Плач

Я бегу обратно в машину, расталкиваю локтями людей с микрофонами, запрыгиваю внутрь и блокирую двери. Замечаю, как в окне колышется занавеска. Джоанна.

Я не стану ее жалеть. Сосредоточусь на главном. Что бы там у них ни произошло, Хлою я им не отдам.

Не могу удержаться и оглядываюсь. Смотрю на окно и вижу, что она все еще там. Если между нами и есть какая-то связь — две матери, рискующие больше никогда не увидеть своего ребенка, — я отказываюсь эту связь признавать.

За последние четыре года я столько о ней передумала, что она стала для меня кем-то очень важным, почти мистическим — эдаким Святым Духом. А теперь вот она — стоит передо мной, и даже с этого расстояния видно, что она всего лишь напуганная девчонка. Когда она пошла в школу, мне было семнадцать, я курила, обжималась в темных углах, сдавала экзамены. Интересно, страх и грусть, которые плещутся в ее глазах, появились только сейчас, из-за ребенка, или они поселились в ее душе раньше — из-за Алистера? В конце концов, она-то с самого начала знала, что он лжец. В отличие от меня, узнавшей об этом лишь в самом конце.

Я включаю радио и гляжу на приемник, чтобы не таращиться на нее. Как странно, что она так долго смотрит на меня. Мне неловко. Я не поднимаю глаз, но чувствую, что она все еще там.

Сообщение о Ное — первое в выпуске новостей. Разыскивается человек в джапаре, владелец белого «юта». Они допрашивают одного педофила, живущего неподалеку, — он недавно вышел из тюрьмы. Сорока семи лет. У меня все плывет перед глазами.

Снова смотрю на окно. Так и есть, она все еще там. Скорей бы ушла. Мне как-то не по себе. Зачем она на меня смотрит? Занялась бы лучше поисками ребенка! Твою мать, пропал двухмесячный младенец, а эти допрашивают педофила.





*


Хлоя выходит через час, садится в машину, с силой захлопывает дверцу. Со мной она не разговаривает.

— Все в порядке? — спрашиваю я — уже во второй раз, — когда мы отъезжаем на несколько кварталов, но она не отвечает.

Сейчас она не маленькая девочка, обнимающая во сне плюшевого мишку, а подросток — вот уже два года он рвется из нее наружу. Любящие глаза стали злыми. Восхищенная улыбка — подозрительной и надменной. Я прекрасно знаю: когда она такая, лучше на нее не давить. Подожду, пока она уснет, чтобы выяснить, что произошло.

— Ну рассказывай, — говорю я папе, когда через полчаса Хлоя засыпает.

Папа, как и я, прекрасно умеет пересказывать события и разговоры. Он излагает все по порядку, не упуская ни одной важной подробности.

Папа говорит, она обняла отца. Тот сказал, что любит ее и что она ни капли не изменилась. Сказал, что она — словно яркий свет, что, когда она вошла в комнату, все вокруг преобразилось. Сказал, что справится с любыми трудностями, если рядом с ним будет его любимая девочка. Наверное, Хлое показалось, что он перебрал с пафосом, потому что она его перебила и стала засыпать его и полицейских вопросами о том, что именно произошло, где конкретно, во что был одет Ной и так далее. Она попросила у отца распечатанную на принтере фотографию и сделала заметки в блокноте, который лежит теперь у нее в кармане джинсов. Она не обращала никакого внимания на Джоанну, но та, впрочем, и не пыталась с ней заговорить. В доме находились трое полицейских, они ставили телефоны на прослушку и перешептывались, а в остальном, в общем-то, им делать было нечего. Алистер «как всегда, выделывался».

— В смысле?

— Самый умный, — объясняет папа. — Отмахивался от Хлои, когда она стала повторять вопросы, командовал полицейскими. «Допросите продавца из магазина!.. Снова обыщите дома!.. Джапара! Нужно искать человека в джапаре! И „юты“! Белые „юты“! Еще педофилы в районе есть?»

Изображая Алистера, папа копировал его командный тон — получалось пугающе похоже. Просто удивительно, как это я могла находить голос Алистера сексуальным!

— Нам с мамой он ни слова не сказал, — продолжает папа. — Но мы вообще-то и сами не горели желанием общаться — посочувствовали, и все. А когда Хлоя от него отстала, он и про нее тоже напрочь забыл.

«Каким ты был…» — думаю я про себя.

— А что Джоанна?

— Странная. — Папа пожал плечами. — Не плачет. Ведь ты бы плакала, правда? А эта только все в окно смотрела. Хлоя… — Папа оглянулся, чтобы убедиться, что Хлоя его не услышит. — Она точно спит? — это он маме.

— Да, устала, бедняжка, — прошептала мама и поцеловала спящую внучку в макушку.

— Когда мы уже поднялись уходить, — продолжил папа, немного понизив голос, — Хлоя вдруг сказала полицейским: «Может, это она сделала?» — и показала на Джоанну. Алистер на нее накинулся: «Что ты такое говоришь! Немедленно извинись!» Она отказалась, и он опять: «Сию же секунду попроси прощения!» Хлоя тогда: «С чего это мне извиняться? Это же не я теряю твоих детей!» Сказала — и вылетела из дома.

— Господи боже, а Джоанна что?

— Просто уставилась на нее. Странная девица. Возможно, Хлоя права.

— Ты серьезно?

— В девяноста процентах подобных случаев виноватыми оказываются родители.





14

Александра

16 февраля




Я не стала будить Хлою, чтобы отправить ее в школу, и была она вне себя, когда обнаружила, что уже 10:30.


— Конечно же я пойду! — кричит она, натягивая форму. — Нужно всем рассказать, чтобы они тоже его искали! Может, мне даже разрешат выступить на собрании.

— Подожди! — кричу я и гонюсь за ней с «настоящим домашним завтраком», который приготовила впервые за несколько лет. — Встань-ка с этим вот тут.

Коробка для завтраков новая, голубая и впечатляющая: с отделениями для фруктов внутри и с боковым креплением для бутылочки с каким-нибудь полезным напитком.

— Улыбнись! — прошу я, держа наготове фотоаппарат.

— Что-то не хочется, — и она захлопывает за собой дверь.

Я распечатываю фотографию как есть, без улыбки, и вклеиваю в альбом — доказательство того, что я — из тех матерей, которые готовят детям полезные завтраки и аккуратно упаковывают их в стильную голубую коробку.

Фил прислал мне уже два сообщения. Я звоню ему на мобильный.

— Да, мы в порядке. В смысле в шоке.

— Я еще не на работе. Возьму отгул.

— Не надо, нет необходимости. Я буду занята. Увидимся за обедом — в «Лимонном дереве»?

— Хорошо, в двенадцать тридцать. Дай знать, если захочешь, чтобы я заехал раньше.

Я отправляюсь на пробежку, чтобы проветрить голову, а потом встречаюсь с Филом в университетском кафе. Фил преподает в университете физику. Он устроился у окна, и до меня вдруг доходит, что у нас с ним тут уже есть постоянный столик. В углу висит телевизор, и Фил смотрит репортаж, который я уже видела — вчера вечером. Одет вразнотык, нормальная будущая подруга непременно бы занялась этим вопросом: на нем коричневые ботинки, голубые джинсы, черная футболка и серая кофта на молнии. На мой вкус, он выглядит круто.

Фил поднимается обнять меня.

— Как Хлоя?

— Мне кажется, у нее шок. Спрашивала, можно ли воспользоваться твоим сканером, чтобы после школы сделать плакаты.

— Конечно, скажи, чтобы заезжала. Потом можно будет вместе выгулять Зигги.

Зигги — десятилетний австралийский терьер Фила, Хлоя его обожает.

Обычно я выжидаю хотя бы минут десять, прежде чем вывалить на Фила свои многочисленные проблемы, но сегодня мне так долго не вытерпеть.

— Я думала, что увижу его и ничего не почувствую.

Фил, наверное, страшно устал каждый раз говорить мне одно и то же: «Пойми, Ал, ты не сделала ничего плохого. Это он — подлец, а не ты. Он! А тебе просто нужно свыкнуться с мыслью, что он — не тот, кем ты его считала». Но, если Фил и устал это повторять, вида он не подает.

— Чтобы ничего не почувствовать, ты должна для начала его простить, — говорит он.

— Простить его почти так же легко, как простить рак.

Я очень обрадовалось, когда это сравнение пришло мне в голову, и долго ждала момента, чтобы наконец его озвучить. Видя, что Фил никак не реагирует на мой афоризм и, похоже, ничуть не впечатлен, я разворачиваюсь подозвать официанта и опрокидываю стоящую на столе вазу — джинсы Фила залиты водой.

— Моя дорогая, моя недотепа, ты вазы крушишь и ломаешь фарфор[4], - говорит он, промокая штаны салфеткой.

— Что?

— Это из одного стихотворения, оно мне очень нравится. Каждый раз вспоминаю о тебе, когда его читаю.

— Черт, я ее знаю! — восклицает мужчина за соседним столиком, глядя на экран.

Мы оба прислушиваемся. Их за столиком двое, оба в деловых костюмах — вероятно, бизнес-ланч.

— Правда? — спрашивает второй.

— Ну да… Ну то есть мы летели в одном самолете. У нее ребенок орал не переставая, и она просто озверела — совала младенца мне под нос, трясла им… — Мужчина показал руками, как она держала ребенка — было похоже, что он кого-то душит. — И кричала: «Может, выскажете ему свои претензии лично?» — что-то вроде этого. Я посоветовал ей успокоиться, и тогда она буквально швырнула ребенка мужу. Да-да, это точно она! Невероятно. Господи, вот ужас-то.

Сюжет идет в прямом эфире из Пойнт-Лонсдейла, с того места рядом с мини-маркетом, где произошло похищение. Репортаж перемежается изображениями Ноя, включая ту фотографию из «Фейсбука», где они все втроем сидят на диване в Эдинбурге. Молодой человек в костюме сочувственно цокает языком, а потом произносит очень громко:

— Он показался мне нормальным парнем. А вот она — совсем больная. Ставлю сто баксов, это сделала она.





*


Хлоя вернулась в четыре. Швырнула школьную сумку на пол, покормила попугайчиков, хомяков и кошку и собралась куда-то бежать.

— Слушай! — кричу я. — Может, возьмешь с собой Блейка?