Переплёт

— И ты тоже?

— Само собой. То есть... да. — Только бы он не решил, что нам нужны его деньги. Но будь он бедняком, мать с отцом никогда бы... Я просунул костяшку в щель в каменной стене и навалился на кулак всем весом. — Надеюсь, вы будете счастливы.

Дарне не ответил. В листве над моей головой закурлыкал голубь; его клич прозвучал кратким перезвоном колокольчиков.

— И ты больше ничего не скажешь? Не вижу, чтобы ты прыгал от радости. Или рвался пожать мне руку, как брат будущему брату.

— Я же сказал, что рад. Да и при чем тут я? Уверен, Альта порадуется за нас двоих.

— Я не об этом. — Он пинал ботинком стену. Солнечные блики на воде освещали его лицо снизу, в глазах мелькали тени. — В чем дело, Фармер? Ты по-прежнему считаешь, что я разобью ей сердце?

— Нет. — Я говорил искренне. В какой-то момент я проникся к нему доверием и сам не заметил, как это произошло.

— Значит, ты по-прежнему меня ненавидишь? Можешь признаться, я не обижусь.

— Не говори ерунду.

— Тогда в чем дело? Альта мне небезразлична. Я не подведу тебя, не сомневайся.

Я глубже просунул костяшку меж острых камней. А когда достал кулак, увидел, что до крови ободрал кожу. Дарне был прав: мне бы радоваться. Теперь у Альты будет длинная вуаль, расшитая жемчужинками, и дом в Каслфорде, и горничная; теперь у нее будет Дарне. Все, о чем она мечтала, имен-

но в таком порядке. В глубине души я понимал, что это несправедливо, но мне было все равно.

— А почему ты меня спрашиваешь? — сказал я. — Спроси моих родителей. Спроси Альту. Почему тебя так заботит мое мнение?

— Потому что...

Но я не желал слышать ответ. Прошел через арку и очутился в зале с высокими стенами и без крыши. Встав в его конце, постарался дышать как можно медленнее, сосредоточившись на том, что видел перед собой: розах, увивавших стены, широком бордюре из замшелых камней, невысокой траве. Кто-то присматривал за замком, внезапно понял я: это был садик, не просто руины. Странно, учитывая, какое запустение царило в остальных владениях лорда Арчимбольта.

— Эмметт, поговори со мной. Что случилось? Если ты не хочешь...

— Прошу тебя, не женись на ней, — выпалил я и закрыл лицо руками.

— Хорошо.

Я услышал его ответ и растерялся, не понимая, почему он это сказал.

— Прости, — выдавил я с трудом: в горле застрял болезненный ком. — Нет, конечно же женись на ней, я просто... я... не знаю, что со мной, я сморозил глупость, не выспался, вот и все. Забудь. Я не то хотел сказать.

Он взял меня за руку и развернул к себе лицом. А потом поцеловал.

Часы пробили шесть. Я знал, что бой доносится с конюшни Нового дома почти в миле отсюда, но теплый воздух был

таким неподвижным, что было полное ощущение: часы бьют на противоположном берегу рва. Через несколько секунд бой повторился — еще шесть ударов — ив этот раз мне показалось, что время замедлило ход. Никогда прежде я не ощущал такой тишины и покоя; все замерло, лишь слегка подрагивала зеркальная водная гладь, когда из воды на миг выныривала рыбешка. Птицы внезапно начинали петь и так же внезапно замолкали. Солнце опустилось за деревья на холме, но еще даже не смеркалось; сегодня был самый длинный день в году, до темноты оставалось еще несколько часов. — Эмметт?

Я оглянулся. В полуразрушенном дверном проеме стоял Дарне. Он перепутал пуговицы, когда застегивал рубашку, и один край свисал ниже другого. Я раскрыл рот, чтобы заговорить, но мог лишь улыбаться.

— Ты как, в порядке?

— Да.

— Хорошо. — Он указал на траву рядом с местом, где я сидел. — Не возражаешь?

— Нет, садись.

Я искоса взглянул на него, и от моего покоя не осталось и следа. Этот голос, это лицо без маски... Знаю ли я этого человека? Нет... И вместе с тем я знал его гораздо лучше, чем того, другого; именно этого Дарне я знал всегда, с того самого момента, как впервые увидел.

Прогоняя пробежавший по спине холодок, я подтянул колени к груди и поежился.

— Замерз?

— Начинает холодать.

— На солнце теплее.

— A мне здесь нравится. — Мы коротко переглянулись и улыбнулись друг другу; потом он снова отвел взгляд. После долгого молчания он спросил:

— Ты голоден?

— Нет. А ты?

— Не очень.

Мы снова замолчали. Клякса залаяла и заскулила, и мы машинально повернулись к пролому в стене. — Лягушки, — пояснил Дарне. — Хорошо, что она привязана. — Это уж точно.


Вяхирь сонно окликнул подругу. Внизу рыба показала спинку и снова нырнула на глубину, оставив после себя серебристую дорожку на зеленой воде. Я попытался вернуть ощущение покоя и пустоты, которое испытывал всего минуту назад, но рядом с ним это оказалось невозможно.

— Послушай, Эмметт...

— Что? — Мой голос прозвучал резко, как нежданная атака. Мы неподвижно смотрели друг на друга.

— Хочу, чтобы ты знал, — промолвил он, осторожно выговаривая слова, точно диктовал письмо, — если тебе захочется сделать вид, что ничего не произошло...

Я заметил грязь под ногтями и сосредоточенно принялся вычищать ее.

— Ты этого хочешь?

— Аты?

— Я спросил, чего хочешь ты. — Мне не хотелось смотреть на него, но я все же не удержался. — Насчет меня не переживай, Дарне. Желания крестьян просты и примитивны, их легко удовлетворить.

— Прекрати! — Он поднял руку; точно готовился отразить удар. — Да что с тобой? Я лишь сказал, что...

— Что хочешь сбежать. И все это ничего для тебя не значило. — Я ненавидел себя за то, что произносил эти слова вслух.

— Не будь дураком. — Он посмотрел мне в глаза. Я стиснул зубы и постарался выдержать его взгляд. Если я позволю ему увидеть, что чувствую сейчас, это станет для меня последним унижением.

Не знаю, чем я себя выдал, но у меня ничего не вышло. Он вдруг расплылся в широкой и счастливой улыбке.

— Так значит, ты не хочешь обо всем забыть? — проговорил он. — Хорошо. Потому что я тоже не хочу.

Мне стало трудно дышать. А потом что-то внутри меня рассыпалось: как будто давно расколотый горшок, который кто-то склеил заново, упал и раскололся, задетый чьей-то неосторожной рукой. Я тоже рассмеялся.

Прошло немало времени. Он потянулся и погладил меня по щеке тыльной стороной ладони, и этот жест заставил мое сердце кувыркнуться, как и все, что он сделал в тот день.

Много позже, когда самый длинный день наконец померк и превратился в ночь, мы разошлись по домам, спотыкаясь, как пьяные, и поцеловались в темноте на перекрестке, прежде чем расстаться. Я помню этот поцелуй, отчаянный и долгий; нам так не хотелось отпускать друг друга, что на губах остались синяки. А может, это было потом, следующей ночью, когда я тайком выбрался из дома в летнем сумраке и встретился с ним снова? Время, тягучее, как мед, замедлило свой бег. Дни после Солнцестояния, когда Альта еще дулась, слились в один сверкающий день. Ничего не измени-

лось, но все стало другим; жизнь шла своим чередом, сладость била через край, и все казалось одновременно обычным и удивительным. Он помогал мне в работе — мы работали вместе на жаре, раздевшись до пояса и обливаясь потом; потом делали передышку и пили имбирное пиво, что приносила нам мама. Он пил так быстро, что чуть не захлебывался, вытирал рот рукой, смотрел на меня и улыбался. А потом, потом, потом... Однажды в сумерках — то ли закатных, то ли предрассветных, до или после, точно не помню — он взял меня за руку, и наши пальцы переплелись; после мы лежали под звездами, и я с колотящимся сердцем целовал его в лоб — странно, что сердце билось так отчаянно после всего, что мы сделали, но я все еще боялся отпугнуть его. В тени замковой стены он сорвал розу и вставил в петлицу моей рубашки, а когда я укололся шипом, наклонился и слизнул крошечную каплю крови с моего пальца.

Жарким днем — был ли то наш последний день, прежде чем Альта его простила? — мы урвали час наедине в руинах замка, и он повернулся ко мне и с нежностью, заставившей меня вздрогнуть, сказал:

— Может, теперь будешь называть меня Люцианом? — А разве я не называл?

— Нет. Ты всегда зовешь меня Дарне. И это как-то... странно. — Он улыбнулся. — Особенно когда ты говоришь «Дарне» и следом — «умоляю, еще».

— Заткнись, Дар... Люциан. — Я ткнул его локтем в бок. Он смеялся. — А как же Альта? Она заметит. И спросит, с каких это пор мы зовем друг друга по имени.

— А это важно?

— Да. — Я выпрямился. — Нельзя ей рассказывать.

— Конечно, нельзя, глупец ты эдакий. Я не то имел в виду. — Он тоже выпрямился и повернулся так, чтобы видеть мое лицо. — Никто не должен узнать о нас. Никогда. — Да знаю я! Потому и сказал...

— Ладно. Тогда продолжай звать меня Дарне. — Он встал и зашагал прочь.

Я открыл было рот, чтобы сказать: «Ты не лорд, чтобы раздавать приказы, 7\юциан», но вовремя остановился, увидев, как он бьет кулаком о каменный дверной проем. Я подошел к нему. Сердце колотилось. Положил руки ему на плечи, ожидая, что он оттолкнет меня или скажет что-то еще. Но он этого не сделал.

— Люциан... никто не узнает.

— Как же я все это ненавижу. Сил нет.

— Понимаю. — Мне было нечего добавить. Он прижался ко мне. Я потянулся и прислонился лбом к его затылку. Его волосы пахли травой и летом.

Потом он рассмеялся сухим, болезненным смехом, прозвучавшим, как хрип, и сунул руку в карман. На его ладони что-то блеснуло.

— Что это?

— Обручальное кольцо. Купил в Каслфорде. Я стиснул зубы. Мне захотелось толкнуть его руку, чтобы кольцо выскользнуло и упало в ров. Но вместо этого взял и рассмотрел как следует. Простой серебряный ободок с крупньп^ темным камнем, переливающимся тенями и бликами, которые мерцали и таяли, поймав солнечный луч. Оно было прекрасно.

— Альта хотела золотое, с рубинами и жемчугом, — заметил я.

— Я знаю. — Он попытался поймать мой взгляд и снова рассмеялся, но на этот раз его смех звучал искренне. — Ты же знаешь Альту. Она не стесняется намекать, какие подарки ей нужны.

— Так почему...

— Оставь его себе.

— Что? Мне? Но зачем?