Побег в леса. История мальчика, который выжил

То, что он чувствовал, было не грустью, а чем-то большим, гораздо, гораздо большим.

У него брызнули слёзы. Он плакал в одиночестве, стоя на коленях над телом лани и пытаясь вспомнить её живой, чтобы запечатлеть её именно такой. Живой. В реке, где она стряхивала с себя слепней и смотрела на него.

И вот прошёл год, он сидит в подвале с блокнотом и карандашом, которые подарила ему библиотекарь с тёплой улыбкой, и пишет историю этой лани специально для неё. Мальчик старался не упустить ничего. Писал о том, как лань была живой, как он нашёл её мёртвой, о телах в Маниле…

Он нарисовал словесные картины так хорошо, как мог. Потом написал о работе в боулинге и на фермах, а ещё позже написал о том, как соврал о своём возрасте и вступил в армию, он писал о браках и разводах и о том, как стал сержантом.

Он писал обо всём этом.

Он писал обо всём, что мог вспомнить.

Он писал для библиотекаря с тёплой улыбкой. Даже когда её не стало, а он переехал в другое место, жил по-новому, даже тогда он носил с собой блокнот с синей обложкой и жёлтый карандаш и писал обо всём, что видел и делал, всё, что помнил.

Всегда для библиотекаря с тёплой улыбкой.

Которая показала ему, как можно прочитать книгу целиком.





Часть V

Солдат





1957




Гэри не мог точно сказать, когда ему начало казаться, что армия каким-либо образом решит его проблемы. Это решение не поддавалось разумному объяснению и было в лучшем случае нелинейным, а в худшем – невероятно запутанным. Это было нормально: уже давно все его решения, казалось, были плохими. Он знал, как работает армия. Он знал солдат в Маниле. Как они жили или, в некоторых случаях, не жили. У него не было заблуждений о солдатской жизни. Достаточно всего раз увидеть мёртвых солдат в джунглях, чтобы избавиться от иллюзий. И всё же…

И всё же почему-то мысль об армии пришла на ум.

Началось так: ему было тринадцать, и всё изменилось, когда он открыл для себя книги.

Потом ему стало четырнадцать, и он направился на запад, чтобы работать на фермах или стать ковбоем и скопить побольше денег. Так он себе это представлял, когда ему было четырнадцать: уйти на заработки и скопить побольше денег.

Он зарабатывал два-три доллара в день, ел несвежую еду из металлической формы для пирога, которая была прибита к доске, спал на джутовых мешках в сарае, пил воду из ручной колонки. Когда везло. В конце лета он возвращался в город – скорее, не в город, а к лесу – и работал в барах. Жил в подвале родительского дома, около печи. Там было тепло, но при этом обитали крысы.

Потом ему исполнилось пятнадцать, и он снова ушёл на запад, ещё западнее, дальше на запад, на Запад, и уже получал четыре доллара в день. Часть лета проработал на фабрике замороженных овощей за доллар в час. Снимал с конвейера коробки с кукурузой, горохом, фасолью, которые вылетали из машин по десятку за раз. Относил их на поддон морозильника, ещё и ещё, снова и снова… Целых восемь долларов в день. Двадцать восемь минут на ланч, который он покупал в автомате с едой. Ел крохотной деревянной ложечкой чили[64] из банки. Вкус был отвратительным. Шарики оранжевого жира и склизкая фасоль стоили большей части его зарплаты. Спал он в кустах недалеко от завода, окружённый тучами комаров.

Потом ему исполнилось шестнадцать, и он снова ушёл на запад, чтобы работать на фермах или ранчо, стать ковбоем, завести коня и ездить на нём, но в этот раз он устроился на работу в передвижной ярмарочный балаган и узнал о жизни – нет, о Жизни – от женщины по имени Ванда.

Но ещё до того, до побегов на запад или в лес, его настигли проблемы в школе. У него не срасталось со школой, он не мог учиться, не мог завести друзей, вести себя дружелюбно и выполнять домашки вовремя – с ним это просто не работало. Квадратную деталь невозможно поместить в круглое отверстие.

Со временем его проблемы усугубились, стали серьёзными. Он бежал, полицейские приходили за ним, опять возвращали его, всё усерднее пытаясь сделать кем-то, кем он никогда не мог бы стать. Заставить его.

Вписать, чёрт возьми.

Если достаточно сильно лупить по квадратной детали, она рано или поздно войдёт в неподходящее круглое отверстие. Копы тащили его в школу, силком заводили в здание и передавали системе, которая пыталась забить его в неподходящее отверстие.

Он слишком много видел, слишком много делал, слишком многим был. Он не знал, о чём говорить. Одежда? Девочки? Спорт? Его пронзала дрожь от одной мысли об этом. У него никогда не было подходящей одежды, а даже если бы была – он не знал, как её носить. Он провёл на тёмных улицах Манилы сотни ночей. Он не понимал романтики. Спорт казался ему глупостью: достаточно всего раз увидеть, как ребёнок пытается влезть на забор, чтобы найти в солдатском лагере что-нибудь съестное, но получает только очередь из пулемёта прямо там же. После этого баскетбол кажется нелепым.

Может, именно тогда он начал думать, что армия – единственное место для него.

Но до того, когда школа становилась в тягость, а потом невыносима, он просто бежал. Спасался. Перефразировал мудрость своей бабушки: «Если отстойно Здесь – попробуй Там».

Он уходил в лес, потому что если он оставался в городе, полицейские находили его и возвращали, говорили ему всякое. Но в конечном итоге это не работало.

Когда он думал о будущем, оно не имело отношения к школе. Только работа, попытки пережить очередной день и, разумеется, лес.

Библиотека никуда не делась, как и книги, всё больше книг. К тому времени, как ему исполнилось шестнадцать, он читал так же, как волк ел. Жадно поглощал книги, учился, узнавал, только вот это ещё больше отдаляло его от школы.

Библиотекарь направляла его нежно, по-доброму, к новым книгам, давала ему книги по истории. Он прочитал книгу о Наполеоне, его солдатах и безумном, провальном вторжении в Россию. Оно стоило Наполеону почти всей армии: тысячи людей погибли от голода и ещё больше – от холода русских зим.

Так вышло, что на истории в школе они как раз в это время проходили Наполеона, и учитель, который притворялся учителем, а на самом деле был футбольным тренером с толстой шеей и маленьким мозгом, рассказывал про Наполеона в Египте. Он спросил мальчика, с какими трудностями столкнулся Наполеон. Мальчик, который читал про зимнюю российскую кампанию, не понял вопроса – учитель даже сам не знал, о чём спрашивал, – и ответил, что основной проблемой было обморожение и смерть от холода.

Учитель грубо ткнул его в ошибку: в Египте от холода не умирают. Он шутил над мальчиком, пока весь класс не начал смеяться. Какой дурак: обморожение в Египте – насколько тупым надо быть? Мальчику и без того в школе было несладко, он почти не существовал для одноклассников, а насмешки и вовсе оказались нестерпимыми.


Библиотека и библиотекарь были его друзьями, к которым он шёл, чтобы узнать больше, стать кем-то большим. Лес был его домом, местом, где он жил. А школа и всё, что с ней связано, – лишь серое, мёртвое ничто, которое угрожает забрать у мальчика… всё.

А потом ему исполнилось шестнадцать.

Он снова ушёл на запад, но в этот раз слишком рано. На фермах ещё не было работы, потому что поля после зимы ещё не просохли. У него почти не было денег, он жил в заброшенной постройке на краю маленького городка и ждал, пока появится работа. Сардины и крекеры дважды в день. Шестьдесят центов в день на еду. Бесплатная вода из старой колонки.

Гэри почти готов был плюнуть на это всё и вернуться на лето в лес, когда в город приехала ярмарка. Он пошёл искать работу там. И нашёл: помогал готовить аттракционы, пять долларов в день. Такер, хозяин одного из них, нанял его на всё лето.

Пять долларов в день. Тридцать пять долларов в неделю. Он и не мог представить, сколько денег заработает. Сто сорок долларов в месяц. Даже если он будет иногда покупать вчерашние хот-доги или сэндвичи в передвижных закусочных, всё равно заработает больше, чем на фермах или ранчо. Он наконец разбогатеет. Да ради этого можно даже ночевать на сиденьи грузовика. Такер показал ему, как управлять аттракционом так, чтобы у клиентов вываливалась мелочь из карманов. И это даже лучше, чем облапошивать пьяниц в салуне Северное Сияние. Лёгкие деньги, которые никто и не замечает, как теряет. Так иногда набиралось ещё два-три доллара в день поверх основного заработка.

И это были хорошие деньги.

Но однажды Такер был на взводе, подрался, приехали копы и тут увидели мальчика, известного беглеца. Конечно, они его задержали. Не арестовали, а забрали с собой и отправили обратно домой, и – снова в школу. Не арестовали, но всё равно отправили в тюрьму.

По крайней мере, до тех пор, пока он не сможет удрать и добраться до леса, пока за ним не перестанут следить, пока не перестанут хотя бы ненадолго совать нос в его дела, чтобы он снова мог бежать.

Вот только теперь мальчик всё время читал, благодаря библиотеке и той леди-библиотекарю. А ещё он кое-что знал. Например, что он мог быть чем-то большим, делать больше, однажды стать больше. И тогда, именно тогда в дело вступило государство.

Государству надоело, что мальчик прогуливает школу и постоянно сбегает. Поэтому оно взяло всё в свои руки и послало его к какому-то соцработнику / психологу / доброхоту. А если он не пойдёт, как сказало государство, то его отошлют в «дом», где будут держать со всей строгостью закона. Это место называется «Дом Мёрфи для мальчиков», и там его будут запирать на замок каждый вечер.

Психолог усадил мальчика в комнате за серый стол и налил чашку такого крепкого кофе, что тот разбудил бы даже вулкан. Психолог откинулся в своём кресле, раскурил сигарету, держа жёлтыми, пропитанными никотином пальцами, и сказал:

– Ты, по сути, смываешь свою жизнь в унитаз.

Мальчик ничего не ответил. Он просто сидел.

– Ты хочешь это изменить?

«Чего вы от меня хотите? – подумал мальчик. – Чтобы я нашёл Иисуса? Пошёл в школу и нашёл Иисуса? Пошёл в школу и стал хорошим ребёнком, который живёт с хорошей семьёй и нашёл Иисуса? Или у вас на уме другая сказка? Может, я должен найти лампу, потереть её, чтобы джинн исполнил три моих желания – и тогда найти Иисуса? Да ладно вам, бросьте». Человек за столом был туп, точно дубовое бревно. «Если его распилить, из его задницы получится отличный стол в библиотеку», – с улыбкой подумал мальчик.

Он всё ещё ничего не говорил, потому что этому человеку было нечего ему сказать. Мальчик просто пересидит это, пересидит дубового человека, уйдёт, как только сможет. Сбежит. Как обычно.

– Итак…

Психолог сделал долгую затяжку, и мальчик подумал, а не начать ли ему курить. Это кажется крутым. Может, с сигаретой он будет выглядеть старше и сойдёт за… За кого? За кого-то постарше.

– Итак, такими темпами ты вылетишь из школы. Государство открывает новые учреждения для людей, у которых не ладится с обычной школой. Они называются «профессионально-технические училища». Там ты можешь освоить профессию, если тебе не подходит обычная школа. Есть два направления: можешь стать автомехаником или ремонтником телевизоров. Твой выбор. Тебя зачислят в двенадцатый класс[65], и вместо нормальной школы ты будешь ходить в училище пять дней в неделю. Пропустишь три дня, и тебя отправят в Дом Мёрфи.

И этот момент изменил его. Изменил всё.

Он как-то подружился с мальчиком по имени Лео, который оказался радиолюбителем[66], и обнаружил, что ему нравится работать с радио. У Лео был маленький тридцативаттный передатчик, подключённый к диполю[67], стоявшему снаружи его комнаты. Лео помог Гэри собрать маленький осциллятор[68] из запчастей, чтобы выучить азбуку Морзе[69]. Когда передатчик работал, они вдвоём часами сидели и разговаривали с людьми со всего света. Иногда из самой России, где было запрещено даже иметь такие радиопередатчики, не то что общаться с иностранцами… И это если считать общением повторение одного и того же вопроса: «Где ты?».

Мальчик думал, что если однажды найдёт себе место, то получит радиолюбительскую лицензию и будет выходить на связь сам. А пока он ходил к Лео и узнавал всё, что мог, про любительское радио. И электронику. И телевидение, которое тогда только появлялось в широком доступе и было чем-то совсем из ряда вон. То, что можно запустить поток электронов сквозь пространство и получить на экране движущуюся картинку, казалось настоящим колдовством.

И этот человек с пропитанными никотином пальцами и жёлтыми зубами предлагал ему узнать больше про телевидение. И электронику. Как они работали. Как происходило это колдовство.

– Я хочу, – сказал мальчик, – стать ремонтником телевизоров.

– С вышеизложенными ограничениями?

Мальчик не думал, что кто-либо может произнести «вышеизложенные ограничения» с серьёзным лицом. Но человек не улыбался.

Мальчик кивнул.

– Ладно.

– Три дня, и ты вылетел.

Он снова кивнул.

– Ладно.

И дело было сделано. В точности, как сказал этот человек. Когда мальчик почти вылетел из одиннадцатого класса, государство вступилось за него, и его перевели в двенадцатый с «оговоркой» (их слово, не его), что он обязан быть внимательным и постараться освоить профессию ремонтника телевизоров, чтобы не быть «обузой обществу». Опять же, по их словам. Он не хотел иметь никакого отношения к обществу, даже быть ему обузой. Поэтому кивал, улыбался и как мог изучал закон Ома[70], устройство радиоламп[71] (всё это было задолго до транзисторов[72] и выпрямителей тока[73]) и вообще телевизоров как таковых. И даже когда он изучил и понял всё это, телевидение осталось для него волшебством. Изображение брали, разбирали, передавали через пространство радиоволной, и потом собирали заново.

Чистая магия.

И ему это нравилось. Он точно ел эти знания большой ложкой, жаждая знать больше и больше, понять, как это работает, узнать всё, что только можно, об этом новом устройстве. И хотя тогда он ещё не догадывался об этом, но знание технической базы оказало огромное влияние на всю его будущую жизнь.

Но в остальном всё было, как и прежде. Он всё ещё зарабатывал себе на жизнь. К обычной работе в барах и боулинге – теперь в основных лигах, поскольку он стал старше – добавил ловлю животных. Он расставлял ловушки и ловил норок, иногда енотов или лис, продавал кроликов за десятку, а потом и за четвертак заводчикам на еду.

Все эти работы добавляли дел каждый день, а ещё надо было учиться. Но он не пропускал ни одного дня, даже несмотря на то, что каждое утро устанавливал и проверял ловушки, и каждый вечер расставлял кегли или убирал бар.

У него не было свободного времени. Он еле успевал делать свои дела каждый день. А каждую ночь, закончив трудиться, падал в кресло в своём подвале или заползал на заднее сиденье автомобиля в мертвенном оцепенении.