Песнь призраков и руин

По окончании общей молитвы Карина снова повернулась к нему с Тунде:

– Сердце, золотое и чистое, как слеза ребенка, – оно даровало прародительнице нашей Баие окончательную победу над Кеннуа. Здесь, подобно ей когда-то, в дебрях сего лабиринта вас ожидают препятствия и помехи, кои обойти помогают лишь качества подлинно золотых сердец: отвага, доблесть, находчивость, способность жертвовать собой и совершать должное любой ценой. Срок прохождения маршрута не ограничен. Победит тот, кто выйдет из лабиринта первым. Готовы ли вы, о победители?

– Мы готовы! – одновременно произнесли оба юноши.

Карина оглядела их по очереди с ног до головы, задержавшись на Малике секундой дольше. Тот судорожно сглотнул и отвел взор.

Две жрицы – каждая своему подопечному – вручили по пиршественной чаше и велели пить до дна. Странный вкус, словно от вишен, вывалянных в дорожной грязи, наполнил гортань Малика, и когда он открыл глаза, их словно заволокло мглистою дымкой. Как только оба кубка опустели, Карина сделала шаг назад и простерла руку к лабиринту:

– Вперед!

Малик и Тунде рванули с места. Одобрительный гул трибун зазвучал глуше, как из-под подушки, а потом и вовсе стих за пеленой тумана. Повернув вместе раз, другой, третий, парни вдруг оказались у развилки трех дорог. Несмотря на то что полдень только что миновал, кругом стояло такое марево, что солнечные лучи не освещали их и на два метра вперед.

Выразительный взгляд Тунде упал на черный фингал под глазом Малика.

– Ну что, мы одни. Может, на меня тоже чудище напустишь потустороннее, чтоб сожрало, – и дело с концом?

На сей раз за шутливым тоном приятеля скрывался настоящий страх, но его соперник решительно не знал, как ответить, чтобы не испортить все еще больше. Он хотел молча отвернуться, но Тунде сжал его плечо, да так, что Малик пошатнулся.

– Э нет, подожди! Неужто ты мне ничего не скажешь, не признаешься? Не откроешь своего… секрета?

Малик стряхнул руку Водного победителя. Тот покачал головой:

– Если не объяснишь, я тебе ничем не смогу помочь!

Малик пристально всмотрелся в лицо единственного в его жизни человека, которого он назвал в душе другом. При следующей встрече один из них будет уже царем.

– Знаешь, возможно, ты взялся помогать не тому, кому стоило, – сказал он и стремглав побежал по правой дорожке.

Малик с самого начала приготовился отмечать в памяти все повороты и был обескуражен их отсутствием на протяжении слишком уж долгого времени. Путь пролегал идеально прямо. В легких уже клокотало от долгого вдыхания сырого тумана. Сколько времени прошло – одни боги знали.

Вернувшись в очередной раз на пару шагов – проверить, не пропустил ли поворот, – он споткнулся и сразу провалился в густую тьму.

Попытавшись подняться, юноша наткнулся рукой на что-то плоское. Доска? В ноздри пахнуло прелостью с примесью пота и мочи – о, этот «аромат» Малик не забудет до конца своих дней. Он находился в крытой повозке, а точнее – в ее потайном отсеке. В таком же они с сестрами пересекали Оджубай. Тут старый фургон накренился и вдавил его в другого пассажира, сзади, и тот, точнее, та издала горестный писк… писк, опять-таки, знакомый Малику, месяцами звеневший в ушах… Неужели он очутился в той самой повозке?

Но каким образом?!

– Надя! – вскрикнул Малик, но… тельца сестренки под боком не обнаружилось, оно не прижималось к нему, как тогда. И вообще было так тесно, что с живота на спину не перевернешься. Каждый вдох походил на глоток гнилой болотной воды, затхлый воздух до горячих слез резал глаза.

Рассказы о смельчаках, которые рискнули отправиться в путь через Оджубайскую пустыню, передавали из уст в уста все эшранцы. Большинство из них погибало под палящим солнцем от теплового удара, или их ловили и продавали в рабство торговцы живым товаром, или их постигала еще какая-нибудь страшная участь, и оставались от них только печальные предания. И как только им троим удалось выжить, когда столько их предшественников сгинуло на этом пути?

Малику хотелось кричать, но что толку? Даже если кто услышит, на помощь не придет. Надо же, какая ирония судьбы: в конце концов юноша найдет свою смерть не от голода и нищеты, не от рук зиранских воинов, а здесь, в старой прогнившей колымаге, где он сдавлен со всех сторон так, что весь воздух мало-помалу выйдет из легких, а с ним – душа из тела. И никогда больше не увидят его мама и Нана. Никогда больше не пойдет он в школу, не увидит Зиран…

Стоп. Зиран он уже видел. Гулял по площади Джехиза, танцевал на искусственном пруду, отбивался от серпопарда…

Тогда все было по-настоящему. А вот сейчас – нет!

Повозка накренилась снова, и снова кто-то тихо захныкал рядом. Изловчившись и поелозив немного, Малик достал Призрачный Клинок и принялся пилить под собою доски. Довольно скоро получилось отверстие, достаточно широкое, чтобы выбраться наружу. Однако бескрайних золотых песков он не увидел, его сразу обволокло клубами все того же холодного тумана, повалившего в кибитку. От неожиданности он даже замер, заколебался – вылезать или нет, а к нему меж тем отовсюду потянулись десятки рук.

– И нас, и нас! – стонали из темноты. – И нас возьми с собой!

Малик сразу ощутил острый укол вины – как сможет он оставить тут всех этих несчастных, заведомо зная, что ждет их в конце путешествия? Надо остаться, надо что-то придумать…

Нет. Ведь это только зрительно-слуховая иллюзия. Воспоминания, воплощенные в материальную форму. Настоящие персонажи этих воспоминаний – далеко за пределами досягаемости, и им юноша при всем желании уже никогда не поможет. Этот лабиринт настраивает против него его собственный разум, но Малик не поддастся. Надо держаться.

Ради Нади.

Усилием воли разогнав призраков, он выпал из фургона наружу и кубарем с закрытыми глазами откатился прочь. Снова открыв глаза, он обнаружил, что лежит на спине… у себя дома.

Малик встал на ноги и со смесью удивления и тоски обозрел жилище из своего детства. Провел руками по низенькому столу, где Нана заставляла его часами писать зиранские прописи, хотя сама не умела их читать. Вечер за вечером, когда все остальные уже засыпа́ли, под строгим надзором бабушки мальчик выводил букву за буквой, слово за словом, пока не научился делать это не хуже коренных зиранцев.

А вот – потрепанный, с изодранной обивкой диван, сидя на котором мама часто – за очень умеренную плату – плела косы деревенским девушкам. И именно возле этого дивана ровно пять лет назад она собрала их всех – Лейлу, Нану, хнычущую малютку Надю – у ног старшего брата, чтобы сообщить печальную весть: папа не вернется из очередной поездки. Он вообще никогда не вернется. Но у них все равно все будет хорошо. Мамин запах – смесь кокосового масла с пальмовым – все еще витал здесь в воздухе.

Такой маленький домик. Меньше даже самых скромных в Зиране. А для Малика – целый мир. И каждая трещинка в деревянной стене, каждая вмятинка в глиняной посуде – частичка детства, столь же счастливого, сколь и полного невзгод.

Однако, хотя вещественные напоминания о родных окружали его со всех сторон, их самих нигде не было видно.

– Эй! Тут есть кто-нибудь? – неуверенно позвал Малик.

Мир вокруг содрогнулся.

Горшки с грохотом попа́дали с полок, с потолка, окутав Маликово лицо слоем пыли, посыпалась штукатурка. Он проворно нырнул под стол, но толчки неизвестного происхождения продолжались. Что это, землетрясение? Инстинкт сиреной выл: беги отсюда со всех ног, но куда убежишь с поверхности земли? А ведь угрозу представляет сейчас именно она.


Когда наконец парень решился выскочить из дома, рядом кто-то всхлипнул:

– Малик!

Голос матери. Все мысли о собственном спасении исчезли.

– Мама!

Тут перед ним разверзлась какая-то широкая трещина, почти пропасть, однако он, отчаянно стуча зубами, перепрыгнул ее. Сын почти уже добрался до подвала, откуда доносился мамин крик, но тут его перекрыл второй – из умывальни:

– Малик, сюда!

Нана. Он развернулся на девяносто градусов и понесся на зов бабушки, и вот юноша уже близко, но где-то на задах дома теперь стенает Лейла. Потом к ней присоединяется Надя. Потом уже все вместе, с разных сторон, они молят его о помощи. Малик замер на месте. Нана – старше всех и немощней, так что, пожалуй, ее нужно выручать первой, но если погибнет мама, так и не дождавшись его, он же не сможет с этим жить! Ну, а Лейла? Старшая сестра ни от кого никогда не ждет подмоги, а от брата в последнюю очередь. Надя же – самая младшая, самая беззащитная, вот уж кто сам точно не выберется отсюда, так это она.

Судя по темпу разрушения дома, есть время спасти лишь кого-то одного.

– Малик, ко мне!

– Нет, ко мне! Скорей!

Стены заходили ходуном и рассыпались, крики Маликовых родных превратились в сплошной единый вопль чистого отчаяния. Ответственность выбора тисками сдавила грудь.

Мама. Нана. Лейла. Надя.

Нет. Нельзя выручить одну, а остальных бросить на произвол судьбы. Немыслимо. Он отказывается. И еще: никто из членов его семьи – настоящих, во плоти и крови – не одобрил бы такого поступка. Какие бы испытания ни выпадали на их долю, какие бы драмы ни происходили с ними, они – пятеро – всегда держались друг за дружку, всегда были вместе, и мысль об этом сразу вывела Малику из ступора.

Да ведь он не у себя дома, и не погибают сейчас его близкие. На самом деле он просто проходит последнее испытание, и надо поскорее найти выход из проклятого лабиринта, не то следующее видение накроет его так, что отогнать морок не удастся.

Малик глубоко вдохнул и взял себя в руки, хоть дрожь во всем теле и не проходила. Он стал обводить взглядом пейзаж, открывшийся за рухнувшими стенами, и наконец остановил его на широком ручье у самой границы их участка. Почему-то, несмотря на все более сильные подземные толчки, поверхность его оставалась спокойной и гладкой как зеркало. Парень побежал к ручью, провожаемый совсем уже невыносимо громкими стенаниями своих родных, доносившимися из дома (вернее, из того, что от него осталось):

– Малик! Сюда! Скорей! На помощь! Не бросай нас, спаси, не оставляй! Как ты можешь? Малик!

Отбросив последние сомнения, он с размаху сиганул в безмятежную воду. Раздался оглушительный звон – словно десяток стеклянных стаканов разбили одновременно. Малик перекувырнулся в ручье раз, другой…

И ударился ступнями о твердую поверхность. Кругом «разливалось» безбрежное море песка и света.

После родной Эшры, зеленой и благодатной, бесплодный пейзаж Оджубая навевал, мягко говоря, уныние. Золотистые барханы высотою с городские дома тянулись до горизонта, солнце раскаленным добела диском висело прямо над головой, не позволяя даже определить, где юг, а где север. И нигде не видно ни стен Зирана, ни вообще каких-либо опознавательных знаков, способных хоть намекнуть, в какой конец пустыни Малика занесло.

Никакие истории и песни об Оджубае, известные Малику в изобилии, не давали, как оказалось, и примерного представления о том, сколь малым человек ощущает себя в нем. Вот в Эшре, где ни окажешься, отовсюду видны горы – хотя бы в отдалении. Они словно защитной цепью обступают свой народ и землю. А здесь – бескрайнее небо, бескрайние пески и… ничтожный Малик.

Куда ни пойдешь, все равно покажется, что идешь «не туда».

Парень зашагал в одну сторону, потом передумал, свернул в другую, в конце концов вернулся на исходную позицию. Под беспощадными прямыми лучами шея и затылок уже покрылись волдырями, а прикрыть голову, естественно, было нечем. Язык во рту отяжелел, распух, и уже не раз и не два в отдалении мерещился Малику оазис, который, стоило приблизиться, оборачивался миражом. Всякий раз как он спотыкался и падал, острые как иглы гребешки твердого песка оставляли на коже саднящие тонкие порезы.

Тягучий поток его мыслей снова прервал знакомый детский плач. Надя. Малик упал на колени рядом с бедной крошкой, свернувшейся калачиком – головка к коленкам.

– Что случилось? Что-то болит? Тебя кто-то обидел?

Дитя подняло голову и откинуло темные кудри со своих «лунно-совиных» черных как ночь глаз.

Малик отшатнулся, словно громом пораженный. Перед ним была не Надя. Перед ним был он сам – примерно в ее нынешнем возрасте. Точнее, – судя по мрачному, изможденному виду и бинтам вокруг маленьких ступней, – сразу после того прискорбного случая с Нана Тити, когда старейшины велели «привести его в порядок». С этого времени как раз начались его панические атаки.

Ребенок проворно отполз в сторону с криком:

– Уходи! Не трогай меня!

– Я же не… – начал Малик, но странное явление природы или сознания уже спряталось за ближайшим барханом и принялось швырять в него оттуда здоровенные комья слежавшегося песка.

Юноша последовал за ним, игнорируя требования здравого рассудка не поддаваться больше ни на какие провокации чертова лабиринта.

– Не прикасайся ко мне! – продолжал вопить мальчик. – Тебя нет! Ты ненастоящий! Так все говорят!

– Постой, прошу тебя, подожди! – кричал в ответ парень, но его уменьшенное второе «я» скатилось под дюну и исчезло из виду. Он же обернулся – и столкнулся со следующим плодом собственного воображения – опять с самим собой, только старше того дитяти, ростом уже почти с Малика нынешнего. У этого привидения под глазами были тяжелые мешки, и оно что-то бормотало себя под нос, едва замечая своего визави.

– Дышать. – Очередная версия Малика больно ущипнула его за руку, оставив кровоточащий след. «Раненый» инстинктивно потянулся к резинке на запястье – подарку Тунде, но ее там не оказалось. – Ощущать момент. Твердо стоять на земле.

Явление принялось описывать круги на одном месте, глаза его становились всё безумнее.

– Они тебя опять прогонят, если не научишься сдерживать себя. А если научишься, папа вернется.

Ага. Значит, если первый фантом представлял его в эпоху самых ранних панических атак, то этот попал в самый их разгар, в худшую фазу – в год после ухода папа. Самый подлый трюк со стороны лабиринта. Просто удар под дых. Малик как тогда не умел бороться с этими страшными проявлениями собственной натуры, так и теперь не преуспел в этом.

– Прости, папа, – зашептал он. – Я больше не буду рассказывать небылиц о духах. Прости, прости, прости, пожалуйста, пожалуйста. Я буду хорошо себя вести. Обещаю хорошо себя вести.

Малик хотел протянуть руки к своему младшему «я», но они не двигались, не подчинялись. Еще ему хотелось проникнуть под собственную кожу и с корнем выдрать оттуда зубами магическое начало. Плевать на красоту обольстительных видений, начхать на умение зачаровывать людей – проклятая сила отняла у него гораздо больше, чем дала ему. Это факт, и с ним не поспоришь.