Похититель душ
Часть 8 из 86 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Я увидела, что она искренне обрадовалась моим новостям.
– Как чудесно знать, что тебя ждет такое путешествие! Дорога будет тяжелой, но…
– Я никогда не боялась дорог – по правде говоря, даже получаю удовольствие от путешествий. А то, что ждет меня в конце, делает все неудобства незначительными пустяками. – Я похлопала себя по рукаву. – Он мне часто пишет; и я ношу его письма с собой, пока не запоминаю наизусть. Но это все равно не то же самое, что протянуть руку и коснуться его щеки.
– Прошу вас, зовите меня Агата, – сказала мадам ле Барбье и с горечью улыбнулась. – Мы с вами сестры, n'est-ce pas?[8] Ведь нас объединяют души наших сыновей, так что мы по-настоящему близки.
Слезы снова потекли по ее щекам, и я обнимала ее за плечи, пока она не перестала плакать.
– Ну, хорошо, Агата, расскажите мне все, что вы знаете о том, что случилось с Жоржем, – попросила я.
Она прикусила губу.
– Ну, матушка…
– Жильметта, – поправила я ее.
– Жильметта. – Она попыталась улыбнуться, но у нее не очень получилось. – Иногда я не могу говорить ни о чем другом, но сейчас у меня такое чувство, будто вы попросили меня дойти до Святой земли и вернуться назад за две недели.
Я ничего не сказала, лишь легко прикоснулась к ее руке, чтобы поддержать. Она снова всхлипнула и начала свой печальный рассказ.
– Человек, на которого я работаю – портной Жан Пелетье, очень уважаемый мастер, – по-прежнему иногда шьет одежду для леди Катрин, хотя мы так редко ее видим, что иногда мне кажется, будто она самое настоящее привидение. Порой, при определенных обстоятельствах, он выполняет заказы самого милорда Жиля, хотя их стало значительно меньше, после того как милорд полюбил путешествовать.
О его свите, великолепных кортежах, множестве слуг и лакеев в роскошных одеждах ходили легенды.
– Похоже, он никогда не задерживается надолго ни в одном из своих замков, – проговорила я. – Интересно, откуда у него страсть к путешествиям. В детстве у него такой склонности не было.
– Ну, он видел ее… в своем отце. Мы постоянно шили дорожные костюмы для милорда Ги, который отправлялся в то или иное путешествие. Как получалось, что его костюмы так быстро снашивались, я до сих пор не понимаю. Но теперь милорд Жиль подолгу остается в Шантосе, по крайней мере так говорит месье Пелетье. А ему это сказал его знакомый портной, который там живет. Мы же обслуживаем его, только когда он появляется в Машекуле. – Она поколебалась немного и добавила: – Получить с него деньги за сделанную работу довольно трудно, и потому мы не особенно стремимся иметь с ним дело.
Слава Богу, в мои обязанности не входило учить маленького Жиля, как следует обращаться с деньгами, – мне даже представить себе трудно, какие сражения мне пришлось бы выдержать. Эта тяжелая доля выпала Жану де Краону, который непревзойденной жестокостью вселил в своего внука такой ужас, что заставил его слушаться себя во всем, но тем не менее не сумел привить ему здравый смысл касательно того, как нужно разумно распоряжаться деньгами. Я могу себе представить, как Жан де Малеструа говорит: «Если дать человеку одну рыбу, он ее съест и будет испытывать голод, но, если научить его ее ловить, он забудет о голоде». Это было особенно верно в отношении состояния милорда, которое он получил без надлежащих наставлений, и потому, когда достиг совершеннолетия и его уже ничто и никто не мог сдерживать, бросился с головой в расточительство.
– Возможно, его тяга к путешествиям объясняется тем, что он пытается сбежать от кредиторов, – предположила я.
– Несомненно. И тем не менее месье Пелетье соглашается время от времени шить ему одежду; он говорит, что это поддержит его репутацию в глазах вельмож и даст ему возможность получать заказы от тех, кто готов платить. Он рассматривает это как разумное вложение денег. Мой Жорж…
Она замолчала на полуслове и задохнулась, как задыхалась я всякий раз, когда говорила про Мишеля, а потом медленно выдохнула, прежде чем продолжить, и мне показалось, что она очень осторожно подбирает слова.
– Месье Пелетье взял моего Жоржа в ученики перед тем…
Она снова замолчала, пытаясь найти верные слова.
– Короче говоря, мальчик регулярно ходил с ним в замок милорда, здесь в Машекуле. То, что он мне рассказывал, вселяло в меня беспокойство – фантастические истории о том, как его там принимали, иногда паж по имени Пуату, а время от времени и сам милорд Жиль. Он не платит долгов, однако живет роскошно и обращается со своими гостями, даже с простыми людьми, так, словно они члены королевской семьи. И с какой стати подобный интерес к простому ученику…
Она забыла тот день, много лет назад, когда милорд забрал у нее из рук ее маленького сына. «Ну-ну, ангелочек, чего ты боишься?» Я оставила свои воспоминания при себе и сказала:
– Я с вами абсолютно согласна, это неприлично.
– Жорж стал с восторгом рассуждать о роскоши, которую видел. Я этого не одобряла и часто говорила ему, что он должен с радостью принимать свое положение, ведь ему повезло, что он стал учеником у такого прекрасного мастера. Разумеется, мои советы ему не нравились, но что я могла сделать? Он был учеником, почти взрослым человеком и практически вышел из-под моего контроля.
– Иногда ремесленникам бывает трудно не мечтать о жизни, которую ведут аристократы.
– Я тоже видела эту роскошь, но всегда знала свое место. Однако сегодняшние молодые люди, похоже, забывают, что благополучия можно добиться только тяжелым трудом и усердием. – Она устало пожала плечами. – С другой стороны, в таком возрасте человек знает только собственные желания. Его можно сбить с пути истинного легким мановением руки. На моего сына, вне всякого сомнения, сильное влияние оказывал Пуату – тип, описать которого мне трудно. Могу сказать лишь, что в его присутствии мне становилось не по себе, словно под одежду забралась тысяча пауков. Жорж возвращался домой и рассказывал о невероятных благах, обещанных ему Пуату от имени милорда, о плате за работу, хотя мой сын еще далеко не настоящий мастер. О материалах и самых разных вещах, иглах, дорогих ножницах, – мне все это казалось слишком нереальным и недостойным доверия. Последнее, что ему обещали… лошадь в подарок.
– Лошадь? – Это и в самом деле слишком. – Замечательный подарок.
– Oui, Mere[9]. Слишком замечательный. Естественно, он был в полном восторге.
– Как и любой другой юноша на его месте.
– Я говорила, что ему следует с подозрением отнестись к такой невероятной щедрости, но он против моей воли все равно отправился в замок в назначенный день, чтобы получить там лошадь. Две недели назад. Когда он уходил, я дала ему пару бриджей, чтобы он доставил их по дороге, и велела получить за них деньги. Он рассмеялся и сказал, что отвезет заказ на своей новой лошади, что теперь мои поручения будут приносить ему удовольствие и он будет с радостью их выполнять. – Она опустила голову, и слезинка скатилась по щеке. – Он хороший мальчик. И хороший сын.
Мне не хотелось отнимать то доброе, что у нее осталось в воспоминаниях о сыне, и поэтому я молчала. Потом, когда мне показалось, что можно задать вопрос, я спросила:
– И никаких известий о нем с тех пор?
– Никаких.
– А в замке вы не спрашивали?
– Муж мне не позволил. Он сказал, что это его обязанность, как отца мальчика. Он отправился в Машекуль, но там ему ответили, что Жорж так и не появился в замке, чтобы забрать лошадь, и ее отдали кому-то другому.
– А вы спросили, кто ему это сказал?
– Снова Пуату, паж милорда.
– И он больше не задавал ему никаких вопросов?
– Мой муж не считает возможным подозревать кого-либо, кроме собственного сына.
Она не скрывала своего возмущения. Несчастная женщина не только потеряла сына, но и лишилась уверенности в собственном муже – тяжелая ситуация.
– А вы не попытались выяснить, видел ли его кто-нибудь в тот день?
– Mais oui[10], мать-настоятельница. Разумеется, спрашивала.
Она назвала меня не Жильметтой, не матушкой, а матерью-настоятельницей. Наша недавно возникшая близость не выдержала моих прямых вопросов. И как же глупо было с моей стороны спрашивать ее об этом – я сама мучила своими вопросами в Шантосе всех и каждого, пока они не начали меня сторониться как зачумленной.
– Андре Барбе сказал, что видел, как Жорж срывал днем яблоки за домом, в котором живут Рондо, у них там фруктовый сад. Сам он яблоки не слишком любит, и потому я решила, что он готовил угощение для лошади.
– И больше никто его не видел…
– Никто.
Сколько же раз я пыталась узнать, что делал мой Мишель в свои последние часы со слов тех, кто его видел? И не сосчитать.
– А этот Барбе, он Жоржа не видел?
– Он не видел, как Жорж ушел из сада. Да и никто другой его не видел. А я спрашивала многих. Правда, Барбе мне сказал кое-что. – Она тяжело вздохнула. – Он сказал, что встретил какого-то мужчину, незнакомого, на дороге между Машекулем и Нантом. Узнав, что Барбе из Машекуля, незнакомец пришел в страшное волнение и предупредил, что мы должны как следует присматривать за нашими детьми, потому что им грозит опасность быть украденными. А еще он спел песенку с такими словами: «Sur ce, l'on lui avait dit, en se merveillant, qu'on y mangeout les petits enfants».
Я была потрясена. Та самая фраза, которую написал мне Жан, слова, заставившие меня заинтересоваться тем, что случилось с мадам ле Барбье, именно их пробормотал прохожий, указавший мне дорогу к ее дому. Но Жоржу было шестнадцать, он уже не маленький ребенок, по крайней мере не настолько маленький, чтобы его можно было съесть. Впрочем, не все шестнадцатилетние мальчики выглядят как взрослые мужчины.
– Агата, скажите мне, Жорж был не слишком крупным мальчиком?
– Он еще продолжал расти.
– А Барбе сказал вам, откуда пришел тот незнакомец?
– Сен-Жан-д'Анжели.
Довольно далеко. Но плохие новости путешествуют быстро, особенно по темным дорогам.
По просьбе Агаты ле Барбье я провела с ней еще час, хотя говорить нам было больше не о чем, я задала ей все вопросы, которые собиралась задать. Она предложила мне перекусить тем немногим, что у нее было, и я согласилась; мой отказ мог ее оскорбить. В самый тяжелый период после исчезновения Мишеля я не могла сделать и десяти шагов, если меня кто-нибудь не заставлял. Мадам ле Барбье прошла из своей деревни через лес до самой часовни аббатства; она предстала перед епископом, пусть и не в самом привлекательном виде, и рассказала свою историю, которую епископ не пожелал слушать. Затем в кромешной темноте добралась назад, до своего дома. А сегодня справилась с болью, когда я задавала ей свои вопросы. Эта женщина, наделенная сильным характером, вызвала у меня глубокое уважение.
Теперь же пришла моя очередь показать, что у меня есть характер. Я быстро шагала назад, в аббатство, по лесу, окутанному сгущающимися сумерками, минуя страшные тени и ямы, и ветки, норовившие схватить меня за одежду, но ужас перед этим лесом отошел на задний план, уступив место другому пугающему видению – как выгнутся красиво очерченные брови Жана де Малеструа, когда я расскажу ему, что мне удалось узнать.
– …На это ему с изумлением сказали, что здесь едят маленьких детей.
– Да, в песенке, ваше преосвященство, и от мужчины, который указал мне дорогу. А еще от кое-кого, кому сказал раньше тот, кто слышал от другого человека. И свидетель клянется…
Я не стала упоминать мадам ле Барбье и Жана, чтобы не отвлекать епископа от сути проблемы.
– Жильметта, я много раз говорил, что нам не следует обращать внимание на сплетни…
– Это не сплетни, – твердо возразила я, хотя колени у меня дрожали. – Я узнала все это в результате расспросов. – Наконец я достала из рукава письмо Жана и раскрыла его, чуть более резко, чем следовало. – Посмотрите на письмо моего дорогого сына, которое пришло из самого Авиньона. Все это имеет прямое отношение к причине, заставившей меня отправиться в Машекуль.
Я вздрогнула, потому что выдала себя, а на лице епископа появилась хитрая улыбка.
– В таком случае я, видимо, ослышался, – заметил он. – Мне казалось, вы пошли в Машекуль, чтобы купить нитки и иголки.
Оказавшись уличенной во лжи, я попыталась придумать достойный ответ.
– Да, ваше преосвященство. Это была главная цель.
– Жильметта, вам не следует лгать. Я не настолько суров, чтобы женщина не могла сказать мне правду.
Клянусь всеми святыми, своей строгостью он сам вынудил меня солгать. Но сейчас было не слишком подходящее время обсуждать данный вопрос; это лучше сделать в спокойной обстановке, когда он будет расположен прислушаться к критике. Я скромно опустила голову, рассчитывая, что мне удастся его обмануть.
– Прошу вас, позвольте мне извиниться, ваше преосвященство, за недостаток уверенности в вашей справедливости. Признаюсь, я очень хотела еще раз поговорить с мадам ле Барбье и должна была вам об этом сказать.
Выражение его лица смягчилось.
– Да, вам следовало.
– Но мне действительно были нужны нитки и иголки. А поскольку я отправилась за ними в Машекуль, то решила, что будет разумно встретиться с ней и обсудить заинтересовавшие меня моменты.
Он взглянул на мои пустые руки.
– Значит, вы успели занести свои покупки, прежде чем пришли ко мне.
– Как чудесно знать, что тебя ждет такое путешествие! Дорога будет тяжелой, но…
– Я никогда не боялась дорог – по правде говоря, даже получаю удовольствие от путешествий. А то, что ждет меня в конце, делает все неудобства незначительными пустяками. – Я похлопала себя по рукаву. – Он мне часто пишет; и я ношу его письма с собой, пока не запоминаю наизусть. Но это все равно не то же самое, что протянуть руку и коснуться его щеки.
– Прошу вас, зовите меня Агата, – сказала мадам ле Барбье и с горечью улыбнулась. – Мы с вами сестры, n'est-ce pas?[8] Ведь нас объединяют души наших сыновей, так что мы по-настоящему близки.
Слезы снова потекли по ее щекам, и я обнимала ее за плечи, пока она не перестала плакать.
– Ну, хорошо, Агата, расскажите мне все, что вы знаете о том, что случилось с Жоржем, – попросила я.
Она прикусила губу.
– Ну, матушка…
– Жильметта, – поправила я ее.
– Жильметта. – Она попыталась улыбнуться, но у нее не очень получилось. – Иногда я не могу говорить ни о чем другом, но сейчас у меня такое чувство, будто вы попросили меня дойти до Святой земли и вернуться назад за две недели.
Я ничего не сказала, лишь легко прикоснулась к ее руке, чтобы поддержать. Она снова всхлипнула и начала свой печальный рассказ.
– Человек, на которого я работаю – портной Жан Пелетье, очень уважаемый мастер, – по-прежнему иногда шьет одежду для леди Катрин, хотя мы так редко ее видим, что иногда мне кажется, будто она самое настоящее привидение. Порой, при определенных обстоятельствах, он выполняет заказы самого милорда Жиля, хотя их стало значительно меньше, после того как милорд полюбил путешествовать.
О его свите, великолепных кортежах, множестве слуг и лакеев в роскошных одеждах ходили легенды.
– Похоже, он никогда не задерживается надолго ни в одном из своих замков, – проговорила я. – Интересно, откуда у него страсть к путешествиям. В детстве у него такой склонности не было.
– Ну, он видел ее… в своем отце. Мы постоянно шили дорожные костюмы для милорда Ги, который отправлялся в то или иное путешествие. Как получалось, что его костюмы так быстро снашивались, я до сих пор не понимаю. Но теперь милорд Жиль подолгу остается в Шантосе, по крайней мере так говорит месье Пелетье. А ему это сказал его знакомый портной, который там живет. Мы же обслуживаем его, только когда он появляется в Машекуле. – Она поколебалась немного и добавила: – Получить с него деньги за сделанную работу довольно трудно, и потому мы не особенно стремимся иметь с ним дело.
Слава Богу, в мои обязанности не входило учить маленького Жиля, как следует обращаться с деньгами, – мне даже представить себе трудно, какие сражения мне пришлось бы выдержать. Эта тяжелая доля выпала Жану де Краону, который непревзойденной жестокостью вселил в своего внука такой ужас, что заставил его слушаться себя во всем, но тем не менее не сумел привить ему здравый смысл касательно того, как нужно разумно распоряжаться деньгами. Я могу себе представить, как Жан де Малеструа говорит: «Если дать человеку одну рыбу, он ее съест и будет испытывать голод, но, если научить его ее ловить, он забудет о голоде». Это было особенно верно в отношении состояния милорда, которое он получил без надлежащих наставлений, и потому, когда достиг совершеннолетия и его уже ничто и никто не мог сдерживать, бросился с головой в расточительство.
– Возможно, его тяга к путешествиям объясняется тем, что он пытается сбежать от кредиторов, – предположила я.
– Несомненно. И тем не менее месье Пелетье соглашается время от времени шить ему одежду; он говорит, что это поддержит его репутацию в глазах вельмож и даст ему возможность получать заказы от тех, кто готов платить. Он рассматривает это как разумное вложение денег. Мой Жорж…
Она замолчала на полуслове и задохнулась, как задыхалась я всякий раз, когда говорила про Мишеля, а потом медленно выдохнула, прежде чем продолжить, и мне показалось, что она очень осторожно подбирает слова.
– Месье Пелетье взял моего Жоржа в ученики перед тем…
Она снова замолчала, пытаясь найти верные слова.
– Короче говоря, мальчик регулярно ходил с ним в замок милорда, здесь в Машекуле. То, что он мне рассказывал, вселяло в меня беспокойство – фантастические истории о том, как его там принимали, иногда паж по имени Пуату, а время от времени и сам милорд Жиль. Он не платит долгов, однако живет роскошно и обращается со своими гостями, даже с простыми людьми, так, словно они члены королевской семьи. И с какой стати подобный интерес к простому ученику…
Она забыла тот день, много лет назад, когда милорд забрал у нее из рук ее маленького сына. «Ну-ну, ангелочек, чего ты боишься?» Я оставила свои воспоминания при себе и сказала:
– Я с вами абсолютно согласна, это неприлично.
– Жорж стал с восторгом рассуждать о роскоши, которую видел. Я этого не одобряла и часто говорила ему, что он должен с радостью принимать свое положение, ведь ему повезло, что он стал учеником у такого прекрасного мастера. Разумеется, мои советы ему не нравились, но что я могла сделать? Он был учеником, почти взрослым человеком и практически вышел из-под моего контроля.
– Иногда ремесленникам бывает трудно не мечтать о жизни, которую ведут аристократы.
– Я тоже видела эту роскошь, но всегда знала свое место. Однако сегодняшние молодые люди, похоже, забывают, что благополучия можно добиться только тяжелым трудом и усердием. – Она устало пожала плечами. – С другой стороны, в таком возрасте человек знает только собственные желания. Его можно сбить с пути истинного легким мановением руки. На моего сына, вне всякого сомнения, сильное влияние оказывал Пуату – тип, описать которого мне трудно. Могу сказать лишь, что в его присутствии мне становилось не по себе, словно под одежду забралась тысяча пауков. Жорж возвращался домой и рассказывал о невероятных благах, обещанных ему Пуату от имени милорда, о плате за работу, хотя мой сын еще далеко не настоящий мастер. О материалах и самых разных вещах, иглах, дорогих ножницах, – мне все это казалось слишком нереальным и недостойным доверия. Последнее, что ему обещали… лошадь в подарок.
– Лошадь? – Это и в самом деле слишком. – Замечательный подарок.
– Oui, Mere[9]. Слишком замечательный. Естественно, он был в полном восторге.
– Как и любой другой юноша на его месте.
– Я говорила, что ему следует с подозрением отнестись к такой невероятной щедрости, но он против моей воли все равно отправился в замок в назначенный день, чтобы получить там лошадь. Две недели назад. Когда он уходил, я дала ему пару бриджей, чтобы он доставил их по дороге, и велела получить за них деньги. Он рассмеялся и сказал, что отвезет заказ на своей новой лошади, что теперь мои поручения будут приносить ему удовольствие и он будет с радостью их выполнять. – Она опустила голову, и слезинка скатилась по щеке. – Он хороший мальчик. И хороший сын.
Мне не хотелось отнимать то доброе, что у нее осталось в воспоминаниях о сыне, и поэтому я молчала. Потом, когда мне показалось, что можно задать вопрос, я спросила:
– И никаких известий о нем с тех пор?
– Никаких.
– А в замке вы не спрашивали?
– Муж мне не позволил. Он сказал, что это его обязанность, как отца мальчика. Он отправился в Машекуль, но там ему ответили, что Жорж так и не появился в замке, чтобы забрать лошадь, и ее отдали кому-то другому.
– А вы спросили, кто ему это сказал?
– Снова Пуату, паж милорда.
– И он больше не задавал ему никаких вопросов?
– Мой муж не считает возможным подозревать кого-либо, кроме собственного сына.
Она не скрывала своего возмущения. Несчастная женщина не только потеряла сына, но и лишилась уверенности в собственном муже – тяжелая ситуация.
– А вы не попытались выяснить, видел ли его кто-нибудь в тот день?
– Mais oui[10], мать-настоятельница. Разумеется, спрашивала.
Она назвала меня не Жильметтой, не матушкой, а матерью-настоятельницей. Наша недавно возникшая близость не выдержала моих прямых вопросов. И как же глупо было с моей стороны спрашивать ее об этом – я сама мучила своими вопросами в Шантосе всех и каждого, пока они не начали меня сторониться как зачумленной.
– Андре Барбе сказал, что видел, как Жорж срывал днем яблоки за домом, в котором живут Рондо, у них там фруктовый сад. Сам он яблоки не слишком любит, и потому я решила, что он готовил угощение для лошади.
– И больше никто его не видел…
– Никто.
Сколько же раз я пыталась узнать, что делал мой Мишель в свои последние часы со слов тех, кто его видел? И не сосчитать.
– А этот Барбе, он Жоржа не видел?
– Он не видел, как Жорж ушел из сада. Да и никто другой его не видел. А я спрашивала многих. Правда, Барбе мне сказал кое-что. – Она тяжело вздохнула. – Он сказал, что встретил какого-то мужчину, незнакомого, на дороге между Машекулем и Нантом. Узнав, что Барбе из Машекуля, незнакомец пришел в страшное волнение и предупредил, что мы должны как следует присматривать за нашими детьми, потому что им грозит опасность быть украденными. А еще он спел песенку с такими словами: «Sur ce, l'on lui avait dit, en se merveillant, qu'on y mangeout les petits enfants».
Я была потрясена. Та самая фраза, которую написал мне Жан, слова, заставившие меня заинтересоваться тем, что случилось с мадам ле Барбье, именно их пробормотал прохожий, указавший мне дорогу к ее дому. Но Жоржу было шестнадцать, он уже не маленький ребенок, по крайней мере не настолько маленький, чтобы его можно было съесть. Впрочем, не все шестнадцатилетние мальчики выглядят как взрослые мужчины.
– Агата, скажите мне, Жорж был не слишком крупным мальчиком?
– Он еще продолжал расти.
– А Барбе сказал вам, откуда пришел тот незнакомец?
– Сен-Жан-д'Анжели.
Довольно далеко. Но плохие новости путешествуют быстро, особенно по темным дорогам.
По просьбе Агаты ле Барбье я провела с ней еще час, хотя говорить нам было больше не о чем, я задала ей все вопросы, которые собиралась задать. Она предложила мне перекусить тем немногим, что у нее было, и я согласилась; мой отказ мог ее оскорбить. В самый тяжелый период после исчезновения Мишеля я не могла сделать и десяти шагов, если меня кто-нибудь не заставлял. Мадам ле Барбье прошла из своей деревни через лес до самой часовни аббатства; она предстала перед епископом, пусть и не в самом привлекательном виде, и рассказала свою историю, которую епископ не пожелал слушать. Затем в кромешной темноте добралась назад, до своего дома. А сегодня справилась с болью, когда я задавала ей свои вопросы. Эта женщина, наделенная сильным характером, вызвала у меня глубокое уважение.
Теперь же пришла моя очередь показать, что у меня есть характер. Я быстро шагала назад, в аббатство, по лесу, окутанному сгущающимися сумерками, минуя страшные тени и ямы, и ветки, норовившие схватить меня за одежду, но ужас перед этим лесом отошел на задний план, уступив место другому пугающему видению – как выгнутся красиво очерченные брови Жана де Малеструа, когда я расскажу ему, что мне удалось узнать.
– …На это ему с изумлением сказали, что здесь едят маленьких детей.
– Да, в песенке, ваше преосвященство, и от мужчины, который указал мне дорогу. А еще от кое-кого, кому сказал раньше тот, кто слышал от другого человека. И свидетель клянется…
Я не стала упоминать мадам ле Барбье и Жана, чтобы не отвлекать епископа от сути проблемы.
– Жильметта, я много раз говорил, что нам не следует обращать внимание на сплетни…
– Это не сплетни, – твердо возразила я, хотя колени у меня дрожали. – Я узнала все это в результате расспросов. – Наконец я достала из рукава письмо Жана и раскрыла его, чуть более резко, чем следовало. – Посмотрите на письмо моего дорогого сына, которое пришло из самого Авиньона. Все это имеет прямое отношение к причине, заставившей меня отправиться в Машекуль.
Я вздрогнула, потому что выдала себя, а на лице епископа появилась хитрая улыбка.
– В таком случае я, видимо, ослышался, – заметил он. – Мне казалось, вы пошли в Машекуль, чтобы купить нитки и иголки.
Оказавшись уличенной во лжи, я попыталась придумать достойный ответ.
– Да, ваше преосвященство. Это была главная цель.
– Жильметта, вам не следует лгать. Я не настолько суров, чтобы женщина не могла сказать мне правду.
Клянусь всеми святыми, своей строгостью он сам вынудил меня солгать. Но сейчас было не слишком подходящее время обсуждать данный вопрос; это лучше сделать в спокойной обстановке, когда он будет расположен прислушаться к критике. Я скромно опустила голову, рассчитывая, что мне удастся его обмануть.
– Прошу вас, позвольте мне извиниться, ваше преосвященство, за недостаток уверенности в вашей справедливости. Признаюсь, я очень хотела еще раз поговорить с мадам ле Барбье и должна была вам об этом сказать.
Выражение его лица смягчилось.
– Да, вам следовало.
– Но мне действительно были нужны нитки и иголки. А поскольку я отправилась за ними в Машекуль, то решила, что будет разумно встретиться с ней и обсудить заинтересовавшие меня моменты.
Он взглянул на мои пустые руки.
– Значит, вы успели занести свои покупки, прежде чем пришли ко мне.