Полнолуние

— Второго ствола не хватает, и вся гоп-компания будет в сборе, — прокомментировал Вадим появление Макарова.

Заметив на лице лейтенанта смущение, Илья подвинулся в сторону, давая понять, что не возражает против соседства.

— Не помешаю? — все же решил осведомиться оперативник.

— А этот вопрос ты должен был себе раньше задать, — усмехнулся Вадим, — до того, как сюда притащиться. Раз уж пришел, падай. Мебель крепкая, должна выдержать.

Вечер оказался не так плох, как изначально ожидал Лунин. Принесенные Катенькой медальоны из телятины пришлись ему по вкусу, так же как и почти беспрерывно рассказываемые Зубаревым анекдоты и занимательные, случившиеся с ним или с кем-либо из его сослуживцев истории. Большую часть анекдотов Илья слышал впервые, а потому ничто не мешало ему присоединяться к дружным раскатам хохота, которыми наполняли зал, заглушая музыку, Макаров и Колычев. Вернее, почти ничто.

Свою глупую привычку постоянно думать о какой-нибудь совершенно малозначительной ерунде Илья осознал, еще будучи подростком. Тогда он частенько любил, сидя на уроке и прилежно уставившись на доску, размышлять о том, как будет здорово, если мать все же простит отца, и тот, наконец, вернется домой. Тогда в его сознании развод родителей представлялся ему чем-то наподобие слишком уж затянувшейся ссоры, в которой на самом деле оба участника втайне друг от друга жаждут примирения. Хотя, почему втайне? Они же взрослые умные люди, и мать, и отец. Если уж он, как говорит мама, «еще ребенок», обо всем догадывается, то, конечно же, и они знают все друг о друге. Тем более что они любят друг друга! Любят, это несомненно, не зря же они столько лет прожили вместе. И потом, у них же есть он. Есть маленький Илюша, которого можно подбрасывать высоко под потолок, а потом ловить с громким хохотом, или, усадив на плечи, отправиться в парк на прогулку, а потом всем вместе кормить на пруду вечно голодных уток, бросая им кусочки хлеба и не забывая при этом самому слопать сперва одну горбушку, а потом и другую.

Ну да, сейчас он уже не такой маленький, последний раз, когда папа, шутя, пытался взять его на руки, то надорвал спину и потом неделю ходил, обмотавшись широким поясом из верблюжьей шерсти. Когда же это было? Года три назад или уже четыре? Какая разница, в любом случае это ничего не значит. Главное, что он у них по-прежнему есть, он любит их обоих, а значит, и они должны… Должны что? Должны ли?

Примерно таков был ход мыслей сидящего за последней партой Ильи Лунина. Впрочем, за давностью лет сам Илья не был уверен, что мысли возникали у него в голове именно в такой последовательности, да и были ли эти мысли на самом деле, или он просто дремал, ухитряясь при этом сидеть с открытыми глазами. В чем он точно мог быть уверен, так это в финале.

— Лунин… Лунин! — сквозь толстую пелену раздумий прорывался к нему голос учителя. — Что ты нам можешь сказать по этому поводу, Лунин?

Не понимая смысла заданного вопроса, он вскакивал, крутя головой по сторонам в ожидании помощи одноклассников. Чаще всего эта помощь так и не приходила, зато в дневнике появлялась очередная не радующая глаз оценка, а порой к ней в придачу и короткая, отчего-то непременно заканчивающаяся восклицательным знаком запись, адресованная его матери.

Вот и сейчас, совершенно незаметно для себя самого Илья медленно провалился в тягостное болото размышлений, предположений и вопросов, ответов на которые он не знал. Некоторое время он еще продолжал улыбаться и кивать в такт периодически раздающимся оглушительным раскатам смеха, постепенно оказываясь все дальше и от лежащих перед ним на миниатюрной сковородке остатков овощей-гриль, и от очередной порции рассказываемых Зубаревым анекдотов, и даже от принесенного расторопной Катенькой второго запотевшего графина с водкой.

Пашка… Интересно, каково это — расти без родителей. Нет, не так чтобы интересно до такой степени, чтобы хотеть испытать подобное на своей шкуре, но все же интересно. Нет, неправильное слово! Хочется понять. Хотя, чего уж там понимать? Ничего хорошего в этом нет, можно не сомневаться. Правда, судя по тому, что Пашка рассказывал, когда он жил с матерью, было не намного лучше. Или не было? Так напрямую ведь и не спросишь, мать, какая бы ни была, все равно мать. Если бы было совсем плохо, он бы убежал. Убегать Пашка мастак. Чего только от директора интерната не пришлось выслушать за последние два месяца. С другой стороны, может, тогда он еще и не мог убежать, ведь был совсем мелкий. Или мог, но боялся. Иногда кажется, что Пашка совсем ничего не боится, даже страшно становится от этого его дурного бесстрашия. Страшно от бесстрашия! Иди-ка, Лунин, к доске, расскажи нам о тавтологии.

Если как следует присмотреться, на самом деле нет у мальчишки никакого бесстрашия. Ерунда все это, тряпочка, которой можно только размахивать перед разъяренным быком, но нельзя от него защититься. Как же она называется… ведь где-то читал… Вспомнил! Мулета! Изящный взмах руки, и она почти полностью закрывает стоящего на арене маленького человечка, неловкое движение — и вот уже покрывало бесстрашия отброшено в одну сторону, а человечек летит в другую, отчаянно извиваясь на рогах огромного зверя. Как он тогда сказал, стоя в коридоре отделения полиции? «Давай уедем скорее!» Да уж, сидеть взаперти никому не хочется, а ребенку тем более.

Интересно, как они там с Ириной уживаются? Впрочем, уживаются ли? Что, если Пашка забыл про свое обещание или, передумав, решил не навещать совершенно незнакомую ему неуклюже прыгающую на костылях женщину? Вот он, Лунин, в таком возрасте стал бы заниматься подобной ерундой? Вряд ли. Хотя, если бы мама попросила. Или отец, ради отца что угодно сделать можно. Но ведь он для Пашки никто, можно сказать, случайный знакомый…

— Лунин… Лунин!

Как и много лет назад, чей-то голос настойчиво пытался пробиться в его сознание. В одно мгновение Илья совершил головокружительный прыжок откуда-то из-под облаков, вновь оказавшись сидящим на деревянной скамье в окутанном полумраком зале ресторана.

— Лунин, ты чего загрузился? Вроде и выпили не так много.

Пытаясь уклониться от вопросительного взгляда сидящего напротив Зубарева, Илья уставился в свою тарелку, на которой все еще дожидался своей участи одинокий кусок телятины.

— Поведай, друг мой, причину столь тяжких твоих раздумий, — громогласно продолжал допытываться оперативник.

Говорить правду Илье почему-то совсем не хотелось, поэтому он ляпнул первое, что пришло ему в голову:

— Все про этого пацана думаю, Борискина. Может, зря мы его на ночь в камеру заперли?

— Вот смотрю я на тебя Илюха, — Зубарев окинул его придирчивым взглядом, — мягкий ты. Слишком мягкий.

— В каком смысле? — Разрезав медальон напополам, Илья отправил в рот кусок уже холодного мяса.

— Во всех, — усмехнулся оперативник. — И здесь, — он ткнул пальцем, указывая на прижимающийся к столу живот Лунина. — И вот здесь, — второй тычок был направлен Илье в область сердца. — Главное, чтобы мягкость твоя на мозг не перекинулась, а то, знаешь ли, размягчение мозга приводит организм в вегетативное состояние.

— Ежедневное злоупотребление алкоголем в вегетативное состояние организм не приводит? — нанес ответный удар Лунин.

— А я и не злоупотребляю. Все в рамках потребностей, а главное, возможностей. — Скептически взглянув на Лунина, Вадим покачал головой: — Нудный ты, Илюха. Мало того что мягкий, так еще и нудный. Не пойму, как ты с такими параметрами в органы затесался. Ты, поди, сам не помнишь?

Илья обиженно заморгал. Он прекрасно все помнил. Прежде всего, он помнил тот октябрьский день, необыкновенно теплый, наполненный оранжевым светом солнечных лучей, свободно проходящих сквозь висящие на ветках пестрые листья и едва заметным, чуть кисловатым запахом других листьев, уже упавших на землю, чьи яркие, насыщенные цвета постепенно сливались в единое бурое месиво. В общем, день был замечательный. В такой день особенно обидно заболеть и остаться сидеть дома. А вот физичка заболела. Что ж тут сказать, не повезло ей. Зато повезло всем остальным. Ну а как иначе, когда пятница (а этот день, ко всему прочему, был пятница) начинается почти на час раньше, чем ты рассчитывал, это, несомненно, везение. Почему начинается? Ну а как иначе? Любой нормальный человек, будь то школьник, или уже бывший школьник, вынужденный изо дня в день ходить на службу, понимает — настоящая пятница начинается в тот момент, когда, вывалившись нестройной толпой на крыльцо школы (завода, учреждения, министерства — ненужное зачеркнуть), можно сказать самому себе: «Все! Отмучился!» — после чего начать жить на полную катушку, возвращаясь к серой обыденности лишь в понедельник утром. И это ничего, что катушки у всех отличаются, да и нитки на них намотаны разных цветов. Уж какая кому выпала. Здесь главное — не мешкать и успеть насладиться остающимися до начала новой трудовой недели часами свободы.

Ворвавшись в квартиру, Илья привычно хлопнул дверью, стянул с ног давно не мытые кроссовки и, бросив рюкзак в угол прихожей, тут же направился на кухню, из которой доносились приятные запахи, свидетельствующие о том, что обед уже готов и можно садиться за стол.

Но как оказалось, за стол садиться было нельзя. Нет, конечно же, можно, за их кухонным столом, хоть и небольшим, вполне могли уместиться три человека, но его, Лунина, любимое место в углу у окна было занято. Более того, было занято совершенно пренеприятнейшим человеком. Мужчиной.

Не то чтобы Илья в принципе плохо относился к мужчинам. Конечно, по мере взросления, а ему к тому времени уже исполнилось семнадцать, он начал, иногда совершенно нескромно, посматривать на представительниц противоположного пола, но это совершенно не означало, что мужчин следовало исключить из своего круга общения. А вот маме, пожалуй, стоило бы.

К тем мужчинам, с которыми она после развода с отцом пыталась заводить знакомство, Илья всегда относился, как он сам признавал, настороженно, хотя на самом деле никакой настороженностью тут и не пахло. Это была самая обыкновенная, причем почти нескрываемая неприязнь, совершенно независящая от столь малозначительных факторов, как внешность, черты характера новоявленного ухажера или его отношение к матери Ильи. О том, как мать относится к пытающимся ухаживать за ней мужчинам, Илья старался даже не думать, ибо совершенно нет смысла думать о том, что абсолютно недопустимо. В конце концов, ну как мать может относиться к посторонним, уже немолодым мужчинам, когда у нее есть такой замечательный сын, как Илья, которому так приятно посвящать все свое свободное время, а кроме того, есть отец, который точно так же мог бы сидеть сейчас на кухне и улыбаться, глядя на Лунина, если бы не…

Что именно препятствовало родительскому воссоединению, Илья сформулировать затруднялся, но был совершенно уверен, что одно из таких препятствий как раз сейчас, нагло заняв его, Илюшино место у окна, поедало приготовленный матерью, судя по запаху, только что из духовки, пирог с яблоками. Более того, это неприятное существо съело уголок, а ведь всем известно, что угловой кусочек, у которого пропеченная корочка не с одной стороны, как у всех, а с двух — самый вкусный, и достаются эти кусочки всегда только ему, любимому и единственному сынульке.

— А что это ты так рано? — Хлопотавшая у плиты мать обернулась к Илье и сделала шаг ему навстречу, намереваясь поцеловать.

— Физичка заболела, — буркнул Лунин, уклоняясь от материнских объятий. Схватив со стола один из еще уцелевших уголков яблочного пирога, он выскочил из кухни обратно в прихожую. Кое-как натянув кроссовки, он крикнул, не скрывая обиды в голосе: — Я — гулять. Надеюсь, когда приду, поесть нормально можно будет.

На его языке «нормально» означало вдвоем. Он знал, что мать его прекрасно понимает, и очень надеялся, что сидящее в углу нечто поймет тоже.

Как вскоре выяснилось, «нечто» было не таким уж понятливым, вернее, оно, это «нечто», все понимало, но совершенно игнорировало мнение Ильи о том, стоит ли кому-либо посещать квартиру Луниных, сидеть у окна на кухне и пользоваться пультом от телевизора. Ко всем своим прочим недостаткам, «нечто» являлось обладателем странно звучащего, казавшегося Илье совершенно нелепым, сочетания имени и отчества Руслан Евсеевич и имело внешность, поразительно сходную с одним из пролетарских вождей (впрочем, спустя некоторое время одним из пролетариев и убитым) Львом Давидовичем Троцким. Узкое, сухое лицо, прямой, с широкими крыльями нос, под которым топорщилась полоска неестественно темных, должно быть, подкрашенных усов, совершенно некрасивая треугольная бороденка, обращенная острым концом вниз, волнистые с легкой проседью волосы, зачесанные назад и открывающие непомерно высокий лоб, пересеченный уходящей к переносице складкой. Карие глаза, которые, как казалось Лунину, всегда смотрели на него со смесью насмешки и сожаления сквозь толстые линзы очков в дорогой позолоченной, а быть может, и золотой оправе. В общем, вылитый Троцкий. Или, быть может, Калинин. Глядя на черно-белые фотографии в учебнике истории, Илья раз за разом приходил к выводу, что оба пламенных революционера были почти неотличимы друг от друга, разве что у Михаила Ивановича взгляд был всегда другой, какой-то испуганный, что ли, затравленный.

Работал Лев Давидович, то есть Руслан Евсеевич, как и мама Лунина, обычным учителем, во всяком случае, Илья был в этом совершенно уверен все те несколько месяцев, с октября по март, когда он, в придачу ко всем тяготам выпускного класса, был вынужден терпеть регулярные визиты в их квартиру престарелого донжуана. В самом конце марта, в один из дней весенних каникул, отделяющих третью четверть от последнего броска к экзаменам, который вскоре должны были совершить будущие выпускники, Руслан Евсеевич, в паузе между куском творожной запеканки и глотком чая с вишневым вареньем, небрежно полюбопытствовал:

— А скажите, Илюша, каковы ваши планы на ближайшую перспективу?


— В кино пойду, — не переставая жевать, прочавкал в ответ Лунин.

— Я все же имел в виду не столь близкую перспективу, — поморщился Руслан Евсеевич, очевидно совершенно удрученный недогадливостью сына дамы его сердца. — Вы уже решили, в какое учебное заведение поступать будете по окончании школы?

— Никак мы не определимся. — Ольга Васильевна пришла на помощь Илье, напряженно уставившемуся в тарелку. — За что ни возьмись, ни к чему душа у нас не лежит.

— Я так понимаю, к службе в рядах нашей доблестной армии душа этого юноши тоже не очень-то желает возлечь, — иронично усмехнулся Троцкий.

— Говорить о присутствующих в третьем лице невежливо. — Илья на мгновение оторвался от созерцания тарелки и бросил хмурый взгляд на сидящего напротив знатока юношеских душ.

— Лучше уж поговорить сейчас о присутствующем, чем потом Ольга Васильевна два года будет причитать об отсутствующем. — На этот раз усмешка на лице Руслана Евсеевича была более откровенной. — Я могу вам, юноша, оказать некоторую протекцию в решении вопроса с поступлением. Если, конечно, вы сами этого пожелаете.

Немного поколебавшись, Илья кивнул, уставившись собеседнику в складку над переносицей.

— Вот и замечательно. — Отхлебнув чая, Руслан Евсеевич переменил позу, сев к столу боком и закинув ногу на ногу. — Вы, должно быть, уже в курсе, что я занимаюсь педагогической деятельностью?

Илья вновь молча кивнул.

— Очень хорошо. — Сделав еще один глоток, Руслан Евсеевич вернул чашку на стол. — Дело в том, что я преподаю в одном из наших городских вузов, а именно в юридической академии. Если уж быть совсем точным, заведую кафедрой уголовного права.

Облизав пустую вилку, Илья положил ее на стол и уже более внимательно посмотрел на сидящего перед ним мужчину. Ай да Троцкий, он еще, оказывается, и профессор. Интересно, где они с матерью могли познакомиться? Он-то никогда и не спрашивал, считая само собой разумеющимся, что знакомство это могло состояться либо на одной из учительских конференций, либо на двухнедельных курсах повышения квалификации, которые мать посещала в прошлом году.

— Так что, Илья Олегович, — хитрый прищур сделал лицо профессора совершенно неотличимым от черно-белых фотографий в учебнике истории, — будем из вас делать юриста?

— Будем, — с решительной злостью выдохнул Лунин, негодуя на себя самого за то, что так легко соглашается с этим, совершенно неприятным для себя человеком.

Хорошо помнил Илья и последний свой разговор с Русланом Евсеевичем. Состоялся он несколько лет спустя, когда студент-старшекурсник Лунин должен был определиться с местом прохождения преддипломной практики, а по сути, и с вариантом своего будущего трудоустройства. К тому времени Илья изрядно изменился, прибавив в окружности щек и талии и окончательно выработав в себе привычку, прежде чем что-то сделать, как следует обдумать возможность не делать ничего. Произошли некоторые перемены и в жизни второго участника разговора. Прежде всего (во всяком случае, по степени значимости для Лунина), прекратились визиты Руслана Евсеевича в квартиру Луниных, причем случилось это еще около года назад. О причинах произошедшего Илья у матери никогда не спрашивал, удовлетворенно поставив галочку в своем сознании напротив пункта: «У них все равно ничего не выйдет». К удивлению Лунина, завкафедрой уголовного права продолжал относиться к нему все с той же благожелательной ироничностью и даже стал инициатором того разговора, короткого, но окончательно определившего если не всю дальнейшую жизнь Ильи, то, во всяком случае, ее профессиональную сторону.

— Илюша!

Как правило, Руслан Евсеевич обращался к Лунину именно так, напевно пропуская букву «ю» через сложенные в трубочку губы и окончательно превращая и без того мягко звучащее имя в некое фонетическое подобие розового облака только что взбитой сладкой ваты.

— Илюша, — повторил он еще более напевно, очевидно давая шанс Лунину понять, что собеседник обращается именно к нему, — у вас скоро практика.

— Да, — однозвучно отреагировал, не нашедший что возразить Лунин.

Перед тем как задать следующий вопрос, заведующий кафедрой удовлетворенно кивнул. Судя по всему, кроме как «да», других вариантов ответа он и не предполагал.

— И что, вы уже определились с местом прохождения?

— Нет, — решил оставаться в рамках односложности Лунин, не видя необходимости вдаваться в подробности своих безуспешных попыток найти вариант необременяющей излишними трудозатратами стажировки с перспективой дальнейшего трудоустройства.

Руслан Евсеевич вновь кивнул, еще более удовлетворенно.

— Вот эту тему мы с вами и обсудим, — доверительно поведал он Лунину и замолчал, возможно ожидая увидеть на лице собеседника хоть какую-то реакцию.

Чтобы не расстраивать педагога, Илья постарался выдавить из себя максимально благожелательную улыбку.

— Я общаюсь со своими коллегами, ведущими в вашей группе другие дисциплины, — продолжил между тем Руслан Евсеевич, — иногда интересуюсь их мнением о вашей персоне.

Илья настороженно молчал, не совсем понимая, в какую сторону поворачивается разговор.

— Вам интересно узнать их мнение? — уточнил Руслан Евсеевич.

В ответ Лунин напряженно кивнул.

— Всегда был уверен в обратном, — иронично хмыкнул профессор. — Так вот, на вопрос, как там Илюша Лунин, некоторые из моих коллег сперва покашливают, а другие вот так вот причмокивают губами, — Руслан Евсеевич издал громкий чмокающий звук, — примерно вот так, кто-то просто молчит. Так или иначе, всем им, прежде чем дать вам достойную характеристику, сперва необходимо собраться с мыслями. И знаете, что потом я от них слышу?

— Что? — теряя остатки терпения, отозвался Илья.

Подскочив к Лунину вплотную, Руслан Евсеевич привстал на цыпочки и жарко зашептал, щекоча Илье мочку уха кончиками своих все таких же, как и прежде, идеально черных усов:

— Крупный мальчик.

— Что? — непонимающе отшатнулся в сторону Лунин.

— Крупный мальчик, — уже нормальным голосом повторил профессор, — больше ничего достойного о вас никто из преподавателей нашего факультета сказать не соизволил.

Илья промолчал. С тем, что он «мальчик» весьма крупный, спорить не имело никакого смысла, ну а тот факт, что педагоги родного вуза не смогли разглядеть в нем, Лунине, прочих достоинств, свидетельствовал лишь об их близорукости, но никак не об отсутствии этих самых достоинств. В этом Илья был абсолютно уверен, но делиться своей уверенностью ни с Русланом Евсеевичем, ни с другими совершенно посторонними для него людьми он не собирался.

— Но ничего, — проявил снисхождение Руслан Евсеевич, — как нынче говорится, не боги обжигают пиццу. Я вчера пообщался с одним своим приятелем, мы в свое время один кабинет на двоих делили. Давненько это, правда, было, но ничего, память, слава богу, его еще не покинула. Так вот, вопрос по твоей стажировке, можно сказать, решен. Особых подвигов от тебя там никто ждать не будет, посидишь, посмотришь, как с документами работают, послушаешь, чего можно услышать будет. В общем, если нигде не напортачишь, считай, что с твоим трудоустройством после выпуска проблем не возникнет. Туда же и отправишься.

— Куда? — скорее из вежливости, чем из любопытства задал вопрос Лунин.