Пионовая беседка

Мама с удивлением посмотрела на меня.

— Я их любила.

Я старалась понять ее. Она вздернула подбородок.

— Несколько солдат насиловали меня, но этого им показалось мало. Они били меня рукоятками мечей, пока мое тело не покрылось ранами. Они били меня по животу, но не касались моего лица.

Пока она говорила это, на озере собирались туманы. Затем пошел моросящий дождь, а потом и настоящий ливень. Наверное, бабушка слушала нас, стоя на Наблюдательной террасе.

— Мне казалось, что тысяча демонов тащат меня навстречу смерти, но я проглотила свое горе и спрятала слезы. Из моего нутра полилась кровь, и тогда солдаты отступили назад. Они смотрели на то, как я, словно краб, ползла по траве. После этого они оставили меня. Агония была такой ужасной, что она пересилила мою ненависть и страх. Когда мой сын вышел из меня, трое насильников приблизились ко мне. Один перерезал пуповину и унес моего ребенка. Другой поднимал мое тело во время схваток, чтобы я вытолкнула плаценту. Третий держал меня за руку и бормотал что-то на своем грубом варварском диалекте. Почему они не убили меня? Они убили так много людей. Какое значение имеет еще одна женщина?

Это случилось в последнюю ночь Переворота. Маньчжуры словно внезапно вспомнили о том, что они тоже люди. Солдаты сожгли хлопок и человеческие кости и использовали пепел для того, чтобы обработать мамины раны. Затем они одели ее в чистое шелковое платье, нашли в кучах награбленного добра ткань и приложили ее между ее ног. Но их намерения не были так чисты.

— Я думала, они вспомнили о своих матерях, сестрах, женах и дочерях. Но нет, для них я была трофеем. — Мама тревожно коснулась замков в складках своего платья, и они зазвенели. — Они спорили о том, кто из них заберет меня. Один хотел продать меня в публичный дом. Другой собирался сделать рабыней в своем доме. А третий решил, что я стану его наложницей. «Она не безобразна, — сказал мужчина, который хотел продать меня. — Я заплачу вам двадцать унций серебра, если вы отдадите ее мне». «Я не отдам ее меньше чем за тридцать унций», — прорычал тот, кто уже видел меня своей рабыней. «Она выглядит так, словно рождена для того, чтобы петь и танцевать, а не ткать и прясть», — рассудил первый солдат. Они все время спорили. Мне было всего девятнадцать лет, и это было самое печальное из всего того, что со мной произошло и еще должно было произойти. Меня продавали, как невесту десяти тысяч мужчин, и разве это так уж отличалось от того, как обычно торгуют женщинами, делая из них жен, наложниц или служанок? Разве меня продавали и торговались за меня иначе, чем при покупке соли? Да, я была женщиной и потому стоила даже меньше соли.

Я словно своими глазами видела то, что рассказывала мама, и чувствовала то же самое. Следующим утром приехал высокопоставленный военачальник маньчжуров. На нем было надето красное платье, а к поясу привязан меч. Его сопровождала большеногая маньчжурка. Ее волосы были собраны в пучок, а на виске висел цветок. Они были ищейками маньчжурского князя. Они забрали маму у солдат и отвезли ее в ту усадьбу, где она находилась прошлой ночью вместе со своей свекровью, наложницами и другими женщинами, разделенными со своими семьями.

— Четыре дня шел дождь, и продолжались убийства, — вспоминала мама, — но затем выглянуло солнце. Оно чуть не сожгло город. Вонь разлагающихся трупов была невыносимой, но, взглянув вверх, мы видели вечное синее небо. Я ждала, когда меня осмотрят. Все женщины вокруг меня плакали. Почему мы себя не убили? Потому что у нас не было ни веревок, ни ножей, ни высокой скалы, чтобы спрыгнуть с нее. Наконец меня привели к той маньчжурке. Она осмотрела мои волосы, руки, ладони и пальцы. Через одежду она ощупала мои груди и потыкала в набухший живот. Затем она подняла юбку и посмотрела на мои «золотые лилии», которые говорили о моем статусе. «Я вижу, в чем твой главный талант, — презрительно бросила она. — Ты пригодна». Как женщина может поступать так с другой женщиной? Меня опять увели и оставили в комнате в одиночестве.

Мама подумала, что теперь она может совершить самоубийство, но она не нашла ничего, чем можно было бы перерезать себе горло. Она находилась на первом этаже и потому не могла выброситься из окна. Ей негде было искать веревку, но у нее было ее платье. Она села, оторвала подол, сделала несколько полос и связала их вместе.

— Наконец я была готова. Но мне нужно было сделать кое-что еще. Я нашла рядом с жаровней кусок угля, подняла его, попробовала на стене, как он пишет, и начала сочинять.

Когда мама произнесла первую строку своего стихотворения, у меня болезненно сжалось сердце.

Деревья голы.

Вдалеке я слышу печальный крик гусей.

Если б только кровь моя и слезы окрасили

сливовые цветы…

Но я бы запретила им цвести.

Нет смысла в жизни, в сердце пустота.

И каждое мгновение — море слез.





Бабушка говорила мне, что мама писала прекрасные стихи. Но я не знала, что она была знаменитой поэтессой — той самой, которая оставила на стене это трагическое стихотворение. Я с изумлением смотрела на мать. Это стихотворение сделало ее бессмертной, как Сяоцин, Тан Сяньцзу и других великих поэтов. Неудивительно, что отец разрешил маме взять мою поминальную дощечку. Она была великой женщиной, и для меня было бы большой удачей и честью, если бы она поставила на ней точку. Так много ошибок, так много заблуждений.

— Когда я писала эти слова, я не знала, что останусь жива и что другие беженцы, среди которых было много мужчин, найдут мои стихи, запишут их, опубликуют и сделают их известными всей стране, — рассказывала мама. — Я никогда не хотела быть известной и боялась, что меня обвинят в том, что я гонюсь за славой. Ах, Пион, когда ты цитировала это стихотворение в зале Цветущего Лотоса, я чуть не задохнулась. Ты была единственной веной, по которой текла моя кровь, единственным ребенком, и я решила, что ты все знаешь, потому что ты и я, мать и дочь, так тесно связаны друг с другом. Я думала, ты стыдишься меня.

— Я бы никогда не стала читать это стихотворение, если бы знала. Я бы никогда не причинила тебе боль.

— Но я была так напугана, что заперла тебя в комнате. С тех пор я все время раскаиваюсь в этом.

Я не могла не винить моего отца и дедушку в том, что случилось в Янчжоу. Они же мужчины. Им следовало спасать своих женщин.

— Как ты могла вернуться к папе? Ведь он заставил тебя пожертвовать собой. А потом дедушка заставил бабушку спасти себя и сына.

Мама нахмурилась:

— Я к нему не возвращалась. Он сам пришел за мной. Я жила ради него, и так я стала твоей матерью. Закончив писать стихотворение, я обернула самодельную веревку вокруг балки, завязала ее вокруг шеи, но тут в комнату вошла маньчжурка. Она разозлилась и больно ударила меня, но это не заставило меня отказаться от моего плана. Если не сейчас, то такая возможность представится мне в дальнейшем. Раз они собираются держать меня для какого-то маньчжурского князя, то им нужно одевать меня, кормить, давать кров. Я всегда смогу найти оружие, чтобы совершить самоубийство.

Сводница повела маму в главный зал. За столом сидел генерал. Отец стоял на коленях, прижавшись лбом к полу, и ждал.

— Сначала я решила, что они поймали твоего отца и собираются отрубить ему голову, — продолжала мама.

Я так много сделала и прошла через столько испытаний, и все напрасно. Но он пришел для того, чтобы выкупить меня. После всех этих ужасных дней, наполненных убийствами, маньчжуры решили показать, какие они цивилизованные. Они надеялись, что сумеют побороть хаос и установить порядок. Я слышала, как они торговались с твоим отцом. Я онемела от боли и горя и не сразу сумела заговорить. «Любимый, — сказала я, — ты не можешь забрать меня. Я все равно что умерла». Он понял, что я имею в виду, но не передумал. «Я потеряла нашего ребенка», — призналась я. По щекам твоего отца побежали слезы. «Мне все равно, — ответил он. — Я не хочу, чтобы ты умерла, не хочу терять тебя». Видишь, Пион, он не оставил меня после всего, что случилось. Я была так изломана, что он мог продать меня, как это собирались сделать насиловавшие меня солдаты, или просто выбросить на улицу.

Слышала ли это бабушка? Она не присылала сыновей, чтобы наказать отца и дедушку. Разве она не понимает, что поступала несправедливо?

— Как мы можем винить мужчин, если я и твоя бабушка сами сделали свой выбор? — спросила мама, словно прочитав мои мысли. — Твой отец избавил меня от ужасной судьбы, которая закончилась бы самоубийством.

— Но теперь папа служит маньчжурам. Как же он мог? Неужели он забыл, что они сделали с тобой и бабушкой?

— Разве такое можно забыть? — спросила мама с мягкой улыбкой. — Он никогда этого не забудет. Он бреет лоб, заплетает волосы в косу, носит маньчжурскую одежду. Но это всего лишь костюм, прикрытие. Твой отец доказал мне, что он — человек, который до конца остается верным своей семье.

— После моей смерти папа уехал в столицу и оставил тебя одну. Он… — Наверное, я слишком близко подошла к тому, чтобы упомянуть о своей поминальной дощечке, потому что мне было трудно продолжать.


— Он уже давно принял это решение, — мама мысленно вернулась во время, предшествовавшее моей смерти. — Ты должна была выйти замуж. Он очень любил тебя. Мысль о разлуке была ему невыносима, и потому он принял назначение на пост в столице. После твоей смерти он еще больше захотел находиться дальше от всего того, что напоминало о тебе.

Я слишком долго верила, что отец не был добродетельным человеком. Я ошибалась. Я часто ошибалась.

Мама вздохнула и резко поменяла тему:

— Не представляю, что будет с нашей семьей, если у Бао не родится сын…

— Бабушка не хочет этого.

Мама кивнула.

— Я любила твою бабушку, но иногда она бывала мстительной. Здесь, например, она не права. Она умерла в Янчжоу и не видела, что случилось со мной, и ее не было на земле, когда ты была жива. Твой отец любит тебя. Ты была драгоценным камнем в его руке, но ему нужен сын, который будет заботиться о предках. О чем она только думает? Что случится с ней и другими членами семьи Чэнь, если у нас не будет сыновей, внуков и правнуков? Кто будет исполнять ритуалы? Это могут делать только сыновья. И она это знает.

— Но папа усыновил этого Бао, — сказала я, даже не пытаясь скрыть разочарование от того, что он так легко забыл о своей привязанности ко мне.

— Он не сразу всему научился, но Бао был добр к нам. Посмотри, как он обо мне заботится. Я одета так, что смогу проходить в этой одежде целую вечность. Я сыта. Мне дали много бумажных денег, чтобы я могла тратить их во время путешествия…

— Он нашел мои стихи, — перебила я ее, — пошел к Жэню и продал их.

— Ты говоришь, как ревнивая сестра, — проговорила мама. — Не надо так думать. Мы с отцом очень любили тебя. — Она коснулась моей щеки. Уже давно никто не притрагивался ко мне с такой нежностью. — Я случайно нашла эти стихи, когда переставляла книги на полках в библиотеке. Прочитав их, я попросила Бао отнести их твоему мужу. Я сказала ему, что он должен настоять на том, чтобы Жэнь заплатил за них. Я хотела напомнить ему о том, как много ты для нас значишь.

Она обняла меня.

— Маньчжуры пришли сюда, потому что мы живем в самой богатой части страны, и здесь разрушения были особенно заметны, — сказала она. — Они знали, что им удастся преподать на нашем примере хороший урок другим провинциям, и в то же время понимали, что у нас хватит сил восстановить наше богатство. В этом они были правы, но как можно излечить душевные раны? Я отправилась домой и скрылась за запертыми дверями. Теперь, когда я смотрю на тебя, я понимаю, что, как бы мать ни старалась, она не сможет защитить дочь. Я с рождения держала тебя взаперти, но не смогла уберечь от безвременной смерти. А теперь посмотри: ты каталась на прогулочных лодках, ты путешествовала…

— Я принесла людям много вреда, — призналась я. Она была так откровенна со мной, так не следовало ли мне поведать ей правду о том, что я натворила с Тан Цзе? — Из-за меня умерла вторая жена моего мужа.

— Я слышала другое, — проговорила мама. — Мать Цзе обвиняла ее в том, что она не выполняет обязанности жены. Она была одной из тех, кто заставляет мужа ходить за водой, не так ли?

Я кивнула, а мама продолжила:

— Ты винишь себя в том, что Цзе начала голодать. Но эта уловка стара как мир. Невозможно придумать для мужа более жестокого наказания, чем заставить его смотреть на то, как жена умирает. — Она обхватила мое лицо ладонями и заглянула в глаза. — Ты — моя дочь, и не важно, что ты натворила.

Но мама не все знала…

— Кроме того, разве у тебя был выбор? Мать и отец покинули тебя. Я виновата перед тобой. Я хотела, чтобы ты совершенствовалась в вышивке, рисовании, игре на цитре. Я хотела, чтобы ты все время молчала, улыбалась и училась послушанию. Но посмотри, что из этого вышло. Ты все равно покинула усадьбу. Ты обрела свободу, — она указала на мое сердце, — там, где живет разум.

Я видела, что она говорит правду. Мама позаботилась о моем образовании, подготовила меня к роли жены, но она была виновата в том, что на пороге замужества я сделала все, чтобы избежать обычной участи молодой женщины.

— У тебя большое доброе сердце, — продолжила мама. — Тебе нечего стыдиться. Вспомни о своих желаниях, знаниях, о том, что лежит у тебя на душе. Мэн-цзы говорил: «Если у тебя нет жалости, ты не человек; если у тебя нет стыда, ты не человек; если у тебя нет уважения, ты не человек; если ты не знаешь, что такое хорошо, а что такое плохо, ты не человек».

— Но я не человек. Я голодный дух.

Ну вот. Я призналась ей в этом, но она не спросила, почему так случилось. Наверное, мама не могла так быстро осознать сказанное, потому что она просто спросила:

— Но ты же испытывала все это, не так ли? Ты чувствовала жалость, стыд, раскаяние и печаль из-за того, что случилось с Тан Цзе, правильно?

Конечно, чувствовала. В наказание за то, что произошло, я обрекла себя на изгнание.

— Как можно понять, человек ты или нет? — спросила мама. — Неужели все дело в том, отбрасываешь ли ты тень и оставляешь ли следы на земле? Тан Сянь-цзу ответил на этот вопрос в твоей любимой опере. Он написал, что все живые существа испытывают радость, гнев, горе, страх, любовь, ненависть и желание. Итак, «Книга ритуалов», «Пионовая беседка» и я говорим тебе, что человеком нас делают семь чувств. А ты прекрасно знаешь, что это такое.

— Но как я могу исправить допущенные ошибки?

— Я не верю, что ты кому-то навредила. Но если это так, то тебе следует использовать способности, которые ты получила, став призраком, и направить их во благо. Ты должна найти другую девушку и сделать ее счастливой.

Воспоминание, словно вспышка, озарило меня. Но мне была нужна мамина помощь.

— Ты пойдешь со мной? — спросила я. — Но это очень далеко…

Она ясно улыбнулась, и солнечные лучи осветили поверхность озера.

— С удовольствием. Ведь я должна бродить по земле.

Она поднялась и в последний раз оглядела беседку Любования Луной. Я помогла ей перелезть через балюстраду и спуститься на берег. Мама засунула руки в складки платья, достала замки в форме рыбы и один за другим побросала их в озеро. Они с тихим всплеском касались воды, посылая в вечность почти неразличимую рябь.

Мы пошли вперед. Мама следовала за мной по городу. Ее призрачные юбки волочились за ней. Утром мы добрались до деревни. Перед нами, словно искусно сотканная парча, расстилались поля. В кронах тутовых деревьев шумела густая листва. Большеногие женщины в соломенных шляпах и выцветших синих одеждах карабкались по их ветвям, чтобы срезать листья. Внизу стояли другие женщины — коричневые от солнца, закаленные тяжелой работой, — они обрабатывали мотыгами землю у корней и уносили корзины с листьями.

Мама перестала бояться. Ее лицо светилось от счастья и умиротворения. В прошлом она не раз приезжала сюда вместе с моим отцом и сейчас с удовольствием разглядывала наши семейные владения. Мы делились сокровенными мыслями, сопереживали друг другу и говорили о любви, как подобает матери и дочери.

Я так долго мечтала о том, что найду себе подругу. При жизни мне не удалось подружиться ни с одной из обитательниц женских покоев, потому что я не нравилась моим сестрам. Мне не удалось подружиться на Наблюдательной террасе с девушками, умершими от любви, потому что их истории отличались от моей. Мне не удалось подружиться с членами общества Бананового Сада, потому что поэтессы не подозревали о моем существовании. Но у меня были мать и бабушка. Несмотря на наши падения и ужасные несчастья, мы были связаны друг с другом: моя бабушка, какой бы злорадной и язвительной она ни была, мама, несмотря на то что ее сломили, и я — жалкий голодный дух. Когда мы с мамой шли в темноте по деревне, я поняла, что больше мне не нужно бояться одиночества.