Переплёт

— Говорю же тебе: у меня ее нет.

— Но ты знаешь, где она.

Он выдыхает сквозь стиснутые зубы.

— Я не могу ее достать. Если бы я мог... — Он опускает голову и прячет подбородок в воротник моего пальто. — Твоя книга очень далеко. В переплетной на болотах. Она заперта в подвале под большим надежным бронзовым замком; тебе его не взломать. А ключ у де Хэвиленда.

— У де Хэвиленда? Он сказал, что не знает, где книга. — И ты ему поверил? — Лицо Фармера в тени, но когда он смотрит на меня, его глаза блестят. — Впрочем, какая разница. Я знаю, где твоя книга, и знаю, где ключ. Но мне его не добыть. И тебе тоже.

— Я предложил де Хэвиленду деньги. Сто гиней. Неужели он...

— Он знает. Поверь мне.

Его слова повисают в воздухе. У меня нет причин ему верить. Он пожимает плечами.

— А если я раздобуду ключ, ты проводишь меня на болота? — спрашиваю я.

Фармер хрипло смеется.

— Де Хэвиленд постоянно носит его с собой, даже ночью. Кем бы ты ни был, он не позволит тебе завладеть ключом. Думаешь, почему он вьппвырнул меня на мороз в одной рубашке?

Позади на перекрестке раздается крик, грохот и лязг опрокинутого ведра. В горло проникает запах горящего парафина. Фармер, прищурившись, смотрит через мое плечо.

Через секунду я слышу шаги человека, бегущего в другую сторону от нас, и Фармер расслабляется.

— Ты хочешь сказать... — Я запахиваю полы пиджака на груди, но это не помогает; с каждой секундой я мерзну все больше. — Ты попытался взять ключ, и поэтому он тебя уволил?

Он раскрывает рот, собираясь что-то сказать, но потом лишь кивает.

— Но почему? Зачем тебе это? Ключ? Свою книгу ты сжег, значит, дело в другом. — Фармер не отвечает и избегает смотреть мне в глаза. Я медленно произношу: — Ясно. Ты хочешь меня шантажировать. Поэтому и явился.

— Шантажировать? Тогда почему я даже твои полкроны брать не соглашаюсь? — Он снова смеется и в этот раз дольше не умолкает. Но когда я смотрю на него, отводит взгляд, и улыбка его меркнет. — Люциан...

— Зови мeня Дарне. — Я скрещиваю руки на груди, надеясь согреться. — Я понял. Полкроны — сумма ничтожная. Ты хочешь больше. Я заплачу, сколько скажешь, только помоги мне найти мою книгу.

Он колеблется.

— А зачем она тебе?

— Затем, что мне невыносимо думать, что любой может... — Я резко замолкаю. Дверь, улица — все покрыто зернистым серым туманом. Кажется, что стены вокруг меня смыкаются. Я ловлю его взгляд. Он смотрит на меня так пристально, что у меня сжимается горло. Что-то заставляет меня сказать: — Через три дня я женюсь. Хочу оставить все позади. Обезопасить себя.

Из груди Фармера вырывается тихий беспомощный звук.

— Разумеется, я помогу тебе, если сумею. Но де Хэвиленд не позволит тебе забрать книгу просто так. — Я раздобуду ключ. Как-нибудь.

— Но Люциан...

— Не называй меня так.

Мы молчим. Вдали звенит колокольчик: кто-то заходит в лавку Фогатини. Ветер крепчает и обдувает наши лица снежной пылью вперемешку с сажей. Фармер прислоняется к стене и трет глаза. Под нашими ногами пробегает крыса.

— Хорошо, — наконец произносит он. — Добудешь ключ, и я тебе помогу. Но только при одном условии: ты станешь относиться ко мне, как к равному. Я тебе не слуга. — Он поднимает руку, повернув ее ко мне ладонью. На кончиках его пальцев мозоли. — И я буду называть тебя Люцианом. Ведь так тебя зовут.

Его глаза спокойны и ничего не выражают. Я смотрю на него и вдруг узнаю этот взгляд. Так я смотрю на отца, когда пытаюсь скрыть свою ненависть к нему.

Фармер читал мою книгу. И теперь ненавидит меня так же, как я ненавижу отца.

Я зажмуриваюсь. Меня пробирает дрожь; кажется, он видит меня насквозь. Я шагаю вперед, не открывая глаз и видя перед собой лишь темноту. Холодный ветер треплет волосы и задувает за воротник. Я чувствую его пальцы, тянущие меня за локоть, и стряхиваю его руку.

— Прости. Не убегай, прошу. — Он загораживает мне дорогу. Мы стоим посреди улицы. Над серыми обрывками туч вспыхивает крошечный солнечный огонек, окрашивая небо альпл. Свет режет мне глаза. — Забудь, что я сказал. Если ты добудешь ключ...

Я поворачиваюсь боком, стараясь держаться от него подальше, и роюсь в кармане.

— Сними комнату в «Восьми колоколах», это недалеко отсюда. — Пытаюсь всучить ему горсть монет: примерно шесть шиллингов. — Этого хватит на пару дней. Считай это авансом. Как только ключ будет у меня, пришлю тебе записку. Тогда проводишь меня в переплетную.

— Не нужны мне твои деньги.

— Бери.

Он снова смотрит мне в глаза. Его волосы треплет ветер, губы сжаты. Я кладу монеты ему в ладонь, и он не противится. Поморщившись, опускает монеты в карман моего пальто.

— Погоди, — переложив деньги в карман своих брюк, он начинает снимать пальто.

— Отдашь в следующий раз. У меня есть пиджак. Некоторое время мы молчим.


— Спасибо, — наконец произносит он.

— Понадобится больше денег — пришли записку. Мой адрес ты знаешь.

Он кивает. Мы долго смотрим друг на друга. Солнце за его спиной пылает, в щели между домами заливается красный свет. Свет блещет в его волосах. Алеет на его виске, скуле и кончике уха. Внезапно он улыбается мне — улыбка расцветает на губах так же неожиданно, как луч солнца возникает из-за туч. Она полностью меняет его лицо. Я не помню, чтобы кто-либо смотрел на меня так: ни разу в моей жизни не было такого. Закат вдруг кажется краснее, запахи копоти и парафина — острее, а пальцы сильнее болят от холода. Над нашими головами в трубе поет ветер. Скомканный листок бумаги шурша летит по мостовой. Гудит фабричный рожок.

Он протягивает руку и гладит меня по щеке.

Мое сердце гулко ударяет всего раз. Затем я отдергиваюсь. Вспоминаю слова бармена: по мне так лучше собой на

углу торговать, чем своей памятью.

— В чем дело? Погоди, Люциан... Дарне.

— Я не за это предлагал тебе заплатить. — Не знаю, почему я так злюсь; можно подумать, раньше никогда не покупал проституток. Но его?

— Я не... Я вовсе не... — Он смотрит на меня, округлив глаза. Внезапно рот его кривится, и он начинает смеяться.

— Не трогай меня. — Я все еще чувствую его прикосновение на щеке, мягкое, как паутинка. И мне хочется, чтобы оно осталось там навек, но вместе с тем хочется, чтобы оно исчезло.

Он замолкает.

— Прости. Правда, извини меня. Не надо было... — Меня не заботит, чем ты зарабатываешь на жизнь. И мне безразлично, за что тебя уволил де Хэвиленд. Я просто хочу, чтобы ты помог мне найти мою книгу, а потом оставил меня в покое.

Он открывает рот, но не произносит того, что хотел. Коротко кивнув, он разворачивается и уходит. Мне хочется повернуться и проводить его взглядом, но я сдерживаюсь, хотя это стоит мне больших усилий. Наконец его шаги стихают. Лишь когда он пропадает, я понимаю, как сильно замерз. Я дурак, что доверился ему. Не надо было давать ему денег. Л может, надо было дать больше.

Красный свет солнца совсем поредел, и каждый камень на мостовой очерчен тенью. Ботинки скользят по тротуару. Под подошвами хрустит битое стекло. Перешагнув через полосу

света, я оказываюсь на другой стороне улицы, где уже совсем темно. Светится окно лавки Фогатини, заклеенное газетой. Отсюда не так уж далеко до Элдерни-стрит с ее каретами и уличными фонарями. Кружит поземка на мостовой; холодный ветер хватает за щиколотки. Я шагаю как можно скорее, стараясь согреться. В мутных витринах переплетных мастерских проплывает мимо мое отражение, ссутулившееся от холода. Я вижу его краем глаза, и на миг мне кажется, будто оно — мой спутник, торопливо шагающий рядом.

Выхожу на Элдерни-стрит и останавливаюсь. Гляжу на ряды уличных фонарей и перила, отбрасывающие решетчатую тень на свежевьшавший снег. Окно де Хэвиленда светится. Должен же быть какой-то способ раздобыть этот ключ... Но если он не согласен отдать его даже за деньги... Я должен найти выход и обязательно его найду. Я что-нибудь придумаю.

Наконец холод заставляет меня повернуть к дому. Щека еще горит: прикосновение Фармера словно проникло мне под кожу. Я резко замираю на мостовой, глядя на последнюю полосу заката над горизонтом. За спиной шевелится тень. С глупой надеждой оглядываюсь, ожидая увидеть Фармера, но там никого нет. Я один.

XXIV

Утром все кажется серым, зернистым, мигающим, словно подступает мигрень. Когда я открываю дверь в отцовский кабинет, огонь в очаге трещит и пригибается на сквозняке. Мне тошно в этой комнате. Стены цвета запекшейся крови колышутся и смыкаются надо мной. Отец меня не ждет, насколько мне известно, но жестом повелевает садиться в крес-

АО, даже не подняв головы. Я сажусь. Я плохо спал, висок и челюсть ноют от боли. Осторожно разминаю лицо, надеясь, что спазм пройдет.

— Люциан, мой милый мальчик, — наконец произносит отец, откладывая ручку и подняв брови. — Надеюсь, твое плачевное состояние не вызвано предстоящей женитьбой. — Нет. Благодарю.

Следует пауза. Он ждет, пока я заговорю, и смотрит на часы. Я глотаю слюну. Я репетировал всю ночь, но теперь не могу произнести ни слова. В темноте, пока все часы Каслфорда отсчитывали время, я мог думать лишь о предстоящей беседе с отцом, но сейчас заготовленные фразы застревают в горле. — Отец...

— Возможно, лучше... — произносит он одновременно со мной, и мы оба замолкаем, неотрывно глядя друг на друга. Боль в челюсти простреливает в плечо.

Он откидывается в кресле и проводит пальцем под нижней губой.

— Мой мальчик, — говорит он, откладывая в сторону промокашку, — что бы ты ни хотел мне сообщить, я слушаю.

Я киваю, смотрю мимо него на обои и закрываю глаза. Кроваво-красные завитушки отпечатываются на сетчатке, как последнее, что увидел перед смертью покойник. Мысленно окружаю себя серой стеной, но с тех пор как я вчера повстречал Эмметта Фармера, мой старый метод не помогает. Все остается цветным, пульсирующим, кроваво-красным.

— Но хочу напомнить, что у меня не так много времени, — добавляет он.

Я заставляю себя посмотреть ему в глаза. — Мне нужна твоя помощь.

— Неужели? — Взяв перо, он принимается крутить его между большим и указательным пальцами. У него спокойное, внимательное, даже заботливое лицо. Не знай я его, подумал бы, что он меня любит.

— Де Хэвиленд, — запнувшись, отвечаю я, — он... — Да? — Отец не шевелится, но в его глазах проскальзывает любопытство.

— Он знает... у него есть...

— Что у него есть, сынок? — Он встает и кладет руку мне за плечо. Я чувствую удушливый аромат сандалового мыла. Смотрю ему в глаза. — Ты сам не свой, Люциан. Скажи, что случилось? Наверняка мы сможем все исправить.

Я делаю глубокий вдох. В трубу залетает ветер и нагоняет в комнату дьп^. Глаза начинают слезиться. Если кто и в силах добыть у де Хэвиленда ключ, так это мой отец. Но мне трудно сформулировать свои мысли.

— Его ученик сказал мне...

— Что? — Отец крепче хватает меня за плечо и тут же отпускает. — А, так вот в чем дело. Ты ищешь свою книгу, верно? Значит, ты все-таки ходил к де Хэвиленду... Ну что за двуличный тип! Что ж, тревожиться не стоит. «Лайон и сыновья» — весьма надежный банк, но если хочешь, могу распорядиться перевезти твою книгу к Симпсону.

— Не в этом дело. — Я замолкаю, увидев, как загорелись его глаза: в нем пробудился инстинкт коллекционера.

— А в чем же? — спрашивает он после секундного молчания.