Похититель душ
Часть 76 из 86 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Но… кто?
– Разве вы не знали, мадам? Grandpere, naturellement[78]. Мишель шел впереди меня, выгоняя птиц из кустов, а я наблюдал за ним. К тому времени, когда мы подошли к роще, меня так заворожили его грациозные движения, изящество рук и ног, что я подошел к нему и схватил его сзади. О, он был очень сильным для такого стройного и хрупкого мальчика; он отчаянно сражался со мной, стараясь высвободиться, и попытался от меня убежать. Я испугался, что, если ему это удастся и он вернется в Шантосе, он обо всем расскажет, и последствия будут очень неприятными. Я не мог допустить, чтобы мой дед узнал о задуманном мною. Даже представить себе невозможно, как бы он себя повел.
Поэтому я постарался помешать ему вырваться, у меня не было выбора. Я сжал его горло и так держал, но не слишком долго, чтобы не убить его. Однако этого хватило, чтобы он успокоился. Я ничего не планировал заранее, и у меня не оказалось ничего такого, чем я мог бы его связать, пока буду получать свое. Однако я вспомнил переплетенные внутренности, которые вывалились из распоротого живота моего отца, и решил, что Мишель не сможет сбежать, если я использую его внутренности вместо веревки. Я вытащил свой кинжал и, пока он пытался сделать вдох, распорол ему живот, прямо через рубашку, чтобы не забрызгаться кровью. Затем я осторожно вытащил горсть внутренностей. Мне требовалось что-то около метра, чтобы привязать его к ближайшему пню, но наружу выпало больше. Я не мог терять время и заталкивать их обратно. Потом я перевернул его на живот – он попытался немного приподняться, наверное, чтобы не касаться земли, но это возбудило меня еще сильнее.
Все произошло очень быстро. Я был молод и очень возбужден. Я ожидал, что он будет кричать, но он не доставил мне этой радости. Не знаю, находился ли он в сознании, когда я в него вошел, но, когда все закончилось и я снова перевернул его на спину, глаза у него были открыты и полны ненависти, которая разбила мне сердце. Он презирал меня, мадам, а я не мог этого вынести – я его любил и хотел, чтобы он испытывал ко мне то же самое.
Но он не улыбался; когда я пальцами приподнял уголки его губ, а потом убрал руку, на его лице снова появилась гримаса отвращения. Он не умер тогда, как я рассчитывал, хотя мне следовало знать, что так будет, – я же видел, что случилось с моим отцом. Я снова попытался засунуть внутренности на место; его кровь была теплой и влажной, и мне страшно хотелось перемазаться в ней, чтобы сохранить его сущность. Но я понимал, что тогда все поймут, что я натворил. Даже смыть кровь будет непросто.
Прошел час, а он все не умирал. Я тихо с ним разговаривал, но он мне почти не отвечал, просил только передать матери, отцу и брату, что очень их любит и будет ждать на небесах. А еще он много раз повторил, что мне уготовлено место в аду.
Я перерезал ему горло, и тогда он умер. Но, чтобы не перепачкаться кровью, я прижал его рубашку к шее. Я не видел, что делаю, рана получилась слишком глубокой, и голова едва держалась – мне еще не приходилось никого убивать, и я не умел себя контролировать, или в тот момент из-за возбуждения, которое испытывал, стал намного сильнее. Она болталась из стороны в сторону, а когда я потащил труп, чтобы его спрятать, я понял, что она может оторваться. Я не мог этого допустить и потому специально ее отрезал. Я похоронил тело и голову на берегу реки, присыпав камнями – их там оказалось очень много, место я выбрал за большим кустом, так что разглядеть мое сооружение можно было, только стоя рядом. Я повязал ему на шею свой пояс, чтобы казалось, будто голова у него на месте; я не мог смотреть на то, что с ним сделал.
Затем я попытался смыть в реке кровь, но с одеждой ничего не получалось. Я взял кинжал и сделал небольшой разрез на руке, чтобы объяснить, откуда она взялась. Когда все было закончено, насколько возможно, я побежал к замку и около него принялся размахивать руками. Потом я начал кричать что-то бессвязное про то, что Мишеля утащил кабан, – но вы все и так знаете, матушка, вы же видели, как выехал патруль.
День клонился к вечеру, и вскоре стало совсем темно. Патрулю пришлось вернуться, они появились примерно через час после захода солнца и снова отправились на поиски только следующим утром. В глубине души я знал, что они находились всего в нескольких футах от того места, где лежал Мишель, но сомневался, что они его найдут, – я его хорошо спрятал, по крайней мере тогда. Я до сих пор не понимаю, почему ваш Этьен не наткнулся на него, когда был вместе с остальными в лесу; как-то раз он рассказал мне, как тщательно искал. Думаю, он слишком далеко отошел от места, где все это произошло, ведь он считал, что Мишеля утащил кабан или еще какое-то животное.
Прошло некоторое время, прежде чем я отправился посмотреть, все ли там в порядке, и мне показалось, что часть камней сдвинута – видимо, приходило какое-то животное. Голова немного выглядывала, поэтому я ее вынул. И увидел такое дорогое мне лицо Мишеля, который наконец мне улыбался. Я не мог оставить голову там, поэтому я забрал ее с собой.
Мадам Катрин Карли и ее сын нашли Мишеля до того, как милорд забрал его голову. Неожиданное появление Жана де Краона помешало им рассказать то, что они узнали, поскольку они боялись, что он раскроет какой-то темный секрет из прошлого мадам. Мне трудно себе представить, что могло вынудить ее хранить молчание о столь страшной находке. Ее сын не пожелал мне этого открыть, а сама она умерла, так что мне не суждено узнать правду.
А сейчас передо мной стоял человек, который отнял у моего любимого сына жизнь только потому, что ему захотелось. Просто ему взбрело в голову это сделать, из-за того что так сложились обстоятельства.
У меня отчаянно кружилась голова, и я понимала, что должна взять себя в руки. Я села на тот самый роскошный стул, на который во время своего прошлого визита положила плащ, снова убрала в рукав баночку из-под крема, заставившую Жиля де Ре сделать свое признание, и нащупала там забытый кинжал.
Мои пальцы с неожиданной силой сжали рукоять. Баночка бесшумно упала на дно кармана, когда я представила, как вытаскиваю кинжал на свет Божий.
Интересно, милорд чувствовал себя так же, когда сжимал шею ребенка или смотрел на его обнаженный белый живот? Наверное, он казался себе сильным и могущественным рядом со слабыми существами, оказавшимися в его власти или во власти его мерзких дружков, малышами, которые не в силах себя защитить. Думаю, он видел себя Всемогущим Богом, правителем всего мира, имеющим полное право получить то, что он желает. Уверенными, мощными ударами милорд отнял жизнь у бессчетного числа маленьких мальчиков и, возможно, дюжин девочек, имевших нахальство оказаться рядом, когда он уводил их братьев.
Теперь я нанесу один уверенный, мощный удар и навсегда отправлю это исполненное зла существо в глубины ада.
Милорд стоял, закрыв глаза, словно наслаждался своими воспоминаниями. Я медленно, стараясь не шуршать юбками, сдвинулась с места – я не хотела, чтобы он насторожился раньше времени. Прежде чем вытащить кинжал, я обратилась к Господу с горячей искренней молитвой, которая шла из самых глубин моего сердца.
«Дорогой Боже, прости меня за то, что я собираюсь сделать. И когда для меня наступит день последнего суда, вспомни, что сейчас я выступаю Твоим инструментом, что это Твоя рука занесла кинжал, что Твоя воля направляет его. Позволь мне стать рукой правосудия, которая накажет это существо, исполненное зла, существо, оскорбляющее Тебя и Твои творения…»
Неожиданно Жиль раскрыл глаза и посмотрел на меня. В следующее мгновение он в ужасе от меня отшатнулся и поднял руки, словно пытался защитить лицо.
Но я еще не успела занести кинжал.
– Баррон, – едва слышно прошептал он. – О господин Баррон, почему ты пришел сейчас, когда у меня больше не осталось надежды?
Меня поразило его неожиданное безумие.
– Милорд Жиль, я не Баррон…
– Ты лжешь, демон. Меня предупреждали, что ты всегда лжешь! О, каким же я был глупцом, когда надеялся, что ты покажешься мне в своем истинном обличье. Нет, ты пришел ко мне в облике той, кому я всегда доверял. Но я знаю, кто ты на самом деле, – ты тот, кого мы с Франческо пытались призвать…
Неожиданно рукоять кинжала показалась мне холодной и какой-то незнакомой на ощупь; он больше не дарил мне удовлетворения, которое я испытала всего несколько мгновений назад, когда собиралась использовать его именем Бога. Одно биение сердца – и кинжал стал представляться мне чем-то грязным и мерзким, но я не могла заставить себя разжать пальцы.
Жиль де Ре решил, что я демон, встречи с которым он так безуспешно искал. Материнское чувство к нему заставило меня пожалеть его раньше, теперь же вынуждало убить за совершенные грехи. Если он представляет меня дьяволом, разве я не могу увидеть в нем того же?
Мне было все равно. Я вытащила кинжал из рукава и подняла руку высоко в воздух. У меня возникло ощущение, будто я держу посох Моисея, меч Господа и наделена силой, которой нет названия. Милорд Жиль даже не пошевелился, он стоял и ждал, когда я нанесу удар. И смотрел на меня пустыми глазами, словно его совершенно не волновало то, что я собираюсь его убить. Сейчас его ничто не волновало, и меньше всего я.
Я собрала всю свою силу, и моя рука с кинжалом стала опускаться, но, прежде чем он вошел в сердце Жиля де Ре, кто-то схватил меня за талию и резко развернул. Я не слышала никаких шагов. Милорд не звал стражников, а я не сделала ничего, чтобы привлечь их внимание. У меня возникло ощущение, будто я выделываю танцевальные па в воздухе. Милорд же тем временем повернулся и умчался в свои внутренние покои.
А в следующее мгновение я запуталась в своем черном плаще и оказалась на полу. Кинжал выпал из моей руки и вонзился в ковер, где и остался стоять, тихонько подрагивая. Я высвободилась из рук того, кто меня схватил, быстро повернулась и обнаружила, что смотрю в глаза Жана де Малеструа.
Он забрал кинжал, вывел меня в коридор и прислонил к одной из стен, чтобы я не упала. Поблизости не оказалось ни одного стражника, видимо, он отослал их в другой коридор, ведь не мог же он их совсем отпустить.
– Жильметта! – вскричал он. – Что на вас нашло?
– Я… я не знаю…
– Как вы могли даже подумать о таком… Вы что, лишились рассудка?
Я несколько мгновений на него смотрела, а потом взглянула в сторону пустой гостиной.
– Нет, ваше преосвященство, я начинаю думать, что, возможно, я его обрела.
Глава 36
Местонахождение тринадцати детей оставалось неизвестным. Родители, все еще питавшие надежды на благополучное возвращение своих мальчиков, были в шоке от столкновения с жестокой реальностью – они узнали о том, что произошло с Эрлом Джексоном и Джеффом. Большинство из них настаивали, чтобы власти приложили все усилия и узнали, что случилось с телами.
Уилбур отказывался работать со следствием, он в буквальном смысле над нами издевался. Но мы знали, что он проделывал с мальчиками, – все было записано на пленку. Он использовал каждого похищенного ребенка в качестве «актера» в жутких фильмах с пытками и настоящей смертью. Во время обыска на студии «Ангел-филмс» удалось обнаружить прекрасно замаскированный сейф, в котором отдельно от других лежало несколько роликов с пленкой. Я до конца жизни буду спрашивать себя, почему Уилбур не рассказал об их существовании Шейле. Возможно, он сохранял безумную надежду использовать эти пленки.
Уилбуру Дюрану удалось избавиться от тел своих жертв, но по каким-то необъяснимым причинам он сохранил их кроссовки. А потом – кто бы мог подумать! – несколько продюсеров пришли к нам и рассказали, что Уилбур, не особо афишируя, показывал куски из своих фильмов вместе со сценариями в надежде подписать договор на создание полнометражного фильма.
«Это была детская порнография с изнасилованиями, – сказал нам один из них, – без малейших попыток ее смягчить. Совершенно не мой рынок. Но специальные эффекты были великолепны, все выглядело абсолютно реальным. Никогда не видел ничего подобного», – признался он.
Не было ничего удивительного в реальности этих пленок. К счастью, их не начали распространять.
«Это было уже слишком, – сказал один из кинопрокатчиков. – Но вы можете не сомневаться, копии еще всплывут. На такие вещи существует устойчивый спрос на черном рынке».
Он оказался прав. Фильм без названия стал хитом на порнографических сайтах, где специализировались на кровавых фильмах с педофилией. Все это было частью чудовищного плана Уилбура.
Никто из нас не сумел понять, почему кроссовки так много для него значили. Возможно, это было единственное, что объединяло его жертвы и что он мог держать на виду у всех. Вероятно, ему приносил огромное удовольствие тот факт, что люди регулярно видели его коллекцию, но даже представить себе не могли, что это такое. Эркиннен не ошибся, когда утверждал, что убийцы склонны сохранять какие-то вещи, которые напоминали бы им о жертве; Джеффри Дамер набил холодильник головами жертв, а в морозильной камере держал части их тел на случай, если ему «захочется перекусить». Эд Гейн[79], прототип Ганнибала Лектера из «Молчания ягнят», заходил так далеко, что срезал загорелые участки кожи своих жертв. Он даже начал шить себе купальник в виде майки и трусов из этих драгоценных кусочков, когда его поймали. В той книге, которую мне одолжил Эркиннен – представляете, она все еще лежит на тумбочке возле моей постели, – я прочитала о рыцаре из пятнадцатого века, аристократе Жиле де Ре, который хранил головы почти трехсот жертв, чтобы иметь возможность размышлять о том, какая из них самая красивая.
О Господи!
Кроссовки хранились прямо в студии, так что их мог увидеть кто угодно. Абсолютно ненужный риск, но Уилбур рассчитывал, что это сойдет ему с рук. Довольно долго так и было. В конечном счете именно желание находиться поближе к уликам собственных преступлений и выдало Дюрана.
Меня преследует ощущение, что Уилбур понимал, как рискует.
«Наверное, он хотел, чтобы его поймали, – сказал мне Док во время одного из наших разговоров, после того как кошмар закончился. – Скорее всего, в этом для него было что-то привлекательное».
Не исключено, что некая часть Уилбура Дюрана ужасалась собственным деяниям, возможно, в нем еще оставалась какая-то толика разума, пытавшаяся противиться безудержному натиску безумия.
Так или иначе, но, когда детективы начали оказывать на него серьезное давление, пытаясь выяснить, где находятся тела остальных похищенных детей, они потерпели неудачу.
– Какие похищенные дети? – постоянно спрашивал Дюран.
И Шейла добавляла:
– Мы не признаем других похищений.
Это был открытый вызов, который выводил из себя Спенса и Эскобара, официально назначенных детективами, отвечающими за расследование. В беседах с Шейлой Кармайкл осторожно подняли вопрос о смягчении наказания в обмен на сообщение о местах, где спрятаны тела остальных жертв. Шейла внимательно все выслушивала, а потом вновь и вновь заявляла, что ее клиент не имеет никакого отношения к исчезновению остальных детей. Однако она тут же подала заявление о приостановке судебного разбирательства – поскольку как адвокат Дюрана чувствовала себя обязанной донести до сведения своего клиента все предложения, сделанные полицией и прокурором, и намерена поговорить с ним на данную тему – впрочем, она уверена, что это ни к чему не приведет, поскольку ему неизвестно об исчезнувших мальчиках.
– Вы ведь знаете, что он безумен, – добавила она, – так что от него можно ждать чего угодно. Я не могу предсказать заранее, как он отреагирует.
Джим Йоханнсен встретился с семьями жертв, чтобы объяснить им, какие переговоры идут между сторонами. Он хотел получить «разрешение» от семей на их дальнейшее ведение. Среди прочего, он осторожно спросил, нельзя ли обещать Дюрану, что прокурор не станет настаивать на смертном приговоре, если он расскажет о местонахождении тел.
Я сочувствовала всем этим людям. Они оказались перед ужасным выбором: если прокурор будет настаивать на вынесении смертного приговора, они могут никогда не узнать, что произошло с их сыновьями.
Я не знаю, может ли удовлетворение от мести стать достаточной компенсацией за неизвестность. Тайна гибели детей умрет вместе с Дюраном. И для тринадцати семей это дело никогда не будет завершено. Каждый день они будут ложиться спать с надеждой на чудо – а вдруг их ребенок все еще жив, все еще пытается вернуться домой, как потерявшаяся собака. Ничего более страшного с ними не могло случиться. Некоторые семьи стыдились встречаться со мной, поскольку они согласились на проявление снисходительности к подсудимому в обмен на уверенность. Я понимала, чего они хотят: чтобы жить дальше, им необходимо поставить точку. То, что я знала о Джеффе, было одним из самых причудливых даров жизни. Однако для них все обстояло иначе.
Я выполнила обещание, которое дала своей подруге-журналистке, и не разговаривала об этом деле с другими репортерами. Было совсем непросто, поскольку они меня преследовали. Однако ни одну из семей не связывали подобные обещания – они могли говорить свободно. Некоторые так и поступали. Я была возмущена, когда узнала, что одна из семей продала свою историю бульварной газетенке за непристойную сумму. Продажа ужасов за наличные – как же это отвратительно! Непростительно!
Сколько же раз во время споров с Йоханнсеном мне хотелось сказать родителям погибших детей: «Вы не понимаете, на что готовы согласиться! Неужели теперь, после всего, что вам известно об этом монстре, вы сможете пойти на сделку с ним? Он хочет привлечь к себе всеобщее внимание; он уже получает любовные письма и предложения руки и сердца от всех женщин страны с извращенными представлениями о реальности. К его камере протаптывают дорожки представители самых грязных бульварных газетенок, умоляя поделиться откровениями. А вы подливаете масла в огонь».
Но я не могла. Законы профессии не позволяли мне поделиться подробностями этого дела; если тайна следствия будет нарушена, исход процесса может быть поставлен под угрозу. Эти люди уже начали продавать свои собственные истории, и я не могла рисковать тайнами следствия.
Решение Йоханнсена о том, что он будет требовать смертного приговора, было озвучено во время тщательно подготовленной пресс-конференции; Шейла Кармайкл выступала мало, однако сумела извлечь пользу для своего клиента из слов прокурора.
– Мы намерены защищать Уилбура Дюрана против любого и всех обвинений, насколько позволяет закон, – заявила она, после того как официальная часть подошла к концу.
Она сделала все, что было в ее силах, чтобы среди присяжных оказались самые удобные для них люди. Шейла постаралась исключить из состава бабушек, учителей, родителей, всех, кто имел хоть какое-то отношение к детям. Но идеального состава присяжных для Уилбура Дюрана – бездетные мужчины с сомнительным представлением о своем поле, с врожденным чувством права на собственное мнение и гибкими моральными устоями – не смог бы добиться даже самый изощренный и пристрастный консультант.
Двенадцать основных присяжных и шесть дублеров не производили впечатления людей, «склонных к вынесению оправдательного приговора», как, по слухам, заявила Шейла. Впрочем, ей удалось добиться включения двух людей, принципиально возражавших против смертной казни.
– Я не сомневалась, что этого будет достаточно, – заявила она в одном из интервью после окончания процесса. – Однако все пошло довольно странным путем. Отработанная стратегическая линия далеко не всегда развивается так, как вы предполагали.
Когда в начале процесса судья обратился к присяжным, он подчеркнул, что жюри должно вынести приговор (он ничего не сказал о возможной невиновности подсудимого), основываясь исключительно на фактах дела, и что в процессе выбора решения им не следует думать о максимальном наказании. Он также заметил, что в фазе вынесения приговора будут рассмотрены дополнительные свидетельства и улики, если подсудимого объявят виновным, кроме того, смертный приговор далеко не всегда приводится в исполнение. Судья также добавил, что присяжные не должны учитывать свои религиозные и политические убеждения при принятии окончательного решения – предупреждение, которое всегда дается, но редко принимается в расчет.
Я плакала как ребенок, когда Уилбура Дюрана признали виновным и приговорили к смерти.
Глава 37
– Разве вы не знали, мадам? Grandpere, naturellement[78]. Мишель шел впереди меня, выгоняя птиц из кустов, а я наблюдал за ним. К тому времени, когда мы подошли к роще, меня так заворожили его грациозные движения, изящество рук и ног, что я подошел к нему и схватил его сзади. О, он был очень сильным для такого стройного и хрупкого мальчика; он отчаянно сражался со мной, стараясь высвободиться, и попытался от меня убежать. Я испугался, что, если ему это удастся и он вернется в Шантосе, он обо всем расскажет, и последствия будут очень неприятными. Я не мог допустить, чтобы мой дед узнал о задуманном мною. Даже представить себе невозможно, как бы он себя повел.
Поэтому я постарался помешать ему вырваться, у меня не было выбора. Я сжал его горло и так держал, но не слишком долго, чтобы не убить его. Однако этого хватило, чтобы он успокоился. Я ничего не планировал заранее, и у меня не оказалось ничего такого, чем я мог бы его связать, пока буду получать свое. Однако я вспомнил переплетенные внутренности, которые вывалились из распоротого живота моего отца, и решил, что Мишель не сможет сбежать, если я использую его внутренности вместо веревки. Я вытащил свой кинжал и, пока он пытался сделать вдох, распорол ему живот, прямо через рубашку, чтобы не забрызгаться кровью. Затем я осторожно вытащил горсть внутренностей. Мне требовалось что-то около метра, чтобы привязать его к ближайшему пню, но наружу выпало больше. Я не мог терять время и заталкивать их обратно. Потом я перевернул его на живот – он попытался немного приподняться, наверное, чтобы не касаться земли, но это возбудило меня еще сильнее.
Все произошло очень быстро. Я был молод и очень возбужден. Я ожидал, что он будет кричать, но он не доставил мне этой радости. Не знаю, находился ли он в сознании, когда я в него вошел, но, когда все закончилось и я снова перевернул его на спину, глаза у него были открыты и полны ненависти, которая разбила мне сердце. Он презирал меня, мадам, а я не мог этого вынести – я его любил и хотел, чтобы он испытывал ко мне то же самое.
Но он не улыбался; когда я пальцами приподнял уголки его губ, а потом убрал руку, на его лице снова появилась гримаса отвращения. Он не умер тогда, как я рассчитывал, хотя мне следовало знать, что так будет, – я же видел, что случилось с моим отцом. Я снова попытался засунуть внутренности на место; его кровь была теплой и влажной, и мне страшно хотелось перемазаться в ней, чтобы сохранить его сущность. Но я понимал, что тогда все поймут, что я натворил. Даже смыть кровь будет непросто.
Прошел час, а он все не умирал. Я тихо с ним разговаривал, но он мне почти не отвечал, просил только передать матери, отцу и брату, что очень их любит и будет ждать на небесах. А еще он много раз повторил, что мне уготовлено место в аду.
Я перерезал ему горло, и тогда он умер. Но, чтобы не перепачкаться кровью, я прижал его рубашку к шее. Я не видел, что делаю, рана получилась слишком глубокой, и голова едва держалась – мне еще не приходилось никого убивать, и я не умел себя контролировать, или в тот момент из-за возбуждения, которое испытывал, стал намного сильнее. Она болталась из стороны в сторону, а когда я потащил труп, чтобы его спрятать, я понял, что она может оторваться. Я не мог этого допустить и потому специально ее отрезал. Я похоронил тело и голову на берегу реки, присыпав камнями – их там оказалось очень много, место я выбрал за большим кустом, так что разглядеть мое сооружение можно было, только стоя рядом. Я повязал ему на шею свой пояс, чтобы казалось, будто голова у него на месте; я не мог смотреть на то, что с ним сделал.
Затем я попытался смыть в реке кровь, но с одеждой ничего не получалось. Я взял кинжал и сделал небольшой разрез на руке, чтобы объяснить, откуда она взялась. Когда все было закончено, насколько возможно, я побежал к замку и около него принялся размахивать руками. Потом я начал кричать что-то бессвязное про то, что Мишеля утащил кабан, – но вы все и так знаете, матушка, вы же видели, как выехал патруль.
День клонился к вечеру, и вскоре стало совсем темно. Патрулю пришлось вернуться, они появились примерно через час после захода солнца и снова отправились на поиски только следующим утром. В глубине души я знал, что они находились всего в нескольких футах от того места, где лежал Мишель, но сомневался, что они его найдут, – я его хорошо спрятал, по крайней мере тогда. Я до сих пор не понимаю, почему ваш Этьен не наткнулся на него, когда был вместе с остальными в лесу; как-то раз он рассказал мне, как тщательно искал. Думаю, он слишком далеко отошел от места, где все это произошло, ведь он считал, что Мишеля утащил кабан или еще какое-то животное.
Прошло некоторое время, прежде чем я отправился посмотреть, все ли там в порядке, и мне показалось, что часть камней сдвинута – видимо, приходило какое-то животное. Голова немного выглядывала, поэтому я ее вынул. И увидел такое дорогое мне лицо Мишеля, который наконец мне улыбался. Я не мог оставить голову там, поэтому я забрал ее с собой.
Мадам Катрин Карли и ее сын нашли Мишеля до того, как милорд забрал его голову. Неожиданное появление Жана де Краона помешало им рассказать то, что они узнали, поскольку они боялись, что он раскроет какой-то темный секрет из прошлого мадам. Мне трудно себе представить, что могло вынудить ее хранить молчание о столь страшной находке. Ее сын не пожелал мне этого открыть, а сама она умерла, так что мне не суждено узнать правду.
А сейчас передо мной стоял человек, который отнял у моего любимого сына жизнь только потому, что ему захотелось. Просто ему взбрело в голову это сделать, из-за того что так сложились обстоятельства.
У меня отчаянно кружилась голова, и я понимала, что должна взять себя в руки. Я села на тот самый роскошный стул, на который во время своего прошлого визита положила плащ, снова убрала в рукав баночку из-под крема, заставившую Жиля де Ре сделать свое признание, и нащупала там забытый кинжал.
Мои пальцы с неожиданной силой сжали рукоять. Баночка бесшумно упала на дно кармана, когда я представила, как вытаскиваю кинжал на свет Божий.
Интересно, милорд чувствовал себя так же, когда сжимал шею ребенка или смотрел на его обнаженный белый живот? Наверное, он казался себе сильным и могущественным рядом со слабыми существами, оказавшимися в его власти или во власти его мерзких дружков, малышами, которые не в силах себя защитить. Думаю, он видел себя Всемогущим Богом, правителем всего мира, имеющим полное право получить то, что он желает. Уверенными, мощными ударами милорд отнял жизнь у бессчетного числа маленьких мальчиков и, возможно, дюжин девочек, имевших нахальство оказаться рядом, когда он уводил их братьев.
Теперь я нанесу один уверенный, мощный удар и навсегда отправлю это исполненное зла существо в глубины ада.
Милорд стоял, закрыв глаза, словно наслаждался своими воспоминаниями. Я медленно, стараясь не шуршать юбками, сдвинулась с места – я не хотела, чтобы он насторожился раньше времени. Прежде чем вытащить кинжал, я обратилась к Господу с горячей искренней молитвой, которая шла из самых глубин моего сердца.
«Дорогой Боже, прости меня за то, что я собираюсь сделать. И когда для меня наступит день последнего суда, вспомни, что сейчас я выступаю Твоим инструментом, что это Твоя рука занесла кинжал, что Твоя воля направляет его. Позволь мне стать рукой правосудия, которая накажет это существо, исполненное зла, существо, оскорбляющее Тебя и Твои творения…»
Неожиданно Жиль раскрыл глаза и посмотрел на меня. В следующее мгновение он в ужасе от меня отшатнулся и поднял руки, словно пытался защитить лицо.
Но я еще не успела занести кинжал.
– Баррон, – едва слышно прошептал он. – О господин Баррон, почему ты пришел сейчас, когда у меня больше не осталось надежды?
Меня поразило его неожиданное безумие.
– Милорд Жиль, я не Баррон…
– Ты лжешь, демон. Меня предупреждали, что ты всегда лжешь! О, каким же я был глупцом, когда надеялся, что ты покажешься мне в своем истинном обличье. Нет, ты пришел ко мне в облике той, кому я всегда доверял. Но я знаю, кто ты на самом деле, – ты тот, кого мы с Франческо пытались призвать…
Неожиданно рукоять кинжала показалась мне холодной и какой-то незнакомой на ощупь; он больше не дарил мне удовлетворения, которое я испытала всего несколько мгновений назад, когда собиралась использовать его именем Бога. Одно биение сердца – и кинжал стал представляться мне чем-то грязным и мерзким, но я не могла заставить себя разжать пальцы.
Жиль де Ре решил, что я демон, встречи с которым он так безуспешно искал. Материнское чувство к нему заставило меня пожалеть его раньше, теперь же вынуждало убить за совершенные грехи. Если он представляет меня дьяволом, разве я не могу увидеть в нем того же?
Мне было все равно. Я вытащила кинжал из рукава и подняла руку высоко в воздух. У меня возникло ощущение, будто я держу посох Моисея, меч Господа и наделена силой, которой нет названия. Милорд Жиль даже не пошевелился, он стоял и ждал, когда я нанесу удар. И смотрел на меня пустыми глазами, словно его совершенно не волновало то, что я собираюсь его убить. Сейчас его ничто не волновало, и меньше всего я.
Я собрала всю свою силу, и моя рука с кинжалом стала опускаться, но, прежде чем он вошел в сердце Жиля де Ре, кто-то схватил меня за талию и резко развернул. Я не слышала никаких шагов. Милорд не звал стражников, а я не сделала ничего, чтобы привлечь их внимание. У меня возникло ощущение, будто я выделываю танцевальные па в воздухе. Милорд же тем временем повернулся и умчался в свои внутренние покои.
А в следующее мгновение я запуталась в своем черном плаще и оказалась на полу. Кинжал выпал из моей руки и вонзился в ковер, где и остался стоять, тихонько подрагивая. Я высвободилась из рук того, кто меня схватил, быстро повернулась и обнаружила, что смотрю в глаза Жана де Малеструа.
Он забрал кинжал, вывел меня в коридор и прислонил к одной из стен, чтобы я не упала. Поблизости не оказалось ни одного стражника, видимо, он отослал их в другой коридор, ведь не мог же он их совсем отпустить.
– Жильметта! – вскричал он. – Что на вас нашло?
– Я… я не знаю…
– Как вы могли даже подумать о таком… Вы что, лишились рассудка?
Я несколько мгновений на него смотрела, а потом взглянула в сторону пустой гостиной.
– Нет, ваше преосвященство, я начинаю думать, что, возможно, я его обрела.
Глава 36
Местонахождение тринадцати детей оставалось неизвестным. Родители, все еще питавшие надежды на благополучное возвращение своих мальчиков, были в шоке от столкновения с жестокой реальностью – они узнали о том, что произошло с Эрлом Джексоном и Джеффом. Большинство из них настаивали, чтобы власти приложили все усилия и узнали, что случилось с телами.
Уилбур отказывался работать со следствием, он в буквальном смысле над нами издевался. Но мы знали, что он проделывал с мальчиками, – все было записано на пленку. Он использовал каждого похищенного ребенка в качестве «актера» в жутких фильмах с пытками и настоящей смертью. Во время обыска на студии «Ангел-филмс» удалось обнаружить прекрасно замаскированный сейф, в котором отдельно от других лежало несколько роликов с пленкой. Я до конца жизни буду спрашивать себя, почему Уилбур не рассказал об их существовании Шейле. Возможно, он сохранял безумную надежду использовать эти пленки.
Уилбуру Дюрану удалось избавиться от тел своих жертв, но по каким-то необъяснимым причинам он сохранил их кроссовки. А потом – кто бы мог подумать! – несколько продюсеров пришли к нам и рассказали, что Уилбур, не особо афишируя, показывал куски из своих фильмов вместе со сценариями в надежде подписать договор на создание полнометражного фильма.
«Это была детская порнография с изнасилованиями, – сказал нам один из них, – без малейших попыток ее смягчить. Совершенно не мой рынок. Но специальные эффекты были великолепны, все выглядело абсолютно реальным. Никогда не видел ничего подобного», – признался он.
Не было ничего удивительного в реальности этих пленок. К счастью, их не начали распространять.
«Это было уже слишком, – сказал один из кинопрокатчиков. – Но вы можете не сомневаться, копии еще всплывут. На такие вещи существует устойчивый спрос на черном рынке».
Он оказался прав. Фильм без названия стал хитом на порнографических сайтах, где специализировались на кровавых фильмах с педофилией. Все это было частью чудовищного плана Уилбура.
Никто из нас не сумел понять, почему кроссовки так много для него значили. Возможно, это было единственное, что объединяло его жертвы и что он мог держать на виду у всех. Вероятно, ему приносил огромное удовольствие тот факт, что люди регулярно видели его коллекцию, но даже представить себе не могли, что это такое. Эркиннен не ошибся, когда утверждал, что убийцы склонны сохранять какие-то вещи, которые напоминали бы им о жертве; Джеффри Дамер набил холодильник головами жертв, а в морозильной камере держал части их тел на случай, если ему «захочется перекусить». Эд Гейн[79], прототип Ганнибала Лектера из «Молчания ягнят», заходил так далеко, что срезал загорелые участки кожи своих жертв. Он даже начал шить себе купальник в виде майки и трусов из этих драгоценных кусочков, когда его поймали. В той книге, которую мне одолжил Эркиннен – представляете, она все еще лежит на тумбочке возле моей постели, – я прочитала о рыцаре из пятнадцатого века, аристократе Жиле де Ре, который хранил головы почти трехсот жертв, чтобы иметь возможность размышлять о том, какая из них самая красивая.
О Господи!
Кроссовки хранились прямо в студии, так что их мог увидеть кто угодно. Абсолютно ненужный риск, но Уилбур рассчитывал, что это сойдет ему с рук. Довольно долго так и было. В конечном счете именно желание находиться поближе к уликам собственных преступлений и выдало Дюрана.
Меня преследует ощущение, что Уилбур понимал, как рискует.
«Наверное, он хотел, чтобы его поймали, – сказал мне Док во время одного из наших разговоров, после того как кошмар закончился. – Скорее всего, в этом для него было что-то привлекательное».
Не исключено, что некая часть Уилбура Дюрана ужасалась собственным деяниям, возможно, в нем еще оставалась какая-то толика разума, пытавшаяся противиться безудержному натиску безумия.
Так или иначе, но, когда детективы начали оказывать на него серьезное давление, пытаясь выяснить, где находятся тела остальных похищенных детей, они потерпели неудачу.
– Какие похищенные дети? – постоянно спрашивал Дюран.
И Шейла добавляла:
– Мы не признаем других похищений.
Это был открытый вызов, который выводил из себя Спенса и Эскобара, официально назначенных детективами, отвечающими за расследование. В беседах с Шейлой Кармайкл осторожно подняли вопрос о смягчении наказания в обмен на сообщение о местах, где спрятаны тела остальных жертв. Шейла внимательно все выслушивала, а потом вновь и вновь заявляла, что ее клиент не имеет никакого отношения к исчезновению остальных детей. Однако она тут же подала заявление о приостановке судебного разбирательства – поскольку как адвокат Дюрана чувствовала себя обязанной донести до сведения своего клиента все предложения, сделанные полицией и прокурором, и намерена поговорить с ним на данную тему – впрочем, она уверена, что это ни к чему не приведет, поскольку ему неизвестно об исчезнувших мальчиках.
– Вы ведь знаете, что он безумен, – добавила она, – так что от него можно ждать чего угодно. Я не могу предсказать заранее, как он отреагирует.
Джим Йоханнсен встретился с семьями жертв, чтобы объяснить им, какие переговоры идут между сторонами. Он хотел получить «разрешение» от семей на их дальнейшее ведение. Среди прочего, он осторожно спросил, нельзя ли обещать Дюрану, что прокурор не станет настаивать на смертном приговоре, если он расскажет о местонахождении тел.
Я сочувствовала всем этим людям. Они оказались перед ужасным выбором: если прокурор будет настаивать на вынесении смертного приговора, они могут никогда не узнать, что произошло с их сыновьями.
Я не знаю, может ли удовлетворение от мести стать достаточной компенсацией за неизвестность. Тайна гибели детей умрет вместе с Дюраном. И для тринадцати семей это дело никогда не будет завершено. Каждый день они будут ложиться спать с надеждой на чудо – а вдруг их ребенок все еще жив, все еще пытается вернуться домой, как потерявшаяся собака. Ничего более страшного с ними не могло случиться. Некоторые семьи стыдились встречаться со мной, поскольку они согласились на проявление снисходительности к подсудимому в обмен на уверенность. Я понимала, чего они хотят: чтобы жить дальше, им необходимо поставить точку. То, что я знала о Джеффе, было одним из самых причудливых даров жизни. Однако для них все обстояло иначе.
Я выполнила обещание, которое дала своей подруге-журналистке, и не разговаривала об этом деле с другими репортерами. Было совсем непросто, поскольку они меня преследовали. Однако ни одну из семей не связывали подобные обещания – они могли говорить свободно. Некоторые так и поступали. Я была возмущена, когда узнала, что одна из семей продала свою историю бульварной газетенке за непристойную сумму. Продажа ужасов за наличные – как же это отвратительно! Непростительно!
Сколько же раз во время споров с Йоханнсеном мне хотелось сказать родителям погибших детей: «Вы не понимаете, на что готовы согласиться! Неужели теперь, после всего, что вам известно об этом монстре, вы сможете пойти на сделку с ним? Он хочет привлечь к себе всеобщее внимание; он уже получает любовные письма и предложения руки и сердца от всех женщин страны с извращенными представлениями о реальности. К его камере протаптывают дорожки представители самых грязных бульварных газетенок, умоляя поделиться откровениями. А вы подливаете масла в огонь».
Но я не могла. Законы профессии не позволяли мне поделиться подробностями этого дела; если тайна следствия будет нарушена, исход процесса может быть поставлен под угрозу. Эти люди уже начали продавать свои собственные истории, и я не могла рисковать тайнами следствия.
Решение Йоханнсена о том, что он будет требовать смертного приговора, было озвучено во время тщательно подготовленной пресс-конференции; Шейла Кармайкл выступала мало, однако сумела извлечь пользу для своего клиента из слов прокурора.
– Мы намерены защищать Уилбура Дюрана против любого и всех обвинений, насколько позволяет закон, – заявила она, после того как официальная часть подошла к концу.
Она сделала все, что было в ее силах, чтобы среди присяжных оказались самые удобные для них люди. Шейла постаралась исключить из состава бабушек, учителей, родителей, всех, кто имел хоть какое-то отношение к детям. Но идеального состава присяжных для Уилбура Дюрана – бездетные мужчины с сомнительным представлением о своем поле, с врожденным чувством права на собственное мнение и гибкими моральными устоями – не смог бы добиться даже самый изощренный и пристрастный консультант.
Двенадцать основных присяжных и шесть дублеров не производили впечатления людей, «склонных к вынесению оправдательного приговора», как, по слухам, заявила Шейла. Впрочем, ей удалось добиться включения двух людей, принципиально возражавших против смертной казни.
– Я не сомневалась, что этого будет достаточно, – заявила она в одном из интервью после окончания процесса. – Однако все пошло довольно странным путем. Отработанная стратегическая линия далеко не всегда развивается так, как вы предполагали.
Когда в начале процесса судья обратился к присяжным, он подчеркнул, что жюри должно вынести приговор (он ничего не сказал о возможной невиновности подсудимого), основываясь исключительно на фактах дела, и что в процессе выбора решения им не следует думать о максимальном наказании. Он также заметил, что в фазе вынесения приговора будут рассмотрены дополнительные свидетельства и улики, если подсудимого объявят виновным, кроме того, смертный приговор далеко не всегда приводится в исполнение. Судья также добавил, что присяжные не должны учитывать свои религиозные и политические убеждения при принятии окончательного решения – предупреждение, которое всегда дается, но редко принимается в расчет.
Я плакала как ребенок, когда Уилбура Дюрана признали виновным и приговорили к смерти.
Глава 37