и очень тянуло вернуться и медленно, со вкусом пришибить их мамашу. Как она сидела по два часа над блузкой, потом падала в кровать с мигренями. Как постепенно растеряла всех заказчиков.

Как Ваня носился по городу, где разносил, где подносил… Как его били несколько раз, чудом не отбив нутро.

Как Аринка пыталась помочь и присмотреть за маленьким Петей, и как они болели, а Ваня с ума сходил от страха. Мать даже не пыталась помогать, лежала рядом и стонала, что ей плохо, она страдает и переживает. А мальчишка не знал, где достать денег хоть баночку меда прикупить… Может, горячим напоить… Спасибо, соседи чем могли помогали. Только вот старики померли в том году, а те, кто въехал… С ними мать отношения сразу испортила.

Как отравили первого их пса, потому как мать разругалась со всеми, с кем могла и не могла. Второго – да, Карп пришиб, а первого вот… Отравили. И Ваня пытался выхаживать собаку, которая до последнего смотрела и руки ему лизала, прощения просила, что оставляет…

Я не плакала. Я просто дала ему выговориться. И когда Ваня замолчал, сухо и горько всхлипывая, давясь сухими спазмами, положила руку ему на плечо.

– Я вас не брошу. Мы теперь вместе, мы справимся. Клянусь.

И словно струна прозвенела.

Бывает такое иногда. Скажешь слово и понимаешь, здесь и сейчас тебя услышали. Недаром в начале было Слово. И сейчас прозвучало так же.

Я не уйду отсюда, пока все трое детей не будут пристроены. Хорошо пристроены.

А мамашу я за ноги на березе подвешу. Сволочь старая! Это ж надо малявок до такого состояния довести?

Сука!





* * *


Вот если б не страшная история, в жизни бы ни в чем это место не заподозрила. И ехать недалеко – минут двадцать от города, и местечко уютное… Ручей журчит, деревья стоят, кстати, не сосны, а лиственные. Березка, осинка…

Лощина… Несколько холмов, невысоких таких, уютных… Так и хочется вон на том, похожем на спящую кошку, построить симпатичный домик. Одноэтажный, деревянный, с черепичной крышей…

А все же…

И лошадь чего-то ушами прядает.

И туман стоит в распадке между холмами.

– Вань, ты привяжи ее и посиди здесь, – попросила я.

– Я с тобой пойду.

Я покачала головой.

– Не пойдешь. Ты парень, тебе сложнее будет. Одна я, может, и разберусь, а если не так что пойдет? И сама пропаду, и тебя за собой утяну? А у нас мелкие…

У нас.

Уже у нас.

Ваня нахмурился.

– А если ты…

– Если меня больше трех часов не будет… Ну, до полудня край, поезжай в город. Я в банке распоряжение сделала, если что, ты мой наследник. Понял?

– Не хочу я этих денег.

– А мелких кормить хочешь? Цыц!

Ваня надулся, а я слезла с телеги, отряхнулась и направилась в распадок.