По следам прошлого

— Я не принижаю деревенских. Это говорит не мое высокомерие, а моя обида. Ты ведь уже расспрашивал, чем я занимаюсь в гильдии. Ты, как пришел в себя после болезни, каждый рассвет интересуешься исследованиями, будто у тебя имеется масса вопросов ко мне, но ты никак не наберешься смелости задать их. И я сомневаюсь, что тебе мешает страх. Думаю, в нас с тобой корни проблем сидят гораздо глубже. Они где-то там, — нахмурившись, постучал по лбу. — Тебе с детства говорили, что ты глупый и у тебя… скверные мысли? Это ведь не твои слова. Кто так назвал твои мысли?

— Мне не нравится этот разговор, — вместо ответа признался я.

— Никому не нравится, когда кто-то расковыривает нарыв. И мне тоже не нравится, Кейел. Они, — Ромиар склонился и вдруг, указав на дверь, перешел на громкий шепот, — свалились мне на голову, когда Луна была в самой силе. Приставили кинжал к горлу и толком ничего не объяснили. Асфи… Эта человечка не стала сразу говорить мне о своих планах, а лишь создала вокруг рой вопросов. Она ушла, а я остался один на один осознавать, насколько это может быть правдой: я — и Вольный. Ты видишь меня? — Выпрямился, вскидывая рогатую голову. — Разве я похож на Вольного?

Я усмехнулся. Мне не удавалось представить себя Вольным, а его и подавно.





***


Аня

Это все с самого начало было лишь в моих фантазиях.

Замок из песка стоял у лазурного берега моря. Волны накатывали, освежали, умиротворяли, удерживая огонь внутри — стремление к свободе, тягу к выходу за рамки. И замок этот был выше меня, больше, крепче. Мой замок. Волны не могли навредить такой громадине; они лишь питали его влагой, склеивали песчинки. Я жила в этом замке: из одних окон любовалась морем, на котором люди — такие как я, но лучше, — сияли счастьем. Глядя же в другие окна, выходящие на острые скалы, замыкалась в себе и быстро отворачивалась, стремилась забыть, что видела. Кого видела… С детства училась не замечать их. И каждый раз, как кто-то подводил меня к этому окну и заставлял смотреть на давящую размером и чернотой скалу, злилась, ругала прозревшего и уходила, виня его в нарушении моего спокойствия, придумывая ему ругательства.

Я жила в грезах.

Иногда резалась о подсохшие песчинки, начинала озираться пугливо и задаваться вопросом: какой смысл жизни в этом замке? Ходила по нему, придумывая способ открыть тяжелую дверь, ведущую к морю. Там — на берегу, залитом солнцем, — веселились те, у кого хватило сил и ума открыть дверь своего замка. Они смогли, а я нет.

И тогда я шла посмотреть на другую сторону — взглянуть мельком и быстро-быстро отвернуться. У острых скал от тяжелого труда гибли другие. Они сами виноваты, что разрушили свой замок вместо того, чтобы аккуратно открывать дверь. О них даже думать не хотелось. Я просто знала, что никогда не стану такой, как они.

А потом мой замок выбросило в пустыню… Он высох. Ветер срывал песчинку одну за другой и смешивал с колким песком под ногами. Как теперь собрать замок и именно из своего песка? Как уберечь стены и склеить их снова? Слез для этого не хватало, а ветер был неумолим. И в этой пустыне все было иначе — ни моря, ни скал… Не осталось и стен.

Однако Фадрагос не просто уничтожил мою уютную фантазию — он мешал создать новую.

— Что же в этом плохого? — спросила я.

Остановилась, выпуская из рук ногу мертвого мсита. Запрокинула голову к ясному небу. Ну и пекло! Вытерла пот, стекающий прямо на глаза, и потрясла воротником рубашки, хоть как-то охлаждаясь. Дарок не стал ругать за заминку и позволил отдохнуть. Выпрямился во весь рост, красуясь полуголым атлетическим телом, и зацепился пальцами за пояс.

— Мышцы болят? — спросил он, замечая, как я мну плечо и руку до локтя.

Болели не только руки, а все тело. И даже не из-за тренировок, которые для существа с любой подготовкой не проходили бы легко — васоверги тренировались на износ. Но все сражения мы прекратили еще несколько дней назад, а их заменили тяжелый труд и диета, постепенно подошедшая к полному голоданию.

— Немного, — призналась я.

— Надо будет размять перед ритуалом, — добил меня рогатый изверг. И ответил на мой основной вопрос: — А духи… что в них хорошего, Асфи? Они изнеживают и защищают слабых.

— Они уравнивают, — осторожно заметила, стараясь не разозлить Дарока неосторожными словами. — Это справедливость.

— Какая-то дерьмовая справедливость у тебя. Уравнивают, — протянул он с ухмылкой и сплюнул на землю. — Слабаков с сильными. Путают они, Асфи. Сила — это же не о размахивании кулачищами. Она у нас внутри, — застучал по груди. — Эта сила позволяет нам править, и это правильно. Вот как было хорошо тогда, когда никто духов не знал? Я тебе рассказывал, как было! И правильно это было! Соггоры мудро правили, и с нами они считались. Никогда нас за дураков не держали.

В эту секунду из-за дома показались остальные васоверги. Архаг нес на плечах тушу барана, Норкор и Гахсод волокли огромного мсита. Дарок заметил, что я отвлеклась на них. Поморщился, не находя во мне явной поддержки, снова сплюнул и, кивнув на нашу тушу, произнес:

— Потащили дальше. Солнце умирает, а мы еще и половины не перенесли.

Я повела плечами, улыбнулась в ответ на ленивую улыбку Архага и снова ухватилась за толстую ногу мсита.

За прошедшие дни, которые я прожила под одной крышей с «интеллигенцией» васовергов, мне удалось узнать о низшей расе больше, чем за все время скитаний по Фадрагосу. Все эти предубеждения по отношению к ним рушились, прямо как замок из песка, высохший без воды и оказавшийся под сильным ветром.

Они были… простыми? Нет, они оказались сложнее многих других рас, с которыми мне доводилось общаться. При этом с ними было просто, как ни с кем другим. Они были злыми, но добрыми; они были грубыми, но мягкими; их желания были понятными, но сложными для принятия. Эти парадоксы возникали в жизни с ними на каждом шагу. И в итоге быстро утомили… Пришлось признаться самой себе, что я легко поддаюсь предубеждениям и так же, как и остальные, боюсь, когда мой замок, созданный стереотипами, рушится. Как бы мы ни стремились к свободе — когда оказываемся предоставлены сами себе, боимся жизни без рамок. Быть может, еще — ответственности. Или Дарок прав: даже сильные боятся собственных слабостей. И чем слабее существо, тем громче он защищает свой замок.

Васоверги уже не удивляли меня. Но я внимательно впитывала их знания, старалась проникнуться их волнениями, чтобы обрубить в себе желания навязать им правила своей жизни. Эта их жизнь, культура, дом — их замок. И они без чьего-либо вмешательства сами раз за разом разрушали его до основания. Они жили свободными, не позволяя пепелищу под ногами остывать.

Война васовергов оказалась не так проста, как виделась фадрагосцам, не вникающим в ее суть. Мародеры вновь убивали друг друга — что необычного? Однако услышанные причины войны стали неожиданностью для меня. Васоверги разделились между собой на несколько сторон: одни хотели впустить в свою жизнь духов; вторые, под предводительством Дарока, отвергали эту идею; старый вождь прятался за своими воинами, не мог прекратить вражду, но и не хотел уступать свое место сильнейшему; остальные — мелкие группы, вроде тех, что образовывал Фаррд, просто наживались на междоусобице.

— Он точно прилетит до того, как все это стухнет? — прокряхтела я, дотаскивая тушу к нескольким другим. — И было бы проще убивать скотину прямо тут, а не волочь ее по всему двору.

На мою подсказку Дарок фыркнул, как самый настоящий конь — протяжно, да еще и заржал в конце.

— Видела же, как приходится удерживать мсита, пока не сдохнет. — Он без моей помощи подтянул тушу еще ближе к куче и наконец бросил. — А теперь представь, что его придется отпустить, потому что Хайко вдруг прилетит. А если недобитая скотина к дому попрет? Мне дом еще нужен.

Я извиняющееся свела брови вместе, вспоминая разрушенную стену возле городских ворот. Именно молодой дракон Дарока, ядовитый Хайко, и пробил ее. Как восторженно рассказывали васоверги — у Хайко был первый полет и первое приземление. Бедняга просто еще не знал, как тормозить и воспользовался постройкой, которая удачно под него подвернулась. Кстати, остальные васоверги тоже говорили на общем языке, но очень плохо и неохотно. По крайней мере до того момента, пока окончательно не привыкли к моему обществу и не убедились, что я не струсила перед их загадочным риуталом. Мне сказали, что я должна буду поговорить с Солнцем, простить себя и очиститься от слабости. А когда уйдет слабость, Солнце заполнит освободившееся во мне место своей яростью.





***



Кейел

Солнце почти умерло, когда мы разговорились. Комнату затопил красный свет, тени то серели, то темнели, расползаясь из углов.

— Я сразу и не понял, почему она за меня заступилась. — С улыбкой вспоминал я. Ухватился за подлокотники и вытянул удобно ноги. — Как раз отвлекся и увидел кинжал в руках Тамнора.

— Это тот, что к Лери сватается? — перебил Ромиар.

Он уже пересел на диван, который слуги по первому же приказу перенесли к столу ближе. В руках шан’ниэрда мерцал хрустальный бокал с красным вином. Свой бокал я поставил на край стола.

— Да, тот самый.

Захотелось запить гнев, опустошив бокал залпом, но я постарался отойти от неприятной темы, вернуться к той, что вызывала добрые чувства.

— Асфи угрожала всем и сказала что-то такое… Что-то о совести. Да, наверное, о совести, потому что я тоже устыдился и опомнился. Потом нас прогнали, и парни оставили меня в покое. Решили, что я сам не доберусь до Солнечной.

— Почему? — Белые брови сошлись на серой переносице. — Ты вообще никогда не уходил из деревни?

— С дедом только. Когда был совсем мелким. Он по молодости состоял в гильдии лесников и многому учил меня, пока не отрекся от всей нашей семьи.

Колючий ком встал в горле, и я все-таки запил его большим глотком вина — не особо сладким, но с приятным пряным послевкусием. Вино расслабляло и, как это бывало часто, развязывало язык. Наверное, стоит сдержаться от пьяной болтовни… Или пусть. Пусть стану выглядеть в глазах очередного существа дураком и… Пусть узнает о моих многочисленных сценах позора, выслушает скверные мысли, раз ему интересно, а потом отворачивается при встрече. Как бы он сейчас меня ни расхваливал, его отношение переменится сразу же, как только он узнает меня лучше. Никто не оставался прежним.

— Он из-за тебя отрекся? — без подсказок догадался Ромиар. Он продолжал хмуриться — без злости, просто от непонимания.

Я кивнул, опуская взгляд на вино и наклоняя бокал в разные стороны. Хрупкую тонкую ножку, оплетенную серебряными листочками сломать не хотелось, но пальцы сжимались все крепче и крепче. Скулы сводило. Я понял, что собственную злость прятать уже бесполезно. Да и надо ли? Пусть уважаемый видит меня во всей красе.

— Он до последнего за меня заступался. — Горло сдавило; голос и без того неприятный, грубый, охрип сильнее и при каждом слове царапал изнутри. — До того момента, пока меня перед всей деревней не заставили признаться, что я дурак, что мне просто нравится всех злить. После моих слов он впервые сам назвал меня дураком и ушел из нашего дома. Больше он ни с кем из нас не заговаривал.

Ромиар хмыкнул, укладывая на спинку дивана затылок. Задумчиво смотрел на потолок, освещенный Охарс, а затем произнес:

— Я не слышал о твоем деде. Никто в Солнечной мне о нем не говорил.

— О нем не любят говорить. — Я быстро отставил бокал, пока не расплескал остатки вина в дрожащей от злости руке.

— Почему? — взглянув на меня, полюбопытствовал Ромиар.

Я пожал плечами. Ответ, который напрашивался сам собой, выдавить из себя не получалось — во рту мигом пересыхало, а челюсть становилась чугунной.

— Его уважали? — Ромиар потянулся за бутылкой. Долил себе вина и молча предложил мне.

— Уважали. — Я подставил бокал и наблюдал, как он быстро наполняется до краев. Отпив половину, отставил вино.

— Значит, его дураком не считали. Умный человек не считал дурака дураком… Понятно, почему о нем не вспоминают. А ты, Кейел, понимаешь?

Я зажмурился. Даже кивнуть было тяжело. Они не могли признать его правоту тогда, а сейчас не хотели лишний раз давать себе для этого повод.

— Понимаешь, — протянул Ромиар утвердительно, будто мог заглянуть в мою голову. — Не представляю, какую силу воли надо иметь, чтобы насильно заставлять себя глупеть. — Усмехнулся, разглядывая кончик своей косы. — И ты спрашиваешь у меня, каково живется взаперти? Думаешь, мне было расти хуже, чем тебе?

— Я не считаю, что насильно делал себя глупее. Ты просто… — Я облокотился на колени. Разглядывая беловолосого шан’ниэрда — уважаемое существо, — не знал, какие лучше мысли рассказать ему, а о каких промолчать, чтобы он лично не отдал приказ убить меня этой же Луной.

— Что просто, Кейел? — он склонил голову к плечу; белый кончик хвоста изогнулся и застучал по колену.

— Я могу создавать радугу, — выдохнул я. Пусть смеется.

И он усмехнулся, хоть и пытался скрыть веселье. Уголок губы так и остался приподнят. Желание что-либо доказывать ему быстро пропадало, снова росло внутреннее бессилие.

— Многие знают, как приманивать духов радуги, Кейел, — мягким тоном произнес он. — Пусть мы так и не узнали их имен, но и они не несут никакой пользы в жизни. Развлечение для детишек — и только.

— Это не духи! — Обида взяла свое; я вскочил с кресла.

Он назвал меня ребенком! По сути — дураком. А если он прав? Какой же я идиот, что выбрал эту мысль первой. Нет. Нет, ему нельзя ничего рассказывать. Никому нельзя, чтобы не опозорить семью на весь Фадрагос. Не подставить родителей и Лери с нашим ребенком. Нельзя позорить Солнечную. Я сжал кулаки и направился к двери, но, видимо, вино ударило в голову, вынудило остановиться. Однако опоздал — Солнце погибает…

Горькая ухмылка рвалась наружу, скверный разум боролся, портил мысли, и устоять перед ним не получалось.

Погибает ли?.. Или оно тоже живо лишь в наших головах?

— Я хочу увидеть, как ты создаешь радугу, — вдруг произнес Ромиар, напоминая о себе. — Как ты ее делал?

Он подобрался на диване, выпрямил спину и, высоко подняв подбородок, рассматривал мое лицо. Былой насмешки в нем почему-то не осталось. Сердце билось быстро, горячило кровь, поддерживало злость, а вместе с ней и скверну. Я вернулся к креслу, но не смог сесть. Успокаивал себя шагом: от стола до стены — и обратно.

— Был праздник, — начал я, прижимая кулак ко лбу; в глазах темнело, голова кружилась. — С полей собрали богатый урожай, в короткий срок удачно повалили лес, в целых семнадцати домах скотина дала приплод, а из города вслед за уважаемой семьей пришло множество горожан. Но затянулся зной, и все жители Солнечной, давно знающие причуды гор, с опаской поглядывали на них. Все собранное могла отнять река. Тогда мой отец встал у костра и высказал подозрения, что в горах могут прятаться изгои или фанатики, ведь Шиллиар плачет там так часто, как должно плакать только над острогами. Он всех перепугал.

Я остановился и взглянул на Ромиара. Он, сцепив руки в замок и подавшись вперед, слушал внимательно. Пусть слушает, пусть рассудит. Возобновив шаг, я продолжил: