Пиранья. Первый бросок

Мазур, откровенно признаться, засмотрелся, хотя и было чуточку стыдно оттого, что свет в зале не погашен, все видят то же, что и он, и знают, что он это видит. Давала о себе знать праведная комсомольская закалка, да и замполит чудился за спиной, ощущался едва ли не осязаемо…

Краешком глаза он видел, что Мадлен с легкой улыбкой наблюдает за ним, и изо всех сил старался придать себе равнодушно-бывалый вид. На сцену выпорхнула еще одна прелестница, смугленькая креолка, крутнулась волчком, приблизилась к блондинке, успевшей уже полностью разоблачиться, – и началось полубалетное действо с мимолетными объятиями, белыми ладонями на смуглых бедрах, смуглыми ладонями на белой груди. И все такое прочее.

Мазур невольно отвел взгляд – это чересчур уж выламывалось за рамки социалистической морали.

– Интересно, а вы знаете, что чуточку покраснели? – послышался рядом безмятежный голосок Мадлен, тщательно маскировавшей легкую насмешку.

Мазур поджал губы, не то чтобы сердился, но чувствовал себя немного неловко и неуклюже.

– Ну, не дуйтесь, – сказала Мадлен, лукаво поглядывая на него поверх бокала. – Хотите маленький секрет? На женщин такая чуть-чуть отдающая варварством неиспорченность порой производит даже большее впечатление, нежели ковбойская уверенность…

«Интересно, туда ли она клонит, о чем мне думается?» – подумал Мазур. Он попытался представить, что предпринял бы на его месте Штирлиц, но получалось плохо – Штирлиц общался главным образом с одноглазыми гестаповцами и лысыми абверовцами, а этот опыт здесь совершенно не годился. Не станешь же бить Мадлен коньячной бутылкой по голове?

Мельком глянув на нежничавшую парочку, Мадлен осведомилась тоном благовоспитанной девочки:

– Интересно, лесбийская любовь вас пугает или возбуждает?

«Тебя бы, красотка, на партийное собрание, – подумал Мазур, – посвященное целиком твоему персональному делу – с аморалкой, бытовым разложением и прочими ужасами. То-то повертелась бы… Поняла бы, где настоящий ужас, а не в вашем фильме с этим, как его там, Фредди Крюгером…»

– Показать вам еще одну достопримечательность этого заведения? – спросила Мадлен, ни сном ни духом не подозревавшая, какие ужасы ей уготовила обиженная фантазия Мазура.

– Сделайте одолжение.

– Пойдемте.

Она уверенно направилась к портьере в дальнем углу. Мазур механически двинулся следом и оказался в узком коридоре с двойным рядом дверей, где было полутемно и тихо, а достопримечательностей, на первый взгляд, имелось примерно столько же, сколько их может оказаться в Антарктиде. Мадлен остановилась перед одной из дверей, ничем на вид не отличавшейся от остальных, отперла ее своим ключом и вошла первой.

Мазур огляделся. Опять-таки никаких достопримечательностей – чисто, прибрано, старинная кровать с высокими железными спинками, две кресла, столик, шторы задернуты.

За спиной у него звонко щелкнул старомодный замок.

– Ну, и как это понимать? – спросил он спокойно.

Мадлен подошла к нему вплотную, медленно подняла руку, легонько потянула его галстук, приспустив узел. Так же плавно убрала руку, прищурилась:

– Тебе объяснять или сам догадаешься? Попробуй с трех раз…

В конце-то концов, он тут оказался с санкции начальства. А если что не так, не наше дело – как говорится, Родина велела…

Взять ее за плечи и легонько притянуть к себе, не думая при этом о возможных объективах, оказалось не таким уж трудным делом. Природа брала свое, и в сочетании с дозволением начальства смесь получалась убойная. Мазур раздел ее без особой неуклюжести, благо не впервые в жизни это проделывал, да и сопротивления никакого, одно молчаливое поощрение синим взглядом. Стал снимать пиджак, но закончить эту нехитрую процедуру не успел – Мадлен гибко опустилась перед ним на колени…

Вот это с ним проделывали впервые. В первый миг он инстинктивно сжался в нешуточном испуге, показалось, что ее зубы сейчас вонзятся в беззащитную плоть, но тут же выяснилось, что дело обстоит не так уж скверно, даже наоборот. Сначала в голове еще прыгали всякие мысли, от «Да это ж извращение!» до «Как же дальше? Неужели проглотит или как-то по-другому полагается?!». Потом и мысли отлетели, потому что стало чертовски приятно. Он пялился в потолок, избегая опускать взгляд на ритмично колыхавшуюся светловолосую головку, в мозгах крутилось одно: «Вот это да-а!» Осторожно погладил ее по голове, легонько прижал пальцами затылок – она не противилась, наоборот, ее это словно подхлестнуло.

Позже, когда они оказались на мягкой старинной постели, вовсе не скрипучей, Мазуру пришлось пережить еще немало неизведанного. Смешно, но в какой-то миг он и впрямь ощутил себя совращаемой семиклассницей – слава богу, это быстро прошло. Главное, не ударил в грязь лицом.

Лежа с ней рядом и ласково-лениво перебирая золотистые пряди, он с каким-то нездоровым интересом ждал, когда же начнется. По всем канонам, согласно многочисленным примерам из откровений засекреченных лекторов, сейчас в дверь должна была ввалиться целая ватага хмурых типов в надвинутых на глаза шляпах, комната обязана озариться сполохами ослепительных фотовспышек, а вперед протиснется особо отвратный шпик и сквозь зубы процедит что-то вроде: «Либо вы принимаете наше предложение, товарищ Мазур, либо…»

Но время шло, а в тихую комнату никто не врывался. Мазур даже ощутил легкое разочарование. И постарался успокоить себя тем, что врываться им вовсе не обязательно: вон в той симпатичной люстре очень удобно вмонтировать широкоугольный объектив, сейчас его отпустят, а через пару дней подойдет незнакомец… стоп, что-то тут не клеится! Какая может быть «пара дней», если они вскоре вновь уйдут в море и неизвестно когда вернутся. Не будут же те ждать возвращения «Сириуса» в СССР? Или будут? Вот тогда и получится настоящая хохма, когда станут разыскивать в Институте океанологии старшего научного сотрудника по фамилии Мазур…

– Думаешь о чем-то серьезном? – тихонько спросила Мадлен.

– Думаю, зачем я тебе.

– А низачем, – сказала она. – Просто стало интересно – каковы эти русские. Тебе ведь, положа руку на сердце, было интересно, каковы же эти француженки?

– Ну, вообще-то…

– А если честно?

– Если честно, то да.

– Вот видишь. Не обиделся?

– За что? – усмехнулся Мазур. – Не такой уж я глупый романтик, чтобы полагать, будто ты с трех беглых взглядов влюбилась в меня без памяти. Не столь уж я о себе высокого мнения… Приключение так приключение.

– Вот и прекрасно, – с облегчением вздохнула она. – А то я уже боялась совершенно непредсказуемой реакции загадочной славянской души…

– Интересно, откуда ты эту душу знаешь? По книгам?

– Ну, главным образом, – призналась Мадлен смущенно. – Достоевский и Чехов…

– Милая, с тех пор много воды утекло… – сказал Мазур. – А вот я, признаюсь тебе честно, о французах сужу главным образом по Дюма…


– Ну, со времен Дюма тоже много воды утекло.

– Как сказать… Дело в том, что все это приключение очень удачно ложится на мои впечатления от Дюма, понимаешь?

– Ничего себе! – присвистнула Мадлен. – И какой же у тебя перед глазами встает женский образ? Неужели миледи?

– Ну почему? Есть более приятные, взять королеву Марго…

– Спасибо, шевалье…

– Я серьезно.

– И все же ты романтик, – фыркнула Мадлен. – Сирил, большую часть жизни я – напористая и неутомимая журналистка, робот в юбке…

– Успокойся, – сказал Мазур. – Я и не собираюсь в тебя влюбляться, так что… ох! Это обязательно – так щипаться?

– Да, не романтик…

– Какой есть. Но должен заметить, что ты временами – чертовски приятный робот.

– Боже мой, – грустно вздохнула Мадлен, вставая с постели. – Мне иногда кажется, что меня крупно разыграли. Ну не похож ты на русского! Обычный, остроумный, раскованный парень…

– Ну что поделать, – сказал Мазур. – Нет у меня балалайки. А русские – они разные. Если ты не знала. Слушай… У нас есть что-то, хотя бы отдаленно напоминающее будущее?

– Романтик…

– Я же сказал – отдаленно напоминающее…

– Не знаю, – серьезно сказала Мадлен, застегивая блузку. – Мне по душе та самая варварская неискушенность, ты милый парень… Я бы согласилась с тобой дружить и дальше… при условии, что ты не станешь забивать себе голову романтикой. Понимаешь, романтики я боюсь. Она совершенно не гармонирует с нашим веком… Тебя устраивает такая мимолетная подруга, циничная и прагматичная?

– Вполне.

– Хорошо подумал?

– Ага.

– Вот только как нам все устроить на будущее? Ты отчаянно храбришься и заверяешь, что у вас настали другие времена… но я-то знаю, милый, что ты можешь нарваться на неприятности…

– Глупости, – сказал Мазур. – У меня отличные отношения с капитаном, в город иногда хожу один… Скажи, где я могу тебя найти, – и проблема снимется.

– Вот визитная карточка. Только сначала обязательно позвони…

– Я понятливый, – сказал Мазур. – Разумеется, позвоню. Я ж понимаю, что эту очаровательную комнатку ты не ради меня сняла и не сегодня… И в твою личную жизнь лезть не собираюсь.

– Милый, ты – само совершенство… Пошли?

Выходя вслед за ней на тихую улочку, Мазур ощутил смесь самых разнообразных чувств – от ублаженного мужского самолюбия (а все-таки хорошо!) до жгучего любопытства: неужели так и не кинутся наперерез хмурые типы в нахлобученных на лоб шляпах?

Не кинулись. Пуста была улочка. Даже полицейский куда-то запропастился.

– Тебя подвезти? – спросила Мадлен.

– Нет, спасибо, – сказал Мазур. – Пройдусь еще по городу. Скоро нам опять в море, хочется по твердой земле как следует побродить.

– Ну что ж… Звони.

Мадлен чмокнула его в щеку, села за руль, и «джип» лихо рванул с места. На взгляд Мазура, прощание получилось несколько суховатое, но так уж, видимо, у буржуев полагается. Ну и ладно, не влюбленный мальчишка, в самом-то деле. Справедливости ради следует признать, что приключение получилось по-настоящему захватывающее, так что не будем требовать от жизни слишком многого, не ждешь же ты, чтобы она в тебя влюбилась со всем пылом, в Союз с тобой запросилась, чтобы вступить там в партию и поднимать Нечерноземье?

«Ирина», – с запоздалым раскаянием вспомнил он. Но тут же успокоился – Мадлен, это, знаете ли, совсем другое. Это, говоря суконно, выполнение задания командования, и не более того. А Ирина есть Ирина, волнующая, желанная, капризная и ветреная адмиральская дочка, пусть даже в некотором смысле и боевой товарищ – как-никак шифровальщица в одном с ним звании, о чем большая часть экипажа понятия не имеет…

Он не спеша брел вдоль кромки тротуара, вновь прокручивая в памяти кое-какие сцены только что закончившегося свидания, те самые, которые особенно хотелось повторить. Один записной ходок с улыбочками и подмигиваньями рассказывал, что не только женщины нас таким вот образом, но и мужики их примерно так же…

– Месье! – и на него обрушилась длиннющая тирада на языке Гюго и Фантомаса.

Мазур повернулся в ту сторону, медленно освобождаясь от сладких видений. Какой-то хрен импортный, лысенький пузан в шортах и пестрой гавайке, аж подпрыгивал от нетерпения, махая у Мазура перед носом планом города и тараторя что-то на мове лягушатников. Рядом с ним угрюмо торчал второй, повыше, с гораздо более пышной шевелюрой, но одетый столь же легкомысленно. Оба были нагружены рюкзаками – свеженькие туристы, надо полагать, пилигримы… Мазур, любовник великолепной француженки, любил сейчас весь мир, а потому охотно остановился, поскреб в затылке:

– Нон парле франсе… Ду ю спик инглиш?

– О, немного! – обрадованно воскликнул толстяк. – Мистер, вы мне можете показать на этом чертовом листе, где тут есть порт… порт…

– Порт-Шарль? – догадался Мазур. – Порт-Шарль примерно здесь… вот только, мистер, я плохо представляю, как называется эта улица, где мы находимся…

– Вон там табличка…

Мазур повернул голову в указанном направлении.