Полночная библиотека

– И что случилось?

Она выдала короткую версию:

– Слишком много трудностей.

– Трудности нас формируют. Начинаешь уг-лем, а под давлением становишься алмазом.

Она не стала его исправлять. Не сказала, что, хотя и уголь, и алмаз – разные формы углерода, в угле слишком много примесей, чтобы стать алмазом, как на него ни дави. По науке, ты начинаешь углем и углем заканчиваешь. Может, в этом и заключался урок настоящей жизни.

Она пригладила непослушную прядь своих угольно-черных волос.

– К чему ты это, Нил?

– Никогда не поздно исполнить мечту.

– Уверена, что эту – уже слишком поздно.

– Ты очень образованный человек, Нора. Ты закончила философский…

Нора уставилась на родинку на своей левой руке. Эта родинка была с ней во всех передрягах. И оставалась на месте, что бы ни случалось. Просто родинка.

– Не слишком-то велик спрос на философов в Бедфорде, если честно, Нил.

– Ты училась в университете, год жила в Лондоне, а затем вернулась.

– Выбора особенно не было.

Нора не хотела говорить о своей покойной маме. Или даже о Дэне. Ведь Нил считал, будто тот факт, что Нора отменила свадьбу за два дня до торжества, делал ее историю любви самой захватывающей со времен Курта и Кортни[6].

– У всех есть выбор, Нора. Есть такая штука, как свобода воли.

– Ну, ее нет, если придерживаться детерминистского взгляда на вселенную.

– Но почему ты здесь?

– Либо здесь, либо в приюте для животных. Тут платят больше. К тому же музыка, сам понимаешь.

– Ты играла в группе. С братом.

– Играла. Мы назывались «Лабиринты». И никуда не двигались.

– Твой брат говорит иначе.

Это удивило Нору.

– Джо? Откуда ты…

– Он купил усилитель. Marshall DSL.

– Когда?

– В пятницу.

– Он был в Бедфорде?

– Или это была голограмма. Как Тупак[7].

«Наверно, навещал Рави», – подумала Нора. Рави был лучшим другом ее брата. Джо забросил гитару и переехал в Лондон ради дурацкой работы айтишником, которую он ненавидел, а Рави застрял в Бедфорде. Он играл в кавер-группе Slaughterhouse Four[8], подвизаясь в пабах города.

– Ясно. Любопытненько.

Нора была уверена, что брат знал: пятница – ее выходной. От этого больно кольнуло внутри.

– Я здесь счастлива.

– Ничего подобного.

Он был прав. Внутри нее зрела душевная тошнота. Разум выворачивало наизнанку. Она улыбнулась еще шире.

– В смысле, мне нравится работа. То есть я всем довольна. Нил, мне нужна эта работа.

– Ты хороший человек. Ты беспокоишься о мире. О бездомных, об экологии.


– Мне нужна работа.

Он вернулся в позу Конфуция.

– Тебе нужна свобода.

– Я не хочу свободы.

– Здесь не благотворительная организация. Хотя, должен признать, магазин быстро становится таковой.

– Слушай, Нил, все из-за того, что я сказала на прошлой неделе? Что тебе нужно идти в ногу со временем? У меня есть идеи, как привлечь молодежь…

– Нет, – ответил он обиженно. – Здесь продаются только гитары. «Теория струн», понимаешь? Я разнообразил ассортимент. Все работало. Но когда дела не идут в гору, я не могу платить тебе за то, чтобы ты отваживала покупателей таким выражением лица, будто на дворе вечная непогода.

– Что?

– К сожалению, Нора, – он замолчал ненадолго, и этого времени хватило бы, чтобы занести над головой топор, – мне придется тебя отпустить.





Жить – значит страдать




За девять часов до того, как Нора решила умереть, она бесцельно бродила по Бедфорду. Город был конвейером отчаяния. Выложенный галькой спортивный центр, где когда-то еще живой отец смотрел, как она переплывает бассейн, мексиканский ресторан, куда она водила Дэна есть фахитос[9], больница, где лечилась мама.

Дэн ей вчера написал.

«Нора, я скучаю по твоему голосу. Мы можем поговорить? Обнимаю, Д.».

Она ответила, что безумно занята (два раза «ха»). И все же было невозможно ответить что-либо еще. Не потому, что она ничего к нему не чувствовала, как раз наоборот. Она не могла позволить себе вновь причинить ему боль. Она разрушила его жизнь. «Моя жизнь – хаос», – писал он ей в пьяном угаре вскоре после отмененной ею за два дня до торжества свадьбы.

Вселенная стремится к хаосу и энтропии. Это закон термодинамики. Может, это и основа существования.

Теряешь работу, потом случается еще какая-то дрянь.

В деревьях шептал ветер.

Начался дождь.

Она направилась к газетному киоску с глубоким – и, как выяснилось, верным – предчувствием, что дальше будет только хуже.





Двери




За восемь часов до того, как Нора решила умереть, она вошла в газетный киоск.

– Прячетесь от дождя? – спросила женщина за прилавком.

– Да, – Нора не подняла головы.

Отчаяние росло в ней, его бремя она уже не могла выносить.

На полке стоял National Geographic. Она уставилась на обложку журнала – изображение черной дыры – и поняла, что сама была ею. Черной дырой. Умирающей звездой, сжимающейся до полного исчезновения.

Папа выписывал этот журнал. Она помнила, как ее заворожила статья про Шпицберген, норвежский архипелаг в Северном Ледовитом океане. Нора никогда прежде не видела места, которое выглядело бы таким далеким. Она прочитала про ученых, исследовавших ледники, замерзшие фьорды и смешных птиц – тупиков. Затем, подзуживаемая миссис Элм, она решила, что хочет стать гляциологом.

Нора заметила неряшливую сгорбленную фигуру друга своего брата и участника их группы Рави возле музыкальных журналов – он был погружен в чтение статьи. Она стояла там чуть дольше положенного, поэтому, уже уходя, услышала, как он сказал:

– Нора?

– Рави, привет. Я слышала, Джо вчера был в Бедфорде?

Небольшой кивок.

– Да.