Перерождение
Часть 30 из 129 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Его называли Субъектом номер Двенадцать – не Картером, не Энтони, не Тони. От невыносимой боли ему, брошенному в темноте, казалось, что все эти имена принадлежат кому-то другому: человеку, который умер, сбросив оболочку, скорчившуюся от физических страданий.
Боль и дурноту он считал родными сестрами вечности. Именно такую ассоциацию они вызывали, причем вовсе не потому, что могли длиться вечно, а потому, что дурноту вызывало само время. Образ времени впитался в каждую клеточку его тела, но не в виде океана, как ему объяснили в свое время, а в виде миллиона язычков пламени, которые не затушить никогда. Ужасное ощущение, хуже всего на свете. Кто-то сказал, что скоро его самочувствие намного улучшится, и поначалу он на это надеялся, но сейчас понимал: ему опять солгали.
Вокруг себя он смутно различал какое-то движение: люди в скафандрах появлялись, исчезали, толкали, пихали, тыкали. Хотелось воды, глоток воды, чтобы притупить жажду, но, когда он попросил, вместо собственного голоса услышал гул и завывания. А сколько крови брали! Галлоны! Парень по имени Энтони периодически сдавал кровь за деньги – сжимал эспандер, смотрел, как заполняется контейнер, дивился густоте и карминовому оттенку настоящей, живой крови. У Энтони брали не больше пинты, давали в награду печенье и мятые купюры и отпускали восвояси. Сейчас мужчины в скафандрах наполняли контейнер за контейнером, и кровь изменилась, только как именно? Она так и осталась живой, только чья кровь текла в его теле? Складывалось впечатление, что она теперь уже не его собственность, а принадлежит кому-то или даже чему-то.
Хотелось умереть, и поскорее.
Миссис Вуд понимала, как здорово умереть, и желала этого не только себе, но и Энтони. Вспоминая хозяйку, он на миг снова становился Энтони. Да, смерть – это здорово: в ней легкость, спокойствие, отрешение от забот и хлопот. Совсем как в любви…
Он цеплялся за мысль о смерти, потому что благодаря ей чувствовал себя Энтони, но мысль медленно выскальзывала, словно веревка из рук. Сколько дней минуло, он не знал. С ним что-то происходило, но по меркам мужчин в скафандрах недостаточно быстро. Они без конца это повторяли, кололи, пихали, тыкали, брали кровь. Теперь он слышал какой-то неясный ропот, вроде бы тоже голоса, но мужчинам в скафандрах не принадлежащие. Звучали эти голоса вдалеке и при этом внутри него. Слов он не понимал, но чувствовал: это слова из языка, в котором есть смысл, порядок и логика. За логикой скрывался ум, и не один, а сразу двенадцать. Равенства в том многоголосье не было: один голос доминировал. Не заглушал другие, а именно доминировал, задавал тон, а остальные одиннадцать подхватывали. Голоса говорили с ним, взывали с полной уверенностью, что он их слышит. Они поселились в его крови… навсегда, как боль и дурнота.
Он захотел ответить и разлепил веки.
– Опустите решетку! – закричал кто-то. – Он перерождается!
Путы, оказывается, тонкие, как бумага! Заклепки дождем полетели на стол и рассыпались по полу. Сначала он освободил руки, потом ноги. Вокруг было темно, только отныне темнота стала его союзницей. Где-то внутри проснулся дикий, неутолимый голод. Сожрать весь этот мир… Поглотить его… Сделать вечным, как он сам…
К двери подбежал человек. Энтони коршуном на него набросился – человек вскрикнул и жалкой бесформенной кучей рухнул на пол. Как восхитительно пахнет теплая кровь! Он пил, пил и не мог напиться!
Пообещавший, что самочувствие значительно улучшится, не лгал! Энтони Картер в жизни не чувствовал себя так хорошо!
* * *
Долбанутый идиот Пухол погиб.
Перерождение Картера заняло тридцать шесть дней и оказалось самым длительным с начала опытов над людьми. Впрочем, Картеру и предстояло стать ужаснее всех своих предшественников, носителем предпоследней мутации вируса. Последняя достанется девочке.
Сам Ричардс на девчонку плевать хотел: выживет – хорошо, не выживет – невелика потеря. Какая разница, сколько она протянет, пять минут или пять веков? Управление по специальным видам оружия Эми уже не интересовала. Сейчас с ней сидел Уолгаст, разговаривал, пытался вытащить из комы. Ричардс не возражал нисколечко, но если девчонка заснет и не проснется, плакать не собирался.
О чем только думал Пухол? Вот кретин! Решетки следовало опустить несколько дней назад! По крайней мере, теперь они знают, на что способны эти твари. Вообще-то в отчетах из Боливии об этом упоминалось, только читать отчеты – это одно, и совсем другое – просматривать видеозапись и своими глазами наблюдать, как щупленький, шарахающийся от собственной тени Картер с ай-кью репы пролетает двадцать футов одним прыжком и вспарывает здоровяка Пухола от паха до подбородка, словно масло ножом режет! По окончании жуткого пиршества, занявшего не более двух минут, Картера ослепили яркими прожекторами – лишь так его удалось загнать в угол, чтобы опустить решетку.
Теперь субъектов было двенадцать; тринадцать, если считать Фаннинга. Работа Ричардса почти завершена. Уже поступил соответствующий приказ: проект «Ной» перерастал в операцию «Прорыв». Через неделю «светлячков» перевезут в пустыню Уайт-Сэндс, и все – бремя ответственности ляжет на другие плечи.
«Суперразрушители бункеров» – так называл Коул субъектов, когда проект был в зачаточном состоянии, то есть до боливийской экспедиции, перерождения Фаннинга и остального. «Представь, что суперразрушители сделают в горных пещерах Северного Пакистана, пустынях Восточного Ирана или в развалинах чеченских городов. Представь кишечный лаваж мирового масштаба, мощную чистку изнутри».
Возможно, Коул в итоге прозрел бы, но он погиб, а вот утопическая идея не только пережила его – она грозила стать реальностью. Грозила, хотя, по самым грубым подсчетам Ричардса, нарушала с полдюжины международных соглашений и была не просто утопией, а полным абсурдом. Скорее даже блефом, а за блеф нередко приходится расплачиваться. Неужели кто-то всерьез предполагал, что «светлячков» удастся удержать в пещерах Северного Пакистана?
Сайкс вызывал жалость и серьезное беспокойство. Проект надломил полковника духовно и физически, а после того, как поступил приказ из Управления по специальным видам оружия, он почти безвылазно сидел в своем кабинете. Когда Ричардс спросил, в курсе ли Лир, полковник залился невеселым смехом: «Бедняга по-прежнему уверен, что спасает мир. Вообще-то, с учетом нынешней ситуации, спаситель бы не помешал. Только вряд ли Лиру или кому-то другому это по силам».
На бронированных грузовиках «светлячков» перевезут в Гранд-Джанкшен, а оттуда поездом – в Уайт-Сэндс. Сам Ричардс после полного завершения проекта в Колорадо собирался купить недвижимость где-нибудь на севере Канады.
По окончании колорадского этапа в первую очередь следовало уничтожить обслугу, затем лаборантов и бо́льшую часть солдат-охранников, особенно свихнувшихся, вроде Полсона. После утреннего происшествия у дебаркадера Ричардс просмотрел его досье. «Деррик Дж. Полсон, двадцать три года, поступил на службу сразу по окончании средней школы в Гластонбери, штат Коннектикут. Год воевал на Ближнем Востоке, вернулся в США… Криминальное досье отсутствует. Коэффициент умственного развития – 136…» Этот умница мог запросто учиться в колледже или в офицерской школе. На объекте служил уже двадцать три месяца. Дважды повергался дисциплинарным взысканиям за то, что засыпал во время дежурства, и однажды – за несанкционированное использование электронной почты.
На первый взгляд отличный, перспективный солдат, но Ричардса тревожило то, что Полсону было известно – или могло быть известно. Ричардс безошибочно почувствовал неладное – не в словах, и не в поступке Полсона, а по лицу Картера, когда открылась дверца микроавтобуса. Бедняга точно привидение увидел или кого пострашнее. Доступ на Уровень 4 имели лишь уборщики, лаборанты и доктора. Но ведь солдатам надо было как-то коротать многочасовые дежурства, вот они и строили бредовые догадки, ну и в столовой черт знает о чем болтали. Только Ричардс не сомневался: Полсон напугал беднягу Картера чем-то большим, чем догадка.
Может, ему сны снились. Может, они снились всем солдатам.
А вот Ричардсу снились монахини. Между прочим, та часть операции ему совершенно не понравилась. Когда-то давно, чуть ли не в прошлой жизни, он учился в католической школе. Сморщенные сучки-монахини весьма почитали порку, но он их уважал: скажут, как отрежут! Поэтому бойня в монастыре пришлась Ричардсу не по нутру. Почти всех сестер он застрелил спящими, но одна, как назло, проснулась и открыла глаза, точно ждала его. Она стала жертвой номер три – не сморщенная летучая мышь, а молодая и миловидная. Монахиня увидела его, закрыла глаза, прошептала молитву, и Ричардс застрелил ее через подушку.
Впрочем, одной монахини Ричардс недосчитался – свихнувшейся Лейси Антуанетт Кудото. В файлах епархии обнаружился результат ее психиатрического освидетельствования. Нет, этой дуре никто не поверит, а если и поверит, след все равно оборвется в западной Оклахоме, где якобы свихнувшиеся агенты ФБР застрелили деревенских копов и взорвали десятилетнюю развалюху «шеви-тахо» (чтобы восстановить уничтоженный автомобиль, понадобятся пинцет, микроскоп и пара тысячелетий!).
Все-таки жаль, что пришлось застрелить ту молодую монахиню!
Ричардс сидел в своем кабинете и смотрел на мониторы системы безопасности. Судя по временной отметке, было 22:26. Уборщики суетились у гермозон – ввозили клетки с кроликами, которых «светлячки» не ели. Началась голодовка с Ноля, а с появлением Картера или парой дней позже перекинулась на остальных. Причина оставалась загадкой, но если Управление по специальным видам оружия возьмет «светлячков» под свое крыло, голодать им не придется. Ричардс к этому времени надеялся заниматься подледной рыбалкой и строить и́глу.
Ричардс взглянул на гермозону Эми. У кроватки девочки дежурил Уолгаст. Сайкс принес ему портативный биотуалет, который завесил нейлоновой шторкой, и койку. Только Уолгаст не спал, он сутками не отходил от девчонки, держал ее за руку, что-то ей рассказывал. Что именно, Ричардса не интересовало. Тем не менее он смотрел на них часами, так же, как на Бэбкока.
Взгляд, как намагниченный, метнулся к гермозоне Бэбкока. Джайлс Бэбкок, Субъект номер Один, висел на прутьях вниз головой. Жуткие оранжевые глаза смотрели прямо в камеру, челюсти бесшумно жевали воздух: «Ты принадлежишь мне, Ричардс, а я – тебе. Мы все для кого-то предназначены. Я – для тебя».
«Да-да, конечно, – думал Ричардс. – Катись, катись куда подальше!»
На поясе зазвонил внутренний телефон.
– Пост охраны у главного входа! – представился звонивший. – Сюда какая-то женщина пришла.
Ричардс взглянул на монитор, который показывал караулку: часовые, как обычно, дежурили парами – один прижимал к уху телефонную трубку, другой держал наготове автомат. Женщина стояла чуть поодаль, точно пряталась от яркого света караулки.
– Так в чем проблема? – удивился Ричардс. – Гоните ее.
– Сэр, проблема именно в этом, – отозвался часовой. – Ее не прогнать! Машины рядом нет. Судя по всему, она пешком пришла.
Вглядевшись в монитор, Ричардс увидел, как первый часовой бросил радиотрубку и снял с плеча автомат. «Эй! – закричал он. – Не приближайся! Стой, не то стрелять буду!» Затрещали выстрелы, часовые умчались во мрак, но брошенная в грязь радиотрубка позволила Ричардсу расслышать еще два выстрела. Прошло десять секунд, двадцать, и часовые вернулись ни с чем, как тут же догадался по их виду Ричардс.
Первый часовой поднял трубку и посмотрел в камеру.
– Сэр, она сбежала. Разыскать ее?
Господи, только этого еще не хватало!
– Что хоть за женщина?
– Чернокожая, говорит с иностранным акцентом, – ответил часовой. – Заявила, что ищет какого-то Уолгаста.
* * *
Брэд не умер от вируса – ни сразу, ни в следующие два дня. На третий он рассказал Эми историю.
– Жила-была девочка. Совсем крошка, еще меньше тебя. Звали девочку Ева. Мама и папа очень ее любили. В ночь после ее рождения папа взял Еву из колыбельки, стоявшей в палате, где они втроем ночевали, и прижал к себе. Отныне девочка стала его частью. По-настоящему, без всякого преувеличения, она поселилась в его сердце.
Над кроватью притаилась камера слежения – кто-то подсматривал и, вероятно, подслушивал, только Брэда это не беспокоило. Время от времени заходил Фортс, брал у Эми кровь, менял препараты на штативе капельницы, а Уолгаст все говорил и говорил: он рассказывал Эми историю, которую прежде не доверял никому.
– А потом с сердцем Евы что-то случилось. Оно… – Брэд невольно коснулся своей груди. – Оно стало усыхать. Тело росло, а сердце усыхало. Вскоре перестало расти и тело. Папа мечтал отдать Еве свое сердце, ведь оно принадлежало ей с самого начала. Оно билось только для Евы. Папа хотел, но, разумеется, не мог. Никто не мог ничего сделать, и, когда Ева умерла, папино сердце умерло вместе с ней. Евиным родителям стало трудно любить друг друга: их любовь наполнилась грустью и тоской по бедной малышке.
Брэд рассказывал все без утайки, душу изливал. С окончанием исповеди закончился день.
– Потом появилась ты, Эми. Я тебя нашел… Получилось, будто… будто Ева ко мне вернулась. Не покидай меня, Эми! Вернись, пожалуйста, вернись! – Брэд поднял голову, открыл глаза, а вслед за ним открыла глаза и Эми.
13
Лейси бежала по лесу – согнулась в три погибели и металась от дерева к дереву. Быстрее, только бы от солдат оторваться! Студеный разреженный воздух больно царапал легкие – монахиня прижалась к старой сосне и постаралась отдышаться.
Страха Лейси не чувствовала. Прорывающиеся сквозь подлесок пули – ерунда, они ведь даже близко не подлетали! Да и как эти маленькие металлические цилиндрики могут человеку навредить? Разве крохотные пульки станут препятствием после того невероятного пути, который преодолела Лейси? Разве испугают ее после стольких невзгод и трудностей?
Лейси выглянула из-за толстого, как колонна, ствола. Сквозь подлесок она видела яркий свет караулки и слышала голоса часовых, вспарывавшие тишину безлунной ночи: «Чернокожая, говорит с иностранным акцентом», – произнес в трубку первый, а второй без конца повторял: «Черт, задаст он нам перца! Как же мы упустили эту сучку? Как? Ты же даже не целился, мать твою!»
Солдаты явно боялись того, с кем говорили по телефону. Только Лейси знала: этот человек – никто и ничто, он пустое место, а солдаты – пешки, лишенные собственной воли и разума. Совсем как те, что много лет назад орудовали в поле. Лейси помнила, как час за часом они терзали ее, терзали, терзали. Они старались что-то у нее отнять: Лейси читала это в их кривых улыбках, чувствовала в зловонном, обжигающем лицо дыхании. Так и получилось: они отняли. А Лейси простила их и вернула отнятое – прежнюю, настоящую себя и многое другое.
Лейси закрыла глаза и чуть слышно зашептала: «Но Ты, Господи, щит предо мною, слава моя и Ты возносишь голову мою. Гласом моим взываю к Господу, и Он слышит меня со святой горы Своей. Ложусь я, сплю и встаю, ибо Господь защищает меня. Не убоюсь тем народа, которые со всех сторон ополчились на меня. Восстань, Господи! спаси меня, Боже мой! ибо Ты поражаешь в ланиту всех врагов моих; сокрушаешь зубы нечестивых»[2].
Помолилась – и снова бежать. Человек, которому звонили часовые, наверняка отправит в лес солдат и устроит облаву; Лейси понимала это, но вместо страха захлебывалась от радости и пульсирующей энергии, которые наполняли ее как никогда в жизни. Энергия зарождалась в ней неделями, пока она шла… Куда? Куда она так спешила? Для Лейси это не вызывало сомнений: «Туда, где Эми».
Лейси ехала на автобусах, тряслась в кузове чьего-то грузовика с поросятами, запертыми в деревянном ящике, и двумя лабрадорами. Порой она просыпалась неизвестно где и чувствовала: сегодня нужно идти пешком. Когда была возможность, ела и время от времени стучалась в двери и просилась переночевать. Открывали ей женщины – всегда непременно женщины, в какую бы дверь она ни стучалась, – говорили: «Конечно, заходите!» и без лишних слов вели в комнату, где ждала разобранная постель. Однажды Лейси целый день брела по длинной горной дороге – милостивый Господь ниспослал чудесный солнечный день – и внезапно поняла: цель близка.
«Подожди! – велел голос. – Подожди заката, сестра Лейси. Путь укажет тебе путь».
Так и получилось: путь указал ей путь. За ней снова гнались: каждый шаг, каждый хруст сучка под сапогом, каждый судорожный вдох звучал громче выстрела, выдавая намерения преследователей. Шестеро солдат рассредоточились и брели по лесу, тыча автоматами во мрак, еще недавно скрывавший Лейси.
Между деревьями мелькнул просвет – дорога. Слева, ярдах в двухстах, ярко горели огни караулки, а справа дорога петляла среди деревьев и резко спускалась вниз. В той стороне, судя по звуку, текла река.
Зачем выбралась на эту поляну, Лейси не знала, но интуиция подсказывала: нужно подождать. Лейси упала ничком на мягкую лесную землю. Сперва солдаты отставали на пятьдесят ярдов, потом на сорок, потом на тридцать…
Послышался гул дизельного двигателя, а когда водитель переключил передачу, чтобы подняться на последний холм, гул превратился в урчание. Свет фар и урчание медленно приближались. Лейси присела на корточки в тот момент, когда фары скользнули по вершине холма. Армейский грузовик… Урчание снова переросло в гул: грузовик набирал скорость.
Сейчас?
«Сейчас», – ответил голос.
Лейси вскочила и понеслась во всю прыть, нацеливаясь на кузов. Вот задний бампер, а над ним широкий грузовой отсек, скрытый развевающимся брезентом. На миг показалось, что рывок запоздал и грузовик удаляется, но Лейси все же его настигла. Руки вцепились в бортик, босые ноги оторвались от дороги. Лейси Антуанетт Кудото сделала сальто в воздухе и с глухим стуком упала в кузов.
Ящики… Грузовик вез какие-то ящики.
Лейси пробралась к задней стенке кабины. Приближающийся к караулке грузовик в очередной раз сбавил скорость. Монахиня затаила дыхание: будь что будет, она теперь бессильна. Зашипели пневмотормоза, и грузовик остановился.
– Покажи накладную!
Боль и дурноту он считал родными сестрами вечности. Именно такую ассоциацию они вызывали, причем вовсе не потому, что могли длиться вечно, а потому, что дурноту вызывало само время. Образ времени впитался в каждую клеточку его тела, но не в виде океана, как ему объяснили в свое время, а в виде миллиона язычков пламени, которые не затушить никогда. Ужасное ощущение, хуже всего на свете. Кто-то сказал, что скоро его самочувствие намного улучшится, и поначалу он на это надеялся, но сейчас понимал: ему опять солгали.
Вокруг себя он смутно различал какое-то движение: люди в скафандрах появлялись, исчезали, толкали, пихали, тыкали. Хотелось воды, глоток воды, чтобы притупить жажду, но, когда он попросил, вместо собственного голоса услышал гул и завывания. А сколько крови брали! Галлоны! Парень по имени Энтони периодически сдавал кровь за деньги – сжимал эспандер, смотрел, как заполняется контейнер, дивился густоте и карминовому оттенку настоящей, живой крови. У Энтони брали не больше пинты, давали в награду печенье и мятые купюры и отпускали восвояси. Сейчас мужчины в скафандрах наполняли контейнер за контейнером, и кровь изменилась, только как именно? Она так и осталась живой, только чья кровь текла в его теле? Складывалось впечатление, что она теперь уже не его собственность, а принадлежит кому-то или даже чему-то.
Хотелось умереть, и поскорее.
Миссис Вуд понимала, как здорово умереть, и желала этого не только себе, но и Энтони. Вспоминая хозяйку, он на миг снова становился Энтони. Да, смерть – это здорово: в ней легкость, спокойствие, отрешение от забот и хлопот. Совсем как в любви…
Он цеплялся за мысль о смерти, потому что благодаря ей чувствовал себя Энтони, но мысль медленно выскальзывала, словно веревка из рук. Сколько дней минуло, он не знал. С ним что-то происходило, но по меркам мужчин в скафандрах недостаточно быстро. Они без конца это повторяли, кололи, пихали, тыкали, брали кровь. Теперь он слышал какой-то неясный ропот, вроде бы тоже голоса, но мужчинам в скафандрах не принадлежащие. Звучали эти голоса вдалеке и при этом внутри него. Слов он не понимал, но чувствовал: это слова из языка, в котором есть смысл, порядок и логика. За логикой скрывался ум, и не один, а сразу двенадцать. Равенства в том многоголосье не было: один голос доминировал. Не заглушал другие, а именно доминировал, задавал тон, а остальные одиннадцать подхватывали. Голоса говорили с ним, взывали с полной уверенностью, что он их слышит. Они поселились в его крови… навсегда, как боль и дурнота.
Он захотел ответить и разлепил веки.
– Опустите решетку! – закричал кто-то. – Он перерождается!
Путы, оказывается, тонкие, как бумага! Заклепки дождем полетели на стол и рассыпались по полу. Сначала он освободил руки, потом ноги. Вокруг было темно, только отныне темнота стала его союзницей. Где-то внутри проснулся дикий, неутолимый голод. Сожрать весь этот мир… Поглотить его… Сделать вечным, как он сам…
К двери подбежал человек. Энтони коршуном на него набросился – человек вскрикнул и жалкой бесформенной кучей рухнул на пол. Как восхитительно пахнет теплая кровь! Он пил, пил и не мог напиться!
Пообещавший, что самочувствие значительно улучшится, не лгал! Энтони Картер в жизни не чувствовал себя так хорошо!
* * *
Долбанутый идиот Пухол погиб.
Перерождение Картера заняло тридцать шесть дней и оказалось самым длительным с начала опытов над людьми. Впрочем, Картеру и предстояло стать ужаснее всех своих предшественников, носителем предпоследней мутации вируса. Последняя достанется девочке.
Сам Ричардс на девчонку плевать хотел: выживет – хорошо, не выживет – невелика потеря. Какая разница, сколько она протянет, пять минут или пять веков? Управление по специальным видам оружия Эми уже не интересовала. Сейчас с ней сидел Уолгаст, разговаривал, пытался вытащить из комы. Ричардс не возражал нисколечко, но если девчонка заснет и не проснется, плакать не собирался.
О чем только думал Пухол? Вот кретин! Решетки следовало опустить несколько дней назад! По крайней мере, теперь они знают, на что способны эти твари. Вообще-то в отчетах из Боливии об этом упоминалось, только читать отчеты – это одно, и совсем другое – просматривать видеозапись и своими глазами наблюдать, как щупленький, шарахающийся от собственной тени Картер с ай-кью репы пролетает двадцать футов одним прыжком и вспарывает здоровяка Пухола от паха до подбородка, словно масло ножом режет! По окончании жуткого пиршества, занявшего не более двух минут, Картера ослепили яркими прожекторами – лишь так его удалось загнать в угол, чтобы опустить решетку.
Теперь субъектов было двенадцать; тринадцать, если считать Фаннинга. Работа Ричардса почти завершена. Уже поступил соответствующий приказ: проект «Ной» перерастал в операцию «Прорыв». Через неделю «светлячков» перевезут в пустыню Уайт-Сэндс, и все – бремя ответственности ляжет на другие плечи.
«Суперразрушители бункеров» – так называл Коул субъектов, когда проект был в зачаточном состоянии, то есть до боливийской экспедиции, перерождения Фаннинга и остального. «Представь, что суперразрушители сделают в горных пещерах Северного Пакистана, пустынях Восточного Ирана или в развалинах чеченских городов. Представь кишечный лаваж мирового масштаба, мощную чистку изнутри».
Возможно, Коул в итоге прозрел бы, но он погиб, а вот утопическая идея не только пережила его – она грозила стать реальностью. Грозила, хотя, по самым грубым подсчетам Ричардса, нарушала с полдюжины международных соглашений и была не просто утопией, а полным абсурдом. Скорее даже блефом, а за блеф нередко приходится расплачиваться. Неужели кто-то всерьез предполагал, что «светлячков» удастся удержать в пещерах Северного Пакистана?
Сайкс вызывал жалость и серьезное беспокойство. Проект надломил полковника духовно и физически, а после того, как поступил приказ из Управления по специальным видам оружия, он почти безвылазно сидел в своем кабинете. Когда Ричардс спросил, в курсе ли Лир, полковник залился невеселым смехом: «Бедняга по-прежнему уверен, что спасает мир. Вообще-то, с учетом нынешней ситуации, спаситель бы не помешал. Только вряд ли Лиру или кому-то другому это по силам».
На бронированных грузовиках «светлячков» перевезут в Гранд-Джанкшен, а оттуда поездом – в Уайт-Сэндс. Сам Ричардс после полного завершения проекта в Колорадо собирался купить недвижимость где-нибудь на севере Канады.
По окончании колорадского этапа в первую очередь следовало уничтожить обслугу, затем лаборантов и бо́льшую часть солдат-охранников, особенно свихнувшихся, вроде Полсона. После утреннего происшествия у дебаркадера Ричардс просмотрел его досье. «Деррик Дж. Полсон, двадцать три года, поступил на службу сразу по окончании средней школы в Гластонбери, штат Коннектикут. Год воевал на Ближнем Востоке, вернулся в США… Криминальное досье отсутствует. Коэффициент умственного развития – 136…» Этот умница мог запросто учиться в колледже или в офицерской школе. На объекте служил уже двадцать три месяца. Дважды повергался дисциплинарным взысканиям за то, что засыпал во время дежурства, и однажды – за несанкционированное использование электронной почты.
На первый взгляд отличный, перспективный солдат, но Ричардса тревожило то, что Полсону было известно – или могло быть известно. Ричардс безошибочно почувствовал неладное – не в словах, и не в поступке Полсона, а по лицу Картера, когда открылась дверца микроавтобуса. Бедняга точно привидение увидел или кого пострашнее. Доступ на Уровень 4 имели лишь уборщики, лаборанты и доктора. Но ведь солдатам надо было как-то коротать многочасовые дежурства, вот они и строили бредовые догадки, ну и в столовой черт знает о чем болтали. Только Ричардс не сомневался: Полсон напугал беднягу Картера чем-то большим, чем догадка.
Может, ему сны снились. Может, они снились всем солдатам.
А вот Ричардсу снились монахини. Между прочим, та часть операции ему совершенно не понравилась. Когда-то давно, чуть ли не в прошлой жизни, он учился в католической школе. Сморщенные сучки-монахини весьма почитали порку, но он их уважал: скажут, как отрежут! Поэтому бойня в монастыре пришлась Ричардсу не по нутру. Почти всех сестер он застрелил спящими, но одна, как назло, проснулась и открыла глаза, точно ждала его. Она стала жертвой номер три – не сморщенная летучая мышь, а молодая и миловидная. Монахиня увидела его, закрыла глаза, прошептала молитву, и Ричардс застрелил ее через подушку.
Впрочем, одной монахини Ричардс недосчитался – свихнувшейся Лейси Антуанетт Кудото. В файлах епархии обнаружился результат ее психиатрического освидетельствования. Нет, этой дуре никто не поверит, а если и поверит, след все равно оборвется в западной Оклахоме, где якобы свихнувшиеся агенты ФБР застрелили деревенских копов и взорвали десятилетнюю развалюху «шеви-тахо» (чтобы восстановить уничтоженный автомобиль, понадобятся пинцет, микроскоп и пара тысячелетий!).
Все-таки жаль, что пришлось застрелить ту молодую монахиню!
Ричардс сидел в своем кабинете и смотрел на мониторы системы безопасности. Судя по временной отметке, было 22:26. Уборщики суетились у гермозон – ввозили клетки с кроликами, которых «светлячки» не ели. Началась голодовка с Ноля, а с появлением Картера или парой дней позже перекинулась на остальных. Причина оставалась загадкой, но если Управление по специальным видам оружия возьмет «светлячков» под свое крыло, голодать им не придется. Ричардс к этому времени надеялся заниматься подледной рыбалкой и строить и́глу.
Ричардс взглянул на гермозону Эми. У кроватки девочки дежурил Уолгаст. Сайкс принес ему портативный биотуалет, который завесил нейлоновой шторкой, и койку. Только Уолгаст не спал, он сутками не отходил от девчонки, держал ее за руку, что-то ей рассказывал. Что именно, Ричардса не интересовало. Тем не менее он смотрел на них часами, так же, как на Бэбкока.
Взгляд, как намагниченный, метнулся к гермозоне Бэбкока. Джайлс Бэбкок, Субъект номер Один, висел на прутьях вниз головой. Жуткие оранжевые глаза смотрели прямо в камеру, челюсти бесшумно жевали воздух: «Ты принадлежишь мне, Ричардс, а я – тебе. Мы все для кого-то предназначены. Я – для тебя».
«Да-да, конечно, – думал Ричардс. – Катись, катись куда подальше!»
На поясе зазвонил внутренний телефон.
– Пост охраны у главного входа! – представился звонивший. – Сюда какая-то женщина пришла.
Ричардс взглянул на монитор, который показывал караулку: часовые, как обычно, дежурили парами – один прижимал к уху телефонную трубку, другой держал наготове автомат. Женщина стояла чуть поодаль, точно пряталась от яркого света караулки.
– Так в чем проблема? – удивился Ричардс. – Гоните ее.
– Сэр, проблема именно в этом, – отозвался часовой. – Ее не прогнать! Машины рядом нет. Судя по всему, она пешком пришла.
Вглядевшись в монитор, Ричардс увидел, как первый часовой бросил радиотрубку и снял с плеча автомат. «Эй! – закричал он. – Не приближайся! Стой, не то стрелять буду!» Затрещали выстрелы, часовые умчались во мрак, но брошенная в грязь радиотрубка позволила Ричардсу расслышать еще два выстрела. Прошло десять секунд, двадцать, и часовые вернулись ни с чем, как тут же догадался по их виду Ричардс.
Первый часовой поднял трубку и посмотрел в камеру.
– Сэр, она сбежала. Разыскать ее?
Господи, только этого еще не хватало!
– Что хоть за женщина?
– Чернокожая, говорит с иностранным акцентом, – ответил часовой. – Заявила, что ищет какого-то Уолгаста.
* * *
Брэд не умер от вируса – ни сразу, ни в следующие два дня. На третий он рассказал Эми историю.
– Жила-была девочка. Совсем крошка, еще меньше тебя. Звали девочку Ева. Мама и папа очень ее любили. В ночь после ее рождения папа взял Еву из колыбельки, стоявшей в палате, где они втроем ночевали, и прижал к себе. Отныне девочка стала его частью. По-настоящему, без всякого преувеличения, она поселилась в его сердце.
Над кроватью притаилась камера слежения – кто-то подсматривал и, вероятно, подслушивал, только Брэда это не беспокоило. Время от времени заходил Фортс, брал у Эми кровь, менял препараты на штативе капельницы, а Уолгаст все говорил и говорил: он рассказывал Эми историю, которую прежде не доверял никому.
– А потом с сердцем Евы что-то случилось. Оно… – Брэд невольно коснулся своей груди. – Оно стало усыхать. Тело росло, а сердце усыхало. Вскоре перестало расти и тело. Папа мечтал отдать Еве свое сердце, ведь оно принадлежало ей с самого начала. Оно билось только для Евы. Папа хотел, но, разумеется, не мог. Никто не мог ничего сделать, и, когда Ева умерла, папино сердце умерло вместе с ней. Евиным родителям стало трудно любить друг друга: их любовь наполнилась грустью и тоской по бедной малышке.
Брэд рассказывал все без утайки, душу изливал. С окончанием исповеди закончился день.
– Потом появилась ты, Эми. Я тебя нашел… Получилось, будто… будто Ева ко мне вернулась. Не покидай меня, Эми! Вернись, пожалуйста, вернись! – Брэд поднял голову, открыл глаза, а вслед за ним открыла глаза и Эми.
13
Лейси бежала по лесу – согнулась в три погибели и металась от дерева к дереву. Быстрее, только бы от солдат оторваться! Студеный разреженный воздух больно царапал легкие – монахиня прижалась к старой сосне и постаралась отдышаться.
Страха Лейси не чувствовала. Прорывающиеся сквозь подлесок пули – ерунда, они ведь даже близко не подлетали! Да и как эти маленькие металлические цилиндрики могут человеку навредить? Разве крохотные пульки станут препятствием после того невероятного пути, который преодолела Лейси? Разве испугают ее после стольких невзгод и трудностей?
Лейси выглянула из-за толстого, как колонна, ствола. Сквозь подлесок она видела яркий свет караулки и слышала голоса часовых, вспарывавшие тишину безлунной ночи: «Чернокожая, говорит с иностранным акцентом», – произнес в трубку первый, а второй без конца повторял: «Черт, задаст он нам перца! Как же мы упустили эту сучку? Как? Ты же даже не целился, мать твою!»
Солдаты явно боялись того, с кем говорили по телефону. Только Лейси знала: этот человек – никто и ничто, он пустое место, а солдаты – пешки, лишенные собственной воли и разума. Совсем как те, что много лет назад орудовали в поле. Лейси помнила, как час за часом они терзали ее, терзали, терзали. Они старались что-то у нее отнять: Лейси читала это в их кривых улыбках, чувствовала в зловонном, обжигающем лицо дыхании. Так и получилось: они отняли. А Лейси простила их и вернула отнятое – прежнюю, настоящую себя и многое другое.
Лейси закрыла глаза и чуть слышно зашептала: «Но Ты, Господи, щит предо мною, слава моя и Ты возносишь голову мою. Гласом моим взываю к Господу, и Он слышит меня со святой горы Своей. Ложусь я, сплю и встаю, ибо Господь защищает меня. Не убоюсь тем народа, которые со всех сторон ополчились на меня. Восстань, Господи! спаси меня, Боже мой! ибо Ты поражаешь в ланиту всех врагов моих; сокрушаешь зубы нечестивых»[2].
Помолилась – и снова бежать. Человек, которому звонили часовые, наверняка отправит в лес солдат и устроит облаву; Лейси понимала это, но вместо страха захлебывалась от радости и пульсирующей энергии, которые наполняли ее как никогда в жизни. Энергия зарождалась в ней неделями, пока она шла… Куда? Куда она так спешила? Для Лейси это не вызывало сомнений: «Туда, где Эми».
Лейси ехала на автобусах, тряслась в кузове чьего-то грузовика с поросятами, запертыми в деревянном ящике, и двумя лабрадорами. Порой она просыпалась неизвестно где и чувствовала: сегодня нужно идти пешком. Когда была возможность, ела и время от времени стучалась в двери и просилась переночевать. Открывали ей женщины – всегда непременно женщины, в какую бы дверь она ни стучалась, – говорили: «Конечно, заходите!» и без лишних слов вели в комнату, где ждала разобранная постель. Однажды Лейси целый день брела по длинной горной дороге – милостивый Господь ниспослал чудесный солнечный день – и внезапно поняла: цель близка.
«Подожди! – велел голос. – Подожди заката, сестра Лейси. Путь укажет тебе путь».
Так и получилось: путь указал ей путь. За ней снова гнались: каждый шаг, каждый хруст сучка под сапогом, каждый судорожный вдох звучал громче выстрела, выдавая намерения преследователей. Шестеро солдат рассредоточились и брели по лесу, тыча автоматами во мрак, еще недавно скрывавший Лейси.
Между деревьями мелькнул просвет – дорога. Слева, ярдах в двухстах, ярко горели огни караулки, а справа дорога петляла среди деревьев и резко спускалась вниз. В той стороне, судя по звуку, текла река.
Зачем выбралась на эту поляну, Лейси не знала, но интуиция подсказывала: нужно подождать. Лейси упала ничком на мягкую лесную землю. Сперва солдаты отставали на пятьдесят ярдов, потом на сорок, потом на тридцать…
Послышался гул дизельного двигателя, а когда водитель переключил передачу, чтобы подняться на последний холм, гул превратился в урчание. Свет фар и урчание медленно приближались. Лейси присела на корточки в тот момент, когда фары скользнули по вершине холма. Армейский грузовик… Урчание снова переросло в гул: грузовик набирал скорость.
Сейчас?
«Сейчас», – ответил голос.
Лейси вскочила и понеслась во всю прыть, нацеливаясь на кузов. Вот задний бампер, а над ним широкий грузовой отсек, скрытый развевающимся брезентом. На миг показалось, что рывок запоздал и грузовик удаляется, но Лейси все же его настигла. Руки вцепились в бортик, босые ноги оторвались от дороги. Лейси Антуанетт Кудото сделала сальто в воздухе и с глухим стуком упала в кузов.
Ящики… Грузовик вез какие-то ящики.
Лейси пробралась к задней стенке кабины. Приближающийся к караулке грузовик в очередной раз сбавил скорость. Монахиня затаила дыхание: будь что будет, она теперь бессильна. Зашипели пневмотормоза, и грузовик остановился.
– Покажи накладную!