Похититель душ

– Он вышли из моды в начале шестидесятых. Их продолжали носить медсестры и проститутки, но и только. Этому типу пришлось приложить некоторые усилия, чтобы найти такие чулки. Возможно, в эксклюзивном магазине трикотажа.

– Или маскарадных костюмов.

– Он создавал иллюзию, – тихо проговорила я и уже громче добавила: – Вы знаете, какую школу посещал Уилбур Дюран в это время?

– Мы ездили в школу на автобусе, так что я точно не помню, но он учился тогда в старших классах. Я честно не помню – вам нужно обратиться в школьный департамент. Удачи. Она вам потребуется.

Больше смотреть было не на что. Я прониклась атмосферой места преступления. Стоял приятный солнечный день, теплый ветерок играл моими волосами. Однако холод пробрал меня до самых костей.

Патрик Галлахер пригласил нас в гостиную своего небольшого одноквартирного дома и предложил кофе. Пит Москал согласился, а я отказалась.

Прошло уже двадцать лет, но душевные раны мистера Галлахера все еще не зарубцевались. Я выразила свои искренние соболезнования. Он сразу же спросил, почему детектив из Лос-Анджелеса заинтересовался убийством, которое произошло так давно и так далеко от подведомственной ему территории.

– Человек, который подозревается в похищении ребенка, жил когда-то в Бостоне, – объяснила я.

– И вы надеетесь установить связь между ними.

Я кивнула.

– Речь идет о Дюране, не так ли?

– Мы не имеем права… – начал Пит Москал, но я тут же прервала его:

– Да.

Некоторое время мы молча смотрели друг на друга, а потом Галлахер сказал:

– Я знал. Этот сукин сын… я знал. – Он показал пальцем на Москала. – Разве я тебе не говорил? Он в этом замешан.

– Мистер Галлахер, – вмешалась я, – у меня нет уверенности, что Дюран тот человек, которого я ищу. Пожалуйста, не делайте поспешных выводов. Я сказала вам «да» только потому, что нуждаюсь в вашей помощи. Но мне также необходимо ваше благоразумие, по крайней мере до тех пор, пока я его не арестую. В противном случае он может ускользнуть. А теперь, если вы не против, расскажите, почему вы считаете, что Уилбур Дюран убил вашего сына.

– Потому что он настоящий извращенец.

– Извращенец?

– Да. Он самый настоящий гомик. И у него был мотив.

– И какой же?

– Чтобы свести счеты с Айденом.

Я посмотрела на Москала.

– Не понимаю, о ком вы говорите.

– О старшем брате Майкла, – ответил Галлахер. – Дюран увлекся им, когда учился в старших классах. Пытался уговорить на всякие мерзости. Айден его послал и даже пару раз вздул.

– Мистер Галлахер, почему вы об этом не рассказали, когда полиция вела расследование убийства вашего сына?

– Потому что Айден признался мне в этом только два года назад.

Я представила себе сцену, которая произошла между отцом и сыном, разочарование и ужас.

– Но почему ваш сын все-таки заговорил об этом?

Плечи Галлахера поникли.

– Айден был пожарным, – вмешался Москал. – Когда во время большого пожара рухнуло здание, многие ребята сильно обгорели…

Я вспомнила. Об этом много говорили в новостях. Так всегда бывает, когда кто-то из пожарных погибает, спасая других.

Москал и я чувствовали себя усталыми и опустошенными, когда вышли из дома Галлахера. Многие слова так и остались непроизнесенными, они висели в воздухе, как отвратительный запах, ужасные слова, которые нельзя говорить вслух. Патрик Галлахер открыл нам новые факты; теперь от Москала и меня зависело, сумеем ли мы их использовать.

– Келли Макграт ждет нас через полчаса, а ехать до нее две минуты. Хотите завернуть в участок?

– Нет. Нам есть о чем поговорить. Давайте не будем откладывать.

– Хорошо, – согласился он.

Москал остановил машину на обочине. Рядом находился небольшой парк – пустой участок, где начались реставрационные работы. Возможно, раньше здесь стоял сгоревший дом. Местные детишки с веселыми криками катались на карусели.

– Появилось достаточно фактов, чтобы открыть дело Майкла Галлахера.


– Верно.

– И вы намерены это сделать?

– Да.

– Мне нужно время, чтобы собрать улики в Лос-Анджелесе. Я бы хотела попросить вас немного подождать.

– Я так и думал.

– У меня дела о тринадцати исчезнувших мальчиках. Возможно, один из них еще жив.

– Вы сами знаете, что это не так.

Я не стала возражать.

– Надежда всегда остается.

Неожиданно дети закричали громче. Мы оба повернулись в их сторону и увидели, как двое мальчиков постарше соскочили на землю и стали раскручивать карусель. Малыши были в восторге.

– Ох, как хочется повернуть время вспять, – сказала я.

– Да. – Он явно старался об этом не думать, ему хотелось поторопить время. – Я могу подождать, но, если он узнает, что вы открыли на него охоту, и сбежит, это все осложнит.

– Я не могу ничего утверждать наверняка. Постараюсь действовать с максимальной быстротой и осторожностью.

Я уже звонила на его студию, чтобы с ним связаться. Кто-то из служащих почти наверняка рассказал ему о том, что ведется расследование. Насколько мне известно, он мог покинуть город.

– В таком случае я немедленно подам в отставку и отправлюсь на поиски.

Я ему поверила.

Мы достигли временного соглашения: у меня есть одна неделя на то, чтобы продвинуть свое расследование, после чего мы с Москалом связываемся и вновь оцениваем ситуацию. Если его не удовлетворят мои результаты, он начнет работать со своей стороны. Но до тех пор Москал не станет предпринимать никаких официальных шагов.

За пять минут до намеченного времени мы подъехали к домику Келли Макграт.

Она оказалась не такой старой, как я предполагала. Чуть больше шестидесяти, аккуратная и изящная, с рыжими крашеными волосами. Нас сразу же усадили в гостиной; чай хозяйка приготовила заранее, на маленьком столике стояли чашки с ложечками, кусковой сахар, сливки. На рояле – фотографии Келли и похожей на нее женщины, которая была несколько старше.

– Это ваша сестра Мэгги? – спросила я, когда она передавала чашку и блюдце.

– Верно. – Келли перекрестилась свободной рукой. – Да почиет она в мире.

– Как давно она умерла?

– Очень давно. С тех прошло тридцать три года. Она умерла, когда Уилбуру было семь лет.

– Ваша сестра работала гувернанткой в доме Дюранов?

Она немного удивилась, а потом сказала:

– Ах, да, маленького мальчика звали Дюран! Я забыла. Мы всегда называли то место домом Кармайклов. Ну, они и сами его так называли. Семья была очень недовольна, что Патриция вышла замуж за француза. Понимаете, он был католиком и все такое, не понимаю, как люди могут быть такими ограниченными. По-моему, предрассудки появляются вместе с деньгами. Как и прижимистость. Все могло бы сложиться для нее иначе, если бы семья как следует ей помогала.

Я больше не задала ни одного вопроса.

– Вы знаете, у Патриции все складывалось не лучшим образом. У нее были трудные роды, а новый брак получился не слишком удачным. Ей занесли ужасную инфекцию, после чего пришлось делать операцию по удалению женских органов, – вы уж простите меня за то, что я это говорю в вашем присутствии, детектив Москал. С тех пор муж вообще не обращал на Патрицию внимания. Сразу же после рождения ребенка он перевез ее в Бруклин, со словами, что цены на жилье там будут расти и это очень хорошее вложение капитала. Патриция ненавидела Бруклин. У нее там не было друзей, Церковь отнеслась к ней холодно, и она начала пить, надеясь таким способом справиться со своими горестями. Дети Кармайклов – Шейла, Эйлин и Каллен – росли в нормальной обстановке, поскольку Патриция была хорошей матерью и заботилась о них, да и с отцом им повезло, упокой Господи его душу. Как жаль, что он умер молодым.

А вот несчастным маленьким Уилом Патриция совсем пренебрегала. Мэгги ездила туда каждый день, чтобы накормить мальчика и присмотреть за ним, – иногда оставалась на ночь, если Патриция сильно напивалась. Нам пришлось поставить телефон, поскольку миссис О'Дей устала передавать мне поручения Мэгги. Очень часто она видела, что простыни Уила испачканы и у него не оставалось чистой одежды, и тогда Мэгги для него стирала. Иногда ей приходилось дожидаться, пока Патриция протрезвеет, чтобы отвезти ее в банк и снять деньги на покупку еды. Несколько раз даже приходилось тратить собственные деньги. Но я положила этому конец. «Привези мальчика сюда, – предложила я, – и мы его вырастим». Однако Мэгги не хотела вмешиваться во внутрисемейные дела. Она была такая.

Но что бы она ни делала, мальчик рос странным. Большую часть времени он был тихим, но, когда в нем просыпался ирландский темперамент, сдержать его не мог никто. Мать никогда не пыталась его воспитывать, а отец к тому времени умер. Это было ужасно. Но Мэгги всячески старалась облегчить жизнь Уилу – пока сама не заболела. Ему исполнилось шесть, когда у нее нашли первую опухоль. Она не пошла к врачу сразу, говорила, что это ерунда, но мне кажется, она просто испугалась. А когда она обратилась за помощью, оказалось, что уже поздно, хотя ей отрезали обе груди, по-моему, чтобы у нее оставалась надежда. Возможно, благодаря операции она прожила немного дольше.

Дед Уила – отец Патриции и Шона – был настоящим дьяволом. Он ненавидел Мэгги за то, что она, как он говорил, вмешивалась в дела его дочери. А по мне, так он должен был каждый день, стоя на коленях, благодарить Мэгги. Старый ублюдок ужасно злился, если кто-то порицал Шона, хотя все мы прекрасно знали, что за фрукт этот Шон. Он так и не женился, вечно крутился возле маленьких мальчиков; но дед ничего не хотел слушать, когда ему говорили, что Шона нельзя оставлять одного с детьми. Он был полицейским офицером и все такое, что делало его святым в глазах отца. Мэгги возила Уила в гости к бабушке и дедушке, поскольку считала, что ему следовало их знать, хотя его матери было на все наплевать. Мэгги рассказывала, что дед называл ее «проклятой девкой» при мальчике. «Эта проклятая девка тебя разорит, – часто повторял он, словно Мэгги не было рядом. – Проклятая девка обращается с тобой слишком мягко».

И за все то время, что Мэгги заботилась о мальчике, бабушка ни разу не выступила против деда. Наверное, она его боялась – и у нее имелись на то причины. Говорят, он несколько раз ее избивал. Однажды Мэгги надела свое лучшее платье и навестила старую леди, когда ее мужа не было дома, чтобы рассказать о том, что происходит. Она умоляла забрать детей. В конце концов ей удалось ее уговорить.

Через два месяца Мэгги умерла, а вскоре после этого Уил и остальные дети перебрались в дом на пляже. Мне рассказывали, что Уилу пришлось нелегко – он потерял единственного человека, который его по-настоящему любил. С тех пор мы часто видели его вместе с Шоном. И это было неправильно. Так нельзя.

Вся эта история стояла перед моим мысленным взором, пока поезд мчался обратно в Нью-Йорк. Да, мы ехали быстро, но уж слишком поезд трясло. Тем не менее я была счастлива, что возвращаюсь. Мне предстояло много дел; я хотела найти записи, сделанные в музее, чтобы взять этого типа. Еще требовался ордер на обыск, как в его доме, так и на студии. Мой отчет должен быть безупречным. Все улики будут косвенными, но их хватит.

В следующее воскресенье я должна позвонить детективу Москалу. Вдруг он будет занят семейными делами – тогда я смогу протянуть до понедельника. Если и к этому времени у меня не будет необходимых доказательств, может быть, Москал хотя бы прислушается к моим доводам.

На платформе Южной станции Москал сказал мне:

– Я всегда подозревал, что Шон О'Рейли нашел какие-то улики и унес их с места преступления. Если бы я проявил настойчивость, эти дети могли остаться в живых.

– Он был вашим непосредственным начальником, – мягко напомнила я. – Что вы могли сделать?