Пляска смерти

Гриб рассказывает об этом так: «Когда королеве рассказали об ужасной кончине сира Лорента, она горько заплакала; узнав о том, что Девичий Пруд перешел к врагу, Крапива сбежала, а возлюбленный супруг предал ее, пришла в ярость; а когда леди Мисария предупредила, что тьма сгущается и грядущая ночь будет еще хуже минувшей, – задрожала от страха. На рассвете в тронном зале собрались сто придворных, но вскоре многие незаметно выскользнули за дверь, а остальных королева отослала прочь, и вот остались при ней только ее сыновья да я. „Мой верный Гриб, – сказала мне королева, – если бы все мои подданные были преданы мне, как ты. Надо бы сделать тебя десницей“». Когда я ответил, что я бы предпочел быть ее консортом, она рассмеялась, и для моих ушей не было звука слаще. «Подлинная история» Манкена о смехе королевы умалчивает, но рассказывает, что королева, переходя от ярости к отчаянию, цеплялась за Железный Трон так, что в кровь изранила себе руки. Она поставила командовать золотыми плащами сира Бейлона Берча, капитана Железных ворот; послала воронов в Винтерфелл и Гнездо с просьбой о новом подкреплении; лишила прав состояния Моутонов из Девичьего Пруда; назначила молодого сира Глендона Гуда лордом-командующим Королевской Гвардии. Сиру Глендону было всего двадцать лет, и королевским гвардейцем он пробыл лишь одну луну, однако накануне он отличился в битве на Блошином Конце и доставил в замок тело сира Лорента Марбранда, чем уберег его от надругательства мятежников.

Ни септон Евстахий в своем рассказе о «Последнем дне», ни Манкен в «Подлинной истории» не упоминают Гриба, однако в обоих трудах рассказывается о сыновьях королевы.

Эйегон Младший не отходил от матери и почти все время молчал. Тринадцатилетний принц Джоффри облачился в доспехи и просил королеву отпустить его в Драконье Логово за Тираксесом. «Я хочу сразиться за тебя, матушка, как сражались братья мои. Позволь мне доказать, что храбростью я не уступлю им». – «Они и вправду были храбры, а теперь оба мертвы, мои чудесные мальчики», – ответила Рейенира и запретила принцу покидать замок.

С заходом солнца чернь снова полезла изо всех щелей, и было ее еще больше, чем прежде. На холме Висеньи шлюхи одаривали своими милостями любого, готового присягнуть в верности Гейемону Сребровласому, «лобковому королю», как его грязно именовали в городе.

У Речных ворот сир Перкин угощал своих рыцарей ворованными яствами; они обчищали портовые склады и стоявшие в гавани корабли. В то же время Уот-кожевенник повел своих завывающих головорезов на Божьи ворота. Стены и башни Королевской Гавани были высоки и крепки, но они предназначались для защиты от внешних врагов и против внутренних оказались бессильны. Гарнизон Божьих ворот был особенно слаб: его капитан и треть стражников полегли на Сапожной площади вместе с сиром Лютором, многие из оставшихся были ранены, и разбойники без труда их одолели. Приспешники Уота вырвались из города и устремились по Королевскому тракту, мимо разлагавшейся головы лорда Селтигара. Куда они шли, Уот сам не знал.

Час спустя открылись также Королевские ворота и Львиные. Стража, охранявшая Королевские, разбежалась, «львы» примкнули к бунтовщикам. Врагам Рейениры были открыты три из семи городских ворот, однако самую страшную угрозу для нее представлял сам город. К вечеру Пастырь снова начал проповедовать на Сапожной площади. Трупы, которые остались там после вчерашних событий, убрали днем, но к тому времени тела уже раздели и обобрали. Некоторые из них лишились головы; сотни отрубленных голов, насаженных на колья и копья, внимали однорукому пророку, проклинавшему «подлую королеву» в Красном Замке. Септон Евстахий говорит, что толпа была вдвое больше и злее, чем в прошлую ночь. Подобно столь презираемой ими королеве, «паства» с тревогой смотрела в небо, боясь, что драконы короля Эйегона прилетят еще до рассвета, а за драконами придут и солдаты. Люди больше не верили, что королева способна их защитить, и искали спасения у своего Пастыря.

Но пророк сказал им: «Когда прилетят драконы, плоть ваша будет гореть и лопаться от жара, а потом обратится в пепел. Пламя бесстыдно обнажит тела ваших жен; они будут плясать в огненных платьях, крича и сгорая заживо; дети ваши будут плакать, покуда глаза их не расплавятся и не вытекут, а нежная розовая кожа их почернеет и обуглится. Грядет Неведомый, чтобы покарать нас за грехи наши! Молитвы не утишат гнева его, слезы не угасят драконьего пламени. Лишь кровь способна на это – моя, ваша, их. – И он указал обрубком правой руки на холм Рейенис, где чернело на звездном небе Драконье Логово. – Там они обитают, демоны. Огонь и кровь, кровь и огонь! Это их город. Если хотите, чтобы он стал вашим, убейте их! Если хотите очиститься от греха, омойтесь кровью драконов! Одна лишь кровь способна угасить пламя ада!»

«Бей их! Бей их!» – поднялся рев, и стадо Пастыря, словно зверь о десяти тысячах ног, повалило к Драконьему Логову с факелами, ножами, дубьем. Самые благоразумные отставали, но на каждого ушедшего в толпу вливались трое других. К тому времени, как они достигли холма Рейенис, число драконоборцев удвоилось.

Гриб наблюдал за этим нашествием с крыши крепости Мейегора на холме Эйегона вместе с королевой, ее сыновьями и приближенными. Ночь была темная и ненастная, но факелов у холма было столько, «будто все звезды спустились с небес, чтобы напасть на Драконье Логово», – рассказывает шут.

Как только до Рейениры дошла весть о походе обезумевшей паствы, она послала гонцов к сиру Бейлону у Старых ворот и к сиру Гарту у Драконьих, приказывая им разогнать толпу и взять под защиту королевских драконов, но в городе царило такое безумие, что не было никакой уверенности, что гонцы доберутся туда, да и золотых плащей оставалось слишком мало, чтобы надеяться на успех. «Это было все равно, что приказать им остановить течение Черноводной», – говорит Гриб. Принц Джоффри умолял мать отпустить его на вылазку с рыцарями замка и Белой Гавани, но королева не позволяла. «Взяв тот холм, они придут к этому, – говорила она. – Каждый меч нужен нам для защиты Красного Замка».

«Но они ведь убьют драконов!» – сокрушался принц Джоффри.

«Или же драконы убьют их. Будет только лучше, если весь этот сброд сгорит».

«Они Тираксеса убьют, матушка!»

«Это всего лишь пьяные смерды, дурачье, помойные крысы. Они пустятся бежать при первом же всполохе драконьего пламени!»

«То-то и есть, что пьяные, – вмешался тут Гриб. – Пьяному море по колено. И дурачье они, верно, но и дурак может убить короля. А что до крыс, так тысяча крыс и медведя повалит, сам такое видел на Блошином Конце». В этот раз королева не засмеялась и велела шуту придержать язык, а не то недолго его и лишиться. Она снова повернулась к парапету и никто, кроме Гриба (если верить его рассказу), не видел, как насупившийся Джоффри покинул их… но шуту было велено молчать, и он промолчал.

В этот миг раздался рев Сиракс, и только тогда все заметили, что Джоффри на крыше нет. «Не смей! – вскричала королева. – Я запрещаю!» Но поздно: Сиракс уже поднялась вверх, задержалась ненадолго на крепостной стене, взлетела и умчалась во мрак. На ней, с мечом в руке, сидел Джоффри. «По коням! – кричала Рейенира. – Все за ним! Верните моего сына! Он не знает, не знает! Мой сын, мой милый сын…»

Семеро всадников выехали из Красной крепости в охваченный безумием город. Манкен говорит, что это были люди чести, которые исполняли приказы королевы, ведомые долгом. Септон Евстахий полагает, что их тронула материнская любовь. Гриб называет их олухами, которые в погоне за легкой наградой «не представляли по глупости своей, что могут погибнуть». В этот раз, может статься, все трое рассказчиков правы, по крайней мере отчасти.

И септон, и мейстер, и шут сходятся в том, кто были эти семеро: сир Медрик Мандерли – наследник Белой Гавани; сир Лорет Лансдел и сир Харрольд Дарк – рыцари Королевской Гвардии; сир Хармон из Камышей, по прозвищу Железная Дубина; сир Джайлс Айронвуд, рыцарь-изгнанник из Дорна; сир Виллем Ройс, вооруженный знаменитым валирийским мечом по имени Жалоба, и сир Глендон Гуд, лорд-командующий Королевской Гвардии. С рыцарями отправились также шестеро оруженосцев, восемь золотых плащей и два десятка простых всадников, однако их имена, увы, были забыты.

Немало песен было сложено о Битве Семерых и немало историй рассказано об опасностях, с которыми они столкнулись, пробиваясь через город, в то время как Королевская Гавань пылала вокруг, а по улицам Блошиного Конца текли кровавые реки. В некоторых из тех песен была доля правды, но не наше дело их здесь пересказывать.

В песнях поется и о последнем полете принца Джоффри. Как говорит Гриб, барды-то и нужник смогут прославить, а вот правду, кроме шута, никто не скажет. А правда в том, что хоть принц и поступил, вне всякого сомнения, смело, поступок этот был глупым.

Мы и вообразить не можем, что за таинственные узы связывают дракона с его хозяином. Мудрецы веками ломали головы над этой загадкой. Одно нам ведомо: дракон не лошадь, и не всякий, кто вскочит в седло, сможет на нем усидеть. Сиракс была драконом королевы и не знала другого всадника. Узнав Джоффри по запаху, она дала себя отвязать, но не собиралась терпеть его у себя на спине. Принц боялся, что его остановят, и снялся впопыхах, без седла и бича, желая то ли послать Сиракс в бой, то ли, что вероятнее, долететь на ней до Драконьего Логова и своего Тираксеса. Может быть, он всех тамошних драконов собирался освободить.

Как бы там ни было, до холма Рейенис он так и не долетел. Сиракс начала метаться, стремясь освободиться от незнакомого всадника, а летящие снизу камни, копья и стрелы бесили ее еще пуще. Она сбросила Джоффри с высоты двухсот футов над Блошиным Концом. Его падение завершилось над скрещением пяти улиц.

Он упал на крутую крышу, а с нее пролетел еще сорок футов вниз в лавине разбитой черепицы. Говорят, что он сломал себе спину; осколки сланца изрезали его как ножи, собственный меч вонзился ему в живот. На Блошином Конце до сих пор рассказывают, что дочка свечника по имени Робин обнимала и утешала его, пока он умирал, но это скорее легенда. «Прости меня, матушка», – будто бы сказал он перед тем, как испустить дух, но никто не знает, к своей матери он обращался или к Небесной.

Так погиб Джоффри Веларион, принц Драконьего Камня и наследник Железного Трона, последний из сыновей Рейениры от Лейенора Велариона… или, как полагают многие, последний из ее бастардов, прижитых ею от сира Харвина Стронга. Тут уж каждый выбирает сам, чему верить.

Толпа не замедлила наброситься на тело принца. Дочку свечника, если таковая и существовала, оттеснили прочь. Грабители содрали с принца сапоги, вырвали меч из его руки, стащили с него дорогую, испачканную кровью одежду. Самые озверевшие принялись и за само тело. В погоне за кольцами принца уличное отребье отрезало ему руки. К тому времени, как, гремя оружием, появились Семеро Всадников, принцу отрубили правую ступню, а мясник, нацелившийся на голову, усердно пилил его шею. И вот на вонючем Блошином Конце, в грязи и кровавой жиже, завязалась битва за тело принца Джоффри. Королевским рыцарям удалось отбить останки принца – все, кроме правой ступни, – но в этой схватке трое из семи пали. Уроженца Дорна сира Джайлса Айронвуда стащили с лошади и забили до смерти дубинками; сира Виллема Ройса свалил бунтовщик, прыгнувший ему на спину с крыши (знаменитую Жалобу вырвали у него из рук, и больше никто этот меч не видел). Ужасней всего был конец сира Глендона Гуда: подкравшийся сзади человек с факелом поджег его длинный белый плащ. Когда огонь начал лизать спину лошади, она вздыбилась и сбросила всадника, после чего толпа набросилась на него и разорвала на куски. Сиру Глендону было двадцать лет, и Королевской Гвардией он командовал всего один день.

Кровь заливала улицы Блошиного Конца, а у Драконьего Логова на холме между тем тоже кипел бой.

Гриб не солгал: голодные крысы, когда их много, способны повалить и быка, и медведя, и льва. Сколько бы ни убил большой зверь, все новые крысы лезут на него: кусают за ноги, ползут по брюху, бегут по спине. Так было и той ночью. А крысы Пастыря были к тому же вооружены копьями, топорами, дубинками и всяким другим оружием – у некоторых имелись даже луки и арбалеты.

Золотые плащи Драконьих ворот, повинуясь приказу королевы, двинулись было на холм, но не смогли пробиться через толпы бунтовщиков и отступили; гонец, оправленный к Старым воротам, так и не добрался до них. К Драконьему Логову тоже была приставлена своя стража, но этих храбрых воинов было лишь семьдесят семь, из них на посту в ту ночь – не более пятидесяти. И хоть их мечи вдоволь напились крови бунтовщиков, крыс было слишком много. Приспешники Пастыря выламывали двери (главные ворота, окованные железом и бронзой, не поддались им, но там было и много других ходов), и лезли в окна; драконьих стражей скоро смели и поубивали.

Если они надеялись застать драконов спящими, то напрасно: от шума и грохота те давно пробудились. Немногие очевидцы, выжившие в ту ночь, рассказывали о страшных криках, о запахе крови и топорах, крушивших тяжелые двери. «Редко увидишь, чтобы люди по доброй воле бросались в погребальный костер, – писал впоследствии великий мейстер Манкен, – но ими владело безумие». Когда первые бунтари хлынули на песок, их встретили не спящие, но бодрствующие и разъяренные драконы (в то время в Драконьем Логове их оставалось четверо).

Летописцы расходятся в том, сколько людей тогда погибло в Драконьем Логове, двести или две тысячи; на каждого погибшего приходилось десять обожженных, но выживших. Драконы, сидевшие в тесноте, на цепях, под куполом, не могли ни улететь, ни отбиться от врагов крыльями. Они дрались рогами, когтями, зубами, вертясь во все стороны, как быки в крысиной яме… и выдыхали огонь, в отличие от быков. Септон Евстахий описывает те события так: «Драконье Логово обратилось в пылающий ад: горящие люди метались в дыму, их плоть кусками отваливалась с обуглившихся костей, но на место одного сгоревшего являлись десять других; люди кричали, что драконов нужно убить, и одного за другим их убивали».

Первым пал Шрикос, сраженный дровосеком по прозвищу Хобб-Рубака: тот вскочил дракону на шею и молотил его по голове топором, а Шрикос ревел и вился, стараясь сбросить его. Стиснув ногами шею Шрикоса, Хобб нанес семь ударов, выкрикивая имена семерых богов; если верить Евстахию, на седьмом, Неведомом, топор расколол череп и вошел в мозг.

Моргула, согласно летописям, убил Пылающий Рыцарь, здоровенный детина в доспехах. Он ринулся прямо в огонь и раз за разом вгонял копье в глаз дракона, невзирая на то, что пламя уже плавило его доспехи и пожирало плоть.

Тираксес, дракон принца Джоффри, уполз назад в свое логово и сжег столько ринувшихся за ним врагов, что вход оказался намертво завален трупами; но тут следует напомнить, что в каждом логове было два входа: один со стороны песчаной арены, другой – со стороны холма; именно через этот второй вход и пробрались бунтовщики, завывая и потрясая копьями и топорами: сам Пастырь надоумил их пойти «с черного хода». Повернувшись к ним, Тираксес запутался в цепях; стальная паутина сковала его. Полдюжины мужчин и одна женщина после приписывали себе смертельный удар, который свалил дракона (как и его хозяин, Тираксес претерпел надругательство и после смерти: пастыревы овцы вырезали перепонки из его крыльев и разорвали их на полосы, чтобы после сшить плащи).

Последняя, Огненная Мечта, сдалась не так скоро. Две своих цепи, по преданию, она порвала в миг гибели Гелайены, остальные вывернула из стен, когда начался штурм. Врагов она рвала зубами и терзала когтями, не переставая в то же время палить их огнем. Когда ее в конце концов обступили, она взлетела и стала кружить под куполом, атакуя людей с высоты. Тираксес, Шрикос и Моргул, без сомнения, перебили много народу; но Огненная Мечта пожгла и разорвала больше, чем те трое вместе взятые.

Сотни бунтовщиков в ужасе бежали от ее огня, но на их месте появлялись новые – пьяные, обезумевшие, одержимые самим Воином. Стрелы из луков и арбалетов легко доставали Огненную Мечту даже под куполом; некоторые, пущенные с близкого расстояния, даже пробили ее чешую. Как только она опускалась ниже, люди бросались на нее, вынуждая снова подниматься в воздух. Дважды она бросалась на главные бронзовые ворота, но они были крепко заперты, а перед ними ее встречал частокол копий. Поняв, что убежать не удастся, Огненная Мечта снова бросилась в атаку; она жгла и рвала своих мучителей с такой яростью, что вскоре песчаная яма была усеяна обугленными телами, и самый воздух словно загустел от дыма и смрада горелого мяса, но копья и стрелы все так же летели вверх. Один арбалетный болт угодил, наконец, в глаз дракону, и Огненная Мечта, наполовину ослепшая и обезумевшая от ран, расправила крылья и в последней отчаянной попытке рванулась ввысь. Купол, опаленный драконьим огнем, не выдержал удара и обвалился, похоронив под собой и ее, и злосчастных ее погубителей.

Так завершилось взятие Драконьего Логова. Четыре дракона Таргариенов были мертвы, но цену за это пришлось уплатить немалую. Однако торжествовать Пастырю было рано, ибо на полуживых, вылезших из-под развалин бунтовщиков бросилась сверху Сиракс.

Одним из тех, кто наблюдал за происходящим вместе с королевой Рейенирой, был Гриб. «Тысячи криков разносились над городом, сливаясь с драконьим ревом, – рассказывает он. – Драконье Логово на вершине холма Рейенис было облачено в корону желтого огня, столь яркого, что, казалось, восходит солнце. Саму королеву бросило в дрожь от этого зрелища, а щеки ее блестели от слез. Ни до, ни после не видел я ничего столь ужасного и в то же время прекрасного».

Шут также говорит, что многие приближенные королевы бежали из замка, боясь, что пламя охватит весь город и доберется даже до Красного Замка на холме Эйегона; другие спустились в замковую септу и молили о спасении. Сама Рейенира обняла своего последнего сына, Эйегона Младшего, изо всех сил прижимая его к себе. Лишь однажды она выпустила его из объятий: в тот страшный миг, когда пала Сиракс.


Сиракс не удерживали ни цепи, ни всадник; она легко могла улететь от всего этого безумия. Небо принадлежало ей; она могла вернуться в замок, могла покинуть город и улететь на Драконий Камень…

Чем привлек ее холм Рейенис – воплями гибнущих драконов, запахом жареного? Этого мы не знаем, как и того, почему она терзала и пожирала бунтовщиков на земле, а не извергла на них огонь сверху, где никто бы ее не достал. Мы лишь можем рассказать, как все было, со слов септона Евстахия, Гриба и мейстера Манкена.

О том, как погибла Сиракс, дракон королевы, говорят много всякого. Манкен приписывает ее убийство Хоббу с его топором, но это едва ли возможно: мог ли тот же человек за одну ночь убить двух драконов, да еще и одним способом? Другие рассказывают о некоем копейщике огромного роста, прыгнувшем в пролом купола прямо на спину Сиракс. Третьи говорят, что сир Варрик Уитон отсек ей крыло валирийским мечом (вероятнее всего, Жалобой). Арбалетчик по имени Боб утверждает, что именно он добил Сиракс после этого; он похвалялся во всех тавернах, пока один из приверженцев королевы не отрезал ему язык. Достоверно лишь одно: Сиракс была убита, как и другие драконы.

Возможно, что все сии герои (за исключением Хобба) сыграли свою роль в гибели дракона… но чаще всего в Королевской Гавани можно услышать, что Сиракс сразил сам Пастырь: когда остальные обратились в бегство, однорукий пророк бесстрашно встал на пути кровожадного чудовища, призвал на помощь Семерых, и тут появился сам Воин, тридцати футов ростом. В руке его был меч из тумана, а когда он взмахнул им, туман сделался сталью и отсек Сиракс голову. Так об этом рассказывали все, даже септон Евстахий, и еще много лет барды распевали об этом песни.

Потерявшая и сына, и дракона королева Рейенира, по словам Гриба, была безутешна и бледна как смерть. Она удалилась в свои покои в сопровождении одного лишь шута. Между тем ее советники пришли к заключению, что Королевская Гавань для них потеряна, и город следует покинуть немедленно. Королева неохотно согласилась уехать на рассвете следующего дня. Бунтовщики, захватив Грязные ворота, сожгли или потопили все корабли на реке, поэтому Рейенира с небольшим отрядом выехала через Драконьи, чтобы пробраться по берегу в Синий Дол. Сопровождали ее братья Мандерли, четверо выживших королевских гвардейцев, двадцать золотых плащей под началом сира Бейлона Берча, четыре фрейлины и последний оставшийся в живых сын – Эйегон Младший.

Гриб же остался вместе с другими придворными, среди которых были леди Мисария и септон Евстахий. Оборона замка была поручена сиру Гарту Заячьей Губе, капитану золотых плащей Драконьих ворот, чему, как выяснилось, он был не очень-то рад. Не прошло и полдня после отъезда ее величества, как у ворот появился сир Перкин-Блоха со своими помойными рыцарями и стал требовать сдачи замка. Хоть солдат королевского гарнизона и было вдесятеро меньше бунтовщиков, они все же могли оказать сопротивление; однако сир Гарт решил спустить королевские стяги, открыть ворота и отдаться на милость врагу. Милости от Блохи ждать не пришлось. Гарту Заячьей Губе отрубили голову, а всместе с ним казнили и еще два десятка верных королеве рыцарей, среди прочих сира Хармона из Камышей, Железную Дубину – одного из Семерых Всадников. Мастерицу над шептунами, леди Мисарию из Лисса, тоже не пощадили, пусть она и была женщиной. Глисту схватили, когда она пыталась бежать, и прогнали голой через весь город, от Красного Замка до Божьих ворот. Всю дорогу ее хлестали плетьми. Если она дойдет до ворот живой, пообещал сир Перкин, ее помилуют и отпустят. Она продержалась лишь половину пути и испустила дух на мостовой; на ее спине не осталось и клочка белой кожи.

Септон Евстахий тоже боялся за свою жизнь. «Меня спасла лишь милость Матери», – пишет он, хотя вероятнее всего сиру Перкину не хотелось становиться врагом Веры. Блоха также освободил всех узников подземелий замка, среди которых были великий мейстер Орвил и Морской Змей – лорд Корлис Веларион. На следующий день оба они стали свидетелями того, как долговязый оруженосец сира Перкина Тристан уселся на Железный Трон. Была там и вдовствующая королева, Алисент из дома Хайтауэров. В черных склепах подземелья люди сира Перкинса отыскали даже сира Тайленда Ланнистера, бывшего мастера над монетой при короле Эйегоне. Он был все еще жив, хотя пыточники королевы Рейениры ослепили его, вырвали ему ногти на руках и ногах, отрезали ему уши и оскопили его. Мастеру над шептунами при пропавшем короле, Ларису Стронгу Колченогому, повезло куда больше. Лорд Харренхолла вылез из своего убежища, где бы оно ни было, целым и невредимым. Подобно мертвецу, восставшему из могилы, он прошествовал через чертоги Красного Замка, как будто никогда и не покидал их. Сир Перкин-Блоха тепло приветствовал его; Стронгу было отведено почетное место подле нового «короля».

Побег королевы не принес Королевской Гавани мира. «Городом правили три короля – каждый со своего холма; но для несчастных их подданных не осталось ни закона, ни справедливости, ни прибежища, – говорится в „Подлинной истории“. – Каждый мужчина боялся за свой дом, каждая девица – за свою честь». Творилось такое беззаконие больше месяца.

Мейстеры и другие ученые мужи, что пишут об этом времени, часто следуют примеру Манкена и называют его Королевством трех королей (хотя некоторые предпочитают «Безумное королевство»), но это ошибка, ибо Пастырь не нарекал себя королем и всегда говорил о себе как о скромном сыне Семерых. Однако нельзя отрицать и того, что он безраздельно правил десятками тысяч людей из своей «резиденции» на развалинах Драконьего Логова. Головы пятерых сраженных приспешниками Пастыря драконов выставили на столбах, и каждую ночь пророк проповедовал, стоя между ними. Теперь, когда драконы были мертвы и жертвоприношение несколько отодвинулось, гнев Пастыря обратился на людей знатного происхождения и богатых. Лишь нищие да бедняки смогут узреть чертоги богов, провозгласил он, а рыцари да богачи будут низвергнуты в ад за гордость и жадность свою. «Сбросьте шелка и атлас и облачите нагую плоть свою в грубые одежды, – говорил он своим приспешникам. – Сбросьте свои башмаки и ходите по земле босыми, какими вас и создал Отец». Многие послушались, но столь же многие отвернулись от него, и с каждым днем толпа, что приходила послушать пророка, таяла.

На другом конце улицы Сестер, на холме Висеньи, раскинулось чудно`е королевство Гейемона Сребровласого. Двор четырехлетнего короля-бастарда состоял из шлюх, воров да фигляров, а шайки головорезов, наемников и пьянчуг его охраняли. Из «Дома поцелуев», где сидел на троне этот малыш-король, приходил один указ за другим, каждый возмутительней предыдущего. Гейемон постановил, что отныне девочки уравниваются с мальчиками в вопросах наследования; что бедняков необходимо снабжать хлебом и пивом в голодные времена; что те, кто лишился конечностей на войне, должны получать кров и пищу от того лорда, за кого они сражались, когда понесли увечье. Еще король распорядился, что мужи, которые бьют своих жен, должны сами быть биты, какова бы ни была провинность супруги.

Все эти распоряжения скорее всего исходили от дорнийской шлюхи Сильвенны Сэнд, которая, если верить Грибу, была возлюбленной матери маленького короля, Эсси.

Королевские указы приходили и с холма Эйегона, где восседал на троне Тристан, а правил сир Перкин, но то были указы другого толка… Король-оруженосец начал с того, что упразднил самые непопулярные из королевских налогов и поделил казну между своими приспешниками. Затем он отменил все долги и пожаловал шестидесяти помойным рыцарям дворянские звания; на обещание «короля» Гейемона, что все голодающие получат дармовой хлеб и пиво, он ответил тем, что дал беднякам право охотиться на кроликов, зайцев и оленей в королевских лесах (охотиться на лосей и кабанов было все же запрещено). Все это время сир Перкин-Блоха собирал под знамена Тристана уцелевших золотых плащей. С их помощью он взял Драконьи, Королевские и Львиные ворота, таким образом завладев четырьмя из семи ворот и половиной городских башен.

В первые дни после побега королевы самым могущественным из «Трех Королей» вне всякого сомнения, был Пастырь. Но шло время, и число его последователей продолжало таять. «Горожане словно очнулись от дурного сна, – пишет септон Евстахий, – и подобно грешникам, пробудившимся трезвыми и продрогшими после ночи пьянства и разврата, они, устыдившись, отворачивали друг от друга лица свои, уповая на забвение». Драконы были мертвы, королева сбежала, но сила Железного Трона была столь велика, что люди по-прежнему обращали свой взор к Красному Замку, когда были голодны или напуганы. И по мере того, как власть Пастыря исчезала, могущество короля Тристана Истинно-Пламенного, как он теперь себя величал, только крепло.

Тем временем не менее, а то и более волнующие события происходили в Тамблетоне, куда мы теперь и отправимся. Услышав о беспорядках в Королевской Гавани, молодые лорды – прежде всего сир Джон Рокстон, сир Роджер Корн и Анвин Пек – хотели тотчас же идти на столицу, но сир Хоберт Хайтауэр советовал подождать, а Два Предателя отказывались воевать, пока их требования не будут удовлетворены. Ульф Белый, как уже говорилось, желал получить Хайгарден со всеми его землями и доходами, Хью Молот замахнулся не меньше как на корону.

В разгар этих споров пришла весть о гибели Эйемонда Таргариена у Харренхолла. О короле Эйегоне со времен падения Королевской Гавани не было ни слуху ни духу, и многие боялись, что Рейенира втайне, чтобы не прослыть братоубийцей, предала его смерти. Со смертью Эйемонда «зеленые» остались и без короля, и без вожака. Следующим наследником трона был Дейерон. Лорд Пек предлагал незамедлительно объявить его принцем Драконьего Камня, а другие, убежденные в гибели короля, хотели сразу короновать.

Два Предателя тоже чувствовали, что всем нужен король, однако такой король их не устраивал. «Возглавить нас должен сильный мужчина, а не мальчишка, – заявлял Хью Молот. – Трон должен принадлежать мне». На вопрос Удалого Джона Рокстона, по какому-де праву он намерен стать королем, Хью отвечал: «По такому же праву, как и Завоеватель – по праву владыки дракона». После гибели Вхагара самым старым и крупным драконом в Вестеросе и вправду стал Вермитор, когда-то летавший под седлом Старого Короля, а ныне принадлежавший Бастарду Хью. Он был втрое больше Тессариона, и всякий, кто видел их рядом, понимал, который дракон сильнее.

Человеку столь низкого рода, как Молот, не подобало бы претендовать на престол, но некоторая доля крови Таргариенов в нем, несомненно, была. Кроме того, он показал себя храбрым в бою и щедрым к своим сторонникам; такой тороватый вожак притягивает людей, как мертвое тело – мух. Люди эти, конечно были так себе, всякий сброд: наемники, рыцари-разбойники и прочие подонки без роду и племени, пуще всего на свете любившие войну, грабеж и насилие. Многие из них слышали пророчество о том, что молот обрушится на дракона, и решили, что победа Хью предопределена.

Настоящих лордов и рыцарей из Староместа и Простора наглые притязания бастарда возмущали, а больше всех гневался принц Дейерон: он даже выплеснул Хью в лицо чашу вина. Ульф посетовал на то, что доброе вино пропало впустую, Молот же сказал: «Мальчишкам следует вести себя пристойно, когда мужи ведут беседу. Видно, твой отец не вбил в тебя уважение к старшим, – гляди, как бы я сам не взялся за твое воспитание». Два Предателя ушли с пира вместе и стали обдумывать коронацию Хью. Назавтра он, к ярости принца Дейерона и других родовитых воинов, появился на людях в короне из черного чугуна.

Сир Роджер Корн зашел так далеко, что сбил ее с головы Молота, сказав: «Корона еще не делает из бастарда короля. Увенчай себя подковой, кузнец». Очень скоро ему пришлось раскаяться в своем неразумии: люди лорда Хью повалили сира Роджера, а сам бывший кузнец прибил к голове рыцаря не одну подкову, а целых три. Когда друзья вступились за Корна, в ход пошли мечи и кинжалы; трое были убиты и с дюжину ранены.

Этого сторонники Дейерона потерпеть уже не могли. Лорд Анвин Пек вынудил вечно колебавшегося Хоберта Хайтауэра созвать еще одиннадцать лордов и рыцарей на тайный совет. Собравшись в погребе гостиницы «Водяной орех», они стали думать, как дать укорот двум безродным драконьим наездникам. Избавиться от беспробудно пьяного и плохо владевшего оружием Ульфа было нетрудно, но Молота постоянно сопровождала свита прихвостней и наемников, жаждущих его милостей. Мало будет пользы, если Ульф умрет, а Молот останется жив, заметил лорд Пек; Хью надлежит убить первым.

Лорды долго и горячо спорили, как же будет сподручней поступить.

«Убить можно всякого, – возражал сир Хоберт, – но как быть с драконами?»

В Королевской Гавани бунт, сказал на это сир Тайлер Норкросс; трон и с одним Тессарионом можно вернуть. С Вермитором и Среброкрылым будет надежнее, полагал лорд Пек. Марк Амброз предлагал сначала взять город, а с Ульфом и Молотом разделаться после. Рикард Родден считал такой путь бесчестным: «Нельзя убивать тех, кто проливал за нас кровь». – «Прикончим ублюдков прямо сейчас, – решил Удалой Джон Рокстон, – а храбрейшие из нас укротят их драконов». – Никто из собравшихся в погребе не сомневался, что под «храбрейшими» Рокстон подразумевает себя самого.

Принц Дейерон на тайном сборище не присутствовал, но «водяные орехи», как стали называть себя заговорщики, не хотели действовать без его ведома и согласия. Оуэна Фоссовея, лорда Яблочного, послали разбудить принца и привести его в погреб. Когда это было сделано, принц, прежде известный своим добросердечием, не только не колебался, когда заговорщики показали ему приказ казнить Ульфа Белого и Хью Молота, но охотно приложил к этому приказу свою печать.

Заговорщикам не мешало бы также и помолиться: боги, как известно, смеются над замыслами людей. Две ночи спустя, как раз когда «орехи» хотели нанести свой удар, Тамблетон пробудился от шума и криков. За стенами города пылали костры, с севера и запада надвигались рыцарские колонны, круша людей направо и налево, воздух звенел от стрел, в небе кружил дракон.

Так началась Вторая Тамблетонская битва. Дракон был Морским Чудом, и управлял им сир Аддам Веларион, решившийся доказать, что не все бастарды предатели. Наилучшим способом сделать это было отвоевать Тамблетон у Двух Предателей, чья измена запятнала его самого. В песнях говорится, что сир Аддам, прилетев из Королевской Гавани к Божьему Оку, остановился на священном Острове Ликов и спросил совета у зеленых людей; человеку же ученому следует придерживаться фактов, а доподлинно известно лишь то, что сир Аддам времени не терял и, перелетая от одного преданного королеве лорда к другому, собрал немалое войско.

На землях Трезубца произошло уже много сражений, и редкий замок или деревня не уплатили кровавой подати, но Аддам был красноречив и настойчив, а о тамблетонских ужасах речные лорды знали и без него. На Тамблетон сир Аддам выступил с четырехтысячной ратью.

Отправиться в поход вызвались: Бенжикот Блэквуд, двенадцатилетний лорд Древорона; вдова Сабита Фрей, леди Близнецов, а также ее отец и братья из дома Випренов. Лорды Стаунтон, Пайпер, Джозет Смоллвуд, Деррик Дарри и Лионель Деддингс, понесшие тяжелые потери в осенних битвах, собрали под свои знамена стариков и мальчишек. Хьюго Венс, юный лорд Приюта Странника, привел с собой триста своих людей и наемников мирийца Черного Тромбо.

А еще, что было важнее всего, к войне присоединился дом Талли. Увидев у себя в Риверране Морское Чудо, упрямый сир Элмо Талли объявил сбор знаменосцев именем королевы, пойдя против воли деда, прикованного к постели лорда Гровера. Говорят, что сир Элмо сказал: «Когда на твое подворье с небес спускается дракон, все сомнения рассеиваются как по волшебству».

Войско Хайтауэра было больше, но оно застоялось на одном месте, что способствовало ослаблению дисциплины (по словам Манкена, воины предавались беспробудному пьянству) и распространению болезней. Лорда Ормунда больше не было, другие лорды не могли договориться между собой и за спорами позабыли о настоящем враге: ночная атака сира Аддама стала для них громом среди ясного неба. Прежде чем люди принца Дейерона поняли, что началось сражение, враг уже был среди них; их убивали, пока они вылезали из палаток, седлали коней, надевали доспехи и пристегивали мечи.

Ужаснее всего был дракон. Морское Чудо, раз за разом снижаясь над вражеским станом, поджег около ста палаток, среди коих были великолепные шелковые шатры сира Хобарта, лорда Пека и самого принца Дейерона. Огонь не пощадил и несчастный Тамблетон: пожар охватил уцелевшие дома и септы.

Дейерон в это время спал у себя в шатре, Ульф Белый валялся пьяный в городской гостинице «Гулящий барсук», которую занимал целиком, Хью Молот тоже был в Тамблетоне и предавался утехам с вдовой рыцаря, убитого в первой битве. Три их дракона содержались в поле за стенами города.

Ульфа так и не удалось разбудить – он свалился под стол и проспал все сражение, – но полуодетый Хью мигом спустился во двор, требуя доспехи, молот и коня, чтобы немедленно скакать в поле и поднять Вермитора. Его люди бросились выполнять приказ, но тут Морское Чудо поджег конюшню. Лорд Джон Рокстон, который завладел не только супругой, но и покоями лорда Футли, уже был во дворе. Увидев Хью, он понял, какую отличную возможность предоставила ему судьба. «Соболезную вам, лорд Молот», – сказал он. «С чего это?» – нахмурился Хью. «Вы геройски пали в бою». – С этими словами Рокстон вытащил из ножен Сиротскую Долю и распорол предателя от паха до горла.

Люди Молота прибежали слишком поздно: тот был уже мертв. Что до Рокстона, то даже такой славный валирийский меч, как Сиротская Доля, мало поможет своему хозяину, когда тот бьется один против десяти. Удалой Джон Рокстон успел сразить троих, прежде чем был убит сам. Говорят, что он поскользнулся на внутренностях Хью Молота, но это было бы уж слишком жестокой насмешкой судьбы.

О гибели принца Дейерона сохранились три противоречивых свидетельства. Большинство полагает, что принцу, выскочившему из шатра в горящей ночной рубашке, размозжил лицо булавой мирийский наемник Черный Тромбо; сам Тромбо, по крайней мере, рассказывал это всем встречным и поперечным. Вторая история почти тождественна первой, только в ней говорится, что принца убили мечом, а не булавой, и сделал это не Тромбо, а безымянный латник – он и не понял, кого убил. Третья же гласит, что отважный юноша сгорел в своем шатре, не успев выбраться. Именно ее придерживается Манкен в своей «Подлинной истории», и мы последуем его примеру.

Какими бы ни были обстоятельства его гибели, бесспорно одно: Дейерон Таргариен, младший сын короля Визериса Первого, прижитый им с королевой Алисент, пал во Второй битве при Тамблетоне. Во времена правления Эйегона Третьего появились «принцы», которые назывались его именем, но было неопровержимо доказано, что все они самозванцы.

Аддам Веларион, следивший сверху за ходом битвы, не мог знать, что двое из трех вражеских наездников погибли, но драконов, разумеется, видел. Их держали за городскими стенами без привязи, чтобы они могли летать и охотиться. Среброкрылый и Вермитор часто спали, свившись в один клубок, в полях к югу от Тамблетона, а Тессарион жил в западном лагере, ярдах в ста от шатра Дейерона.