Полночная библиотека
Часть 26 из 62 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– А в чем же еще?
Его глаза смотрели испытующе, и Нора мгновенно почувствовала себя виноватой.
Она взглянула на Ингрид, которая потягивала кофе, печатая на ноутбуке. Нора пожалела, что сидит не с ней.
– Ну, это была наша третья ночь, – сообщил Гюго. – Мы огибаем архипелаг с воскресенья. Да, с воскресенья. Тогда мы покинули Лонгйир.
Нора сделала вид, что уже это знает.
– Воскресенье кажется таким далеким.
Судно, похоже, поворачивалось. Норе пришлось опереться на сиденье.
– Двадцать лет назад на Шпицбергене почти не было открытой воды в апреле. А теперь взгляните. Похоже на круиз по Средиземному морю.
Нора попыталась непринужденно улыбнуться.
– Не совсем.
– Не важно, я слышал, вы сегодня вытянули короткую соломинку?
Нора попыталась выглядеть озадаченной, что было не трудно.
– Неужели?
– Вы ведь наблюдатель?
Она понятия не имела, о чем он, но испугалась огонька в его глазах.
– Да, – ответила она. – Верно. Я наблюдатель.
Глаза Гюго расширились от удивления. Или ложного удивления. Трудно было разобрать.
– Наблюдатель?
– Да?
Нора отчаянно хотела знать, кто такой наблюдатель, но не могла спросить.
– Ну, bonne chance, – проговорил Гюго, испытующе глядя на нее.
– Merci[51], – ответила Нора, глядя на морозное полярное солнце и пейзаж, который прежде видела лишь в журналах. – Я готова к испытанию.
Хождение кругами
Через час Нора уже стояла на широкой заснеженной скале. Скорее шхера, чем остров. Такая маленькая и необитаемая, что даже имени у нее не было, хотя за ледяной водой виднелся остров покрупнее, со зловещим названием Медвежий. Нора стояла возле судна. Не возле «Ланса», большого корабля, где она завтракала, – тот бросил якорь в море, на безопасной глубине, – а возле маленькой моторки, которую вытянул из воды, почти не прибегая ни к чьей помощи, широкоплечий здоровяк Рун – несмотря на скандинавское имя, он говорил по-английски с вальяжностью американца с Западного побережья.
У ее ног лежал люминесцентный желтый рюкзак. А еще на земле лежал винчестер, тот, что она увидела в каюте у стены. Это была ее винтовка. В этой жизни она владела огнестрельным оружием. Рядом с винтовкой стояла кастрюля с половником. В руках у нее был менее опасный пистолет – сигнальный, готовый к выстрелу.
Она узнала, какими «наблюдениями» занималась. Пока девять ученых исследовали климатические изменения на этом крохотном острове, она следила за белыми медведями. Очевидно, опасность была весьма реальная. Увидев медведя, она первым делом должна стрелять из ракетницы. Это служило двум целям: а) отпугивало медведя и б) предупреждало остальных.
Но метод был ненадежный. Люди – вкусный источник белка, а медведи известны своим бесстрашием, особенно в последние годы; потеряв привычные источники пищи и среду обитания, они стали более раздражительными и дерзкими.
– Как только выстрелишь из ракетницы, – проинструктировал ее старший группы, безбородый мужчина с острыми чертами лица по имени Питер, глава экспедиции, говоривший в режиме непрекращающегося фортиссимо, – бей в кастрюлю половником. Бей, как чокнутая, и кричи. У них чуткий слух. Они как кошки. В девяти случаях из десяти этот шум их отпугивает.
– А что насчет последнего случая из десяти?
Он кивнул на винтовку.
– Убивай. Прежде чем он убьет тебя.
Не только Нора оказалась вооружена. Винтовки были у всех. Вооруженные ученые. Так или иначе, Питер рассмеялся, а Ингрид похлопала ее по спине.
– Искренне надеюсь, – сказала Ингрид, хрипло смеясь, – что тебя не съедят. Я буду скучать. Но пока у тебя нет менструации, все хорошо.
– Боже. Что?
– Они чуют кровь за милю.
Еще один человек, столь закутанный, что невозможно было разобрать, кто это, даже если бы она его знала, пожелал ей «удачи» тихим, приглушенным одеждой голосом.
– Мы вернемся через пять часов… – сообщил Питер. Он вновь рассмеялся, и Нора понадеялась, что он пошутил. – Ходи кругами, чтобы не замерзнуть.
А потом они оставили ее: побрели по скальному грунту и растворились в тумане.
Целый час ничего не происходило. Нора ходила кругами. Прыгала с левой ноги на правую. Туман начал рассеиваться, и она рассматривала пейзаж. Гадала, почему она не вернулась в библиотеку. В конце концов, все это было слегка дерьмово. Очевидно, что существуют жизни, в которых она сидит сейчас возле плавательного бассейна, греясь на солнышке. Жизни, в которых она играет музыку, или лежит в теплой ванне с ароматом лаванды, или у нее невероятный секс на третьем свидании, или она читает на пляже в Мексике, или ест в мишленовском ресторане, или бродит по улицам Парижа, или блуждает по Риму, или безмятежно осматривает храм в пригороде Киото, или пребывает в теплом коконе счастливых отношений.
В большинстве жизней ей было бы как минимум физически комфортно. И все же она ощущала здесь нечто новое. Или, скорее, то, что давно забыла. Ледниковый ландшафт напомнил ей, что она была в первую очередь человеком, живущим на этой планете. Нора вдруг поняла: почти все, что она сделала в своей жизни, – почти все, что она покупала, ради чего работала и что потребляла, – уводило ее в сторону от осознания, что она и все люди – лишь один-единственный вид животных из девяти миллионов, населяющих Землю.
«Если человек смело шагает, – писал Торо в “Уолдене”, – к своей мечте и пытается жить так, как она ему подсказывает, его ожидает успех, какого не дано будничному существованию». Он также замечал, что отчасти этот успех был производным одиночества. «Я никогда не встречал товарища более компанейского, чем уединение»[52].
И Нора чувствовала сейчас нечто похожее. Хотя она провела в одиночестве всего лишь час, она никогда не испытывала такой степени уединения, как в этой безлюдной природе.
Ночами, когда она размышляла о самоубийстве, уединение представлялось ей бедой. Но только потому, что она не знала подлинного уединения. Одинокий разум в городской суете тоскует по общению, потому что ему кажется, будто человеческое общение – суть всего. Но посреди чистоты природы (Торо называл ее «бодрящей дикостью»[53]) уединение приняло иной характер. Оно само стало своеобразным общением. Общением с миром. Связью Норы с самой собой.
Она вспомнила разговор с Эшем. Высоким и слегка неловким, симпатичным, всегда в поиске нового песенника для гитары.
Разговор состоялся не в магазине, а в больнице, когда лечилась мама. Вскоре после обнаружения рака яичников ей потребовалась операция. Нора привела маму на консультацию в Бедфордскую клиническую больницу и держала ее за руку в эти часы больше, чем за все их отношения на протяжении жизни.
Пока маме делали операцию, Нора ждала в больничной столовой. И Эш, проходя мимо в хирургическом костюме и узнав ее – ведь они столько раз болтали в «Теории струн», – заметил ее беспокойство и подошел поздороваться.
Он работал в больнице хирургом общей практики, и она в итоге задала ему уйму вопросов о том, чем он занимается (в тот самый день он удалял аппендикс и желчный проток). Она также спросила его, сколько времени обычно уходит на восстановление после операции и сколько длится сама процедура, и он очень ее успокоил. В результате они долго проговорили – о разном, так как он почувствовал, что ей это нужно. Он сказал что-то вроде того, что не стоит слишком настойчиво гуглить симптомы. И это навело их на тему социальных сетей: он считал, что чем больше люди общаются в сетях, тем более разобщенным становится общество.
– Поэтому все вокруг так друг друга ненавидят, – заметил он. – Ведь люди перегружены друзьями, которые совсем им не друзья. Никогда не слышала о числе Данбара?
И тогда он рассказал ей об ученом по имени Робин Данбар из Оксфордского университета, который обнаружил, что человек способен поддерживать общение лишь со ста пятьюдесятью людьми, и таков был средний размер обществ охотников-собирателей.
– А в «Книге Страшного суда»[54], – объявил Эш, стоя в ярком свете больничной столовой, – согласно «Книге Страшного суда», средний размер английского сообщества в то время составлял сто пятьдесят человек. Кроме как в Кенте. В Кенте проживало сто человек. Я из Кента. У нас асоциальная ДНК.
– Я бывала в Кенте, – вспомнила Нора. – И понимаю, о чем ты. Но мне нравится эта теория. Я могу встретить столько людей в Instagram буквально за час.
– Именно. Это нездорово! Наш мозг не в состоянии с таким справиться. Поэтому мы тоскуем по общению лицом к лицу больше, чем когда-либо. И… поэтому я ни за что не купил бы песенники Simon & Garfunkel[55] для гитары онлайн!
Она улыбнулась этому воспоминанию, но затем громкий всплеск вернул ее в реальность полярного ландшафта.
В нескольких метрах от нее, между скалистой шхерой, на которой она стояла, и Медвежьим островом, была еще одна небольшая скала или несколько скал, торчащих из воды. И что-то выходило из морской пены. Что-то тяжелое шлепало по камню своей громадной мокрой тушей. Все ее тело затряслось, она была готова стрелять, но это был не белый медведь. Это был морж. Толстый, коричневый, морщинистый зверь шаркал ластами по льду, а затем остановился посмотреть на нее. Он (или она) казался старым даже для моржа. Морж не знал стыда, а потому пялиться мог долго. Нора испугалась. Она помнила только два факта про моржей: они бывают опасны и никогда не появляются поодиночке.
Возможно, поблизости были другие моржи, вот-вот готовые выбраться из воды.
Она гадала, стоит ли стрелять из ракетницы.
Морж стоял, не двигаясь, в неровном свете, как призрак самого себя, а потом медленно исчез в тумане. Шли минуты. На Норе было семь слоев одежды, но ее веки тяжелели и, казалось, могли смерзнуться, если их держать закрытыми слишком долго. Она услышала голоса людей, случайно долетевшие до нее, а спустя какое-то время коллеги подошли достаточно близко, чтобы она могла их разглядеть. Силуэты в тумане, сгорбившиеся над землей, – люди, изучающие образцы льда с помощью оборудования, которое она даже не понимала. Но затем они вновь исчезли. Она съела протеиновый батончик из рюкзака. Он был холодный и жесткий, как ириска. Проверила телефон, но сети не было.
Очень тихо.
Тишина помогла ей понять, сколько шума было в мире. Здесь шум имел смысл. Когда слышишь что-то в таком месте, приходится обращать внимание на звук.
Пока она жевала, послышался новый всплеск, но на этот раз с другой стороны. Из-за тумана и слабого света разглядеть что-то было трудно. Но это был не морж. Все стало ясно, когда она обнаружила, что силуэт, движущийся к ней, очень большой. Больше моржа и гораздо больше любого человека.
Момент крайней опасности неизвестно где
– О, черт, – прошептала Нора в холодную пустоту.
Отчаяние, оттого что не можешь найти библиотеку, когда она тебе действительно нужна
Туман рассеялся и явил огромного белого медведя, стоящего на задних лапах. Он упал на все четыре конечности и продолжил двигаться к ней с поразительной скоростью, с тяжелой и ужасающей грацией. Нора ничего не делала. Ее колотила паника. Она все еще стояла как замороженная.
Черт.
Его глаза смотрели испытующе, и Нора мгновенно почувствовала себя виноватой.
Она взглянула на Ингрид, которая потягивала кофе, печатая на ноутбуке. Нора пожалела, что сидит не с ней.
– Ну, это была наша третья ночь, – сообщил Гюго. – Мы огибаем архипелаг с воскресенья. Да, с воскресенья. Тогда мы покинули Лонгйир.
Нора сделала вид, что уже это знает.
– Воскресенье кажется таким далеким.
Судно, похоже, поворачивалось. Норе пришлось опереться на сиденье.
– Двадцать лет назад на Шпицбергене почти не было открытой воды в апреле. А теперь взгляните. Похоже на круиз по Средиземному морю.
Нора попыталась непринужденно улыбнуться.
– Не совсем.
– Не важно, я слышал, вы сегодня вытянули короткую соломинку?
Нора попыталась выглядеть озадаченной, что было не трудно.
– Неужели?
– Вы ведь наблюдатель?
Она понятия не имела, о чем он, но испугалась огонька в его глазах.
– Да, – ответила она. – Верно. Я наблюдатель.
Глаза Гюго расширились от удивления. Или ложного удивления. Трудно было разобрать.
– Наблюдатель?
– Да?
Нора отчаянно хотела знать, кто такой наблюдатель, но не могла спросить.
– Ну, bonne chance, – проговорил Гюго, испытующе глядя на нее.
– Merci[51], – ответила Нора, глядя на морозное полярное солнце и пейзаж, который прежде видела лишь в журналах. – Я готова к испытанию.
Хождение кругами
Через час Нора уже стояла на широкой заснеженной скале. Скорее шхера, чем остров. Такая маленькая и необитаемая, что даже имени у нее не было, хотя за ледяной водой виднелся остров покрупнее, со зловещим названием Медвежий. Нора стояла возле судна. Не возле «Ланса», большого корабля, где она завтракала, – тот бросил якорь в море, на безопасной глубине, – а возле маленькой моторки, которую вытянул из воды, почти не прибегая ни к чьей помощи, широкоплечий здоровяк Рун – несмотря на скандинавское имя, он говорил по-английски с вальяжностью американца с Западного побережья.
У ее ног лежал люминесцентный желтый рюкзак. А еще на земле лежал винчестер, тот, что она увидела в каюте у стены. Это была ее винтовка. В этой жизни она владела огнестрельным оружием. Рядом с винтовкой стояла кастрюля с половником. В руках у нее был менее опасный пистолет – сигнальный, готовый к выстрелу.
Она узнала, какими «наблюдениями» занималась. Пока девять ученых исследовали климатические изменения на этом крохотном острове, она следила за белыми медведями. Очевидно, опасность была весьма реальная. Увидев медведя, она первым делом должна стрелять из ракетницы. Это служило двум целям: а) отпугивало медведя и б) предупреждало остальных.
Но метод был ненадежный. Люди – вкусный источник белка, а медведи известны своим бесстрашием, особенно в последние годы; потеряв привычные источники пищи и среду обитания, они стали более раздражительными и дерзкими.
– Как только выстрелишь из ракетницы, – проинструктировал ее старший группы, безбородый мужчина с острыми чертами лица по имени Питер, глава экспедиции, говоривший в режиме непрекращающегося фортиссимо, – бей в кастрюлю половником. Бей, как чокнутая, и кричи. У них чуткий слух. Они как кошки. В девяти случаях из десяти этот шум их отпугивает.
– А что насчет последнего случая из десяти?
Он кивнул на винтовку.
– Убивай. Прежде чем он убьет тебя.
Не только Нора оказалась вооружена. Винтовки были у всех. Вооруженные ученые. Так или иначе, Питер рассмеялся, а Ингрид похлопала ее по спине.
– Искренне надеюсь, – сказала Ингрид, хрипло смеясь, – что тебя не съедят. Я буду скучать. Но пока у тебя нет менструации, все хорошо.
– Боже. Что?
– Они чуют кровь за милю.
Еще один человек, столь закутанный, что невозможно было разобрать, кто это, даже если бы она его знала, пожелал ей «удачи» тихим, приглушенным одеждой голосом.
– Мы вернемся через пять часов… – сообщил Питер. Он вновь рассмеялся, и Нора понадеялась, что он пошутил. – Ходи кругами, чтобы не замерзнуть.
А потом они оставили ее: побрели по скальному грунту и растворились в тумане.
Целый час ничего не происходило. Нора ходила кругами. Прыгала с левой ноги на правую. Туман начал рассеиваться, и она рассматривала пейзаж. Гадала, почему она не вернулась в библиотеку. В конце концов, все это было слегка дерьмово. Очевидно, что существуют жизни, в которых она сидит сейчас возле плавательного бассейна, греясь на солнышке. Жизни, в которых она играет музыку, или лежит в теплой ванне с ароматом лаванды, или у нее невероятный секс на третьем свидании, или она читает на пляже в Мексике, или ест в мишленовском ресторане, или бродит по улицам Парижа, или блуждает по Риму, или безмятежно осматривает храм в пригороде Киото, или пребывает в теплом коконе счастливых отношений.
В большинстве жизней ей было бы как минимум физически комфортно. И все же она ощущала здесь нечто новое. Или, скорее, то, что давно забыла. Ледниковый ландшафт напомнил ей, что она была в первую очередь человеком, живущим на этой планете. Нора вдруг поняла: почти все, что она сделала в своей жизни, – почти все, что она покупала, ради чего работала и что потребляла, – уводило ее в сторону от осознания, что она и все люди – лишь один-единственный вид животных из девяти миллионов, населяющих Землю.
«Если человек смело шагает, – писал Торо в “Уолдене”, – к своей мечте и пытается жить так, как она ему подсказывает, его ожидает успех, какого не дано будничному существованию». Он также замечал, что отчасти этот успех был производным одиночества. «Я никогда не встречал товарища более компанейского, чем уединение»[52].
И Нора чувствовала сейчас нечто похожее. Хотя она провела в одиночестве всего лишь час, она никогда не испытывала такой степени уединения, как в этой безлюдной природе.
Ночами, когда она размышляла о самоубийстве, уединение представлялось ей бедой. Но только потому, что она не знала подлинного уединения. Одинокий разум в городской суете тоскует по общению, потому что ему кажется, будто человеческое общение – суть всего. Но посреди чистоты природы (Торо называл ее «бодрящей дикостью»[53]) уединение приняло иной характер. Оно само стало своеобразным общением. Общением с миром. Связью Норы с самой собой.
Она вспомнила разговор с Эшем. Высоким и слегка неловким, симпатичным, всегда в поиске нового песенника для гитары.
Разговор состоялся не в магазине, а в больнице, когда лечилась мама. Вскоре после обнаружения рака яичников ей потребовалась операция. Нора привела маму на консультацию в Бедфордскую клиническую больницу и держала ее за руку в эти часы больше, чем за все их отношения на протяжении жизни.
Пока маме делали операцию, Нора ждала в больничной столовой. И Эш, проходя мимо в хирургическом костюме и узнав ее – ведь они столько раз болтали в «Теории струн», – заметил ее беспокойство и подошел поздороваться.
Он работал в больнице хирургом общей практики, и она в итоге задала ему уйму вопросов о том, чем он занимается (в тот самый день он удалял аппендикс и желчный проток). Она также спросила его, сколько времени обычно уходит на восстановление после операции и сколько длится сама процедура, и он очень ее успокоил. В результате они долго проговорили – о разном, так как он почувствовал, что ей это нужно. Он сказал что-то вроде того, что не стоит слишком настойчиво гуглить симптомы. И это навело их на тему социальных сетей: он считал, что чем больше люди общаются в сетях, тем более разобщенным становится общество.
– Поэтому все вокруг так друг друга ненавидят, – заметил он. – Ведь люди перегружены друзьями, которые совсем им не друзья. Никогда не слышала о числе Данбара?
И тогда он рассказал ей об ученом по имени Робин Данбар из Оксфордского университета, который обнаружил, что человек способен поддерживать общение лишь со ста пятьюдесятью людьми, и таков был средний размер обществ охотников-собирателей.
– А в «Книге Страшного суда»[54], – объявил Эш, стоя в ярком свете больничной столовой, – согласно «Книге Страшного суда», средний размер английского сообщества в то время составлял сто пятьдесят человек. Кроме как в Кенте. В Кенте проживало сто человек. Я из Кента. У нас асоциальная ДНК.
– Я бывала в Кенте, – вспомнила Нора. – И понимаю, о чем ты. Но мне нравится эта теория. Я могу встретить столько людей в Instagram буквально за час.
– Именно. Это нездорово! Наш мозг не в состоянии с таким справиться. Поэтому мы тоскуем по общению лицом к лицу больше, чем когда-либо. И… поэтому я ни за что не купил бы песенники Simon & Garfunkel[55] для гитары онлайн!
Она улыбнулась этому воспоминанию, но затем громкий всплеск вернул ее в реальность полярного ландшафта.
В нескольких метрах от нее, между скалистой шхерой, на которой она стояла, и Медвежьим островом, была еще одна небольшая скала или несколько скал, торчащих из воды. И что-то выходило из морской пены. Что-то тяжелое шлепало по камню своей громадной мокрой тушей. Все ее тело затряслось, она была готова стрелять, но это был не белый медведь. Это был морж. Толстый, коричневый, морщинистый зверь шаркал ластами по льду, а затем остановился посмотреть на нее. Он (или она) казался старым даже для моржа. Морж не знал стыда, а потому пялиться мог долго. Нора испугалась. Она помнила только два факта про моржей: они бывают опасны и никогда не появляются поодиночке.
Возможно, поблизости были другие моржи, вот-вот готовые выбраться из воды.
Она гадала, стоит ли стрелять из ракетницы.
Морж стоял, не двигаясь, в неровном свете, как призрак самого себя, а потом медленно исчез в тумане. Шли минуты. На Норе было семь слоев одежды, но ее веки тяжелели и, казалось, могли смерзнуться, если их держать закрытыми слишком долго. Она услышала голоса людей, случайно долетевшие до нее, а спустя какое-то время коллеги подошли достаточно близко, чтобы она могла их разглядеть. Силуэты в тумане, сгорбившиеся над землей, – люди, изучающие образцы льда с помощью оборудования, которое она даже не понимала. Но затем они вновь исчезли. Она съела протеиновый батончик из рюкзака. Он был холодный и жесткий, как ириска. Проверила телефон, но сети не было.
Очень тихо.
Тишина помогла ей понять, сколько шума было в мире. Здесь шум имел смысл. Когда слышишь что-то в таком месте, приходится обращать внимание на звук.
Пока она жевала, послышался новый всплеск, но на этот раз с другой стороны. Из-за тумана и слабого света разглядеть что-то было трудно. Но это был не морж. Все стало ясно, когда она обнаружила, что силуэт, движущийся к ней, очень большой. Больше моржа и гораздо больше любого человека.
Момент крайней опасности неизвестно где
– О, черт, – прошептала Нора в холодную пустоту.
Отчаяние, оттого что не можешь найти библиотеку, когда она тебе действительно нужна
Туман рассеялся и явил огромного белого медведя, стоящего на задних лапах. Он упал на все четыре конечности и продолжил двигаться к ней с поразительной скоростью, с тяжелой и ужасающей грацией. Нора ничего не делала. Ее колотила паника. Она все еще стояла как замороженная.
Черт.