Перекресток трех дорог

– Сам ты некромант! Семя антихристово! – завизжали монашки в черном. – Не сметь лаять на отца Афиногена! Он святой и пророк! А ты глянь на себя – борова гладкого! На какой ты тачке ездишь! Мамону ненасытную свою ублажаешь! Чревоугодничаешь!

– Матильда! Матильда приехала! – пронеслось вдруг над площадью перед монастырем.

И все оживились, зароптали, засуетились. Телевизионщики вооружились длинными микрофонами с мохнатыми чехлами, подсовывая их поближе к «раскольникам».

К монастырю с сопровождающими приехала на внедорожнике Матильда Оглобина – ее не надо было представлять, потому что она и так уже успела прославиться на всю страну.

– Крымская Барабулька пожаловала. – Макар подтолкнул Клавдия Мамонтова локтем. – Ну, сейчас будет потеха. Отец Офиген ее бывший исповедник, они были долгое время очень близки духовно, как сплетничают соцсети. Но и она оставила его, как только он взбунтовался. А сейчас, видно, послана уговаривать его. Вот только кто ее послал, интересно? Вряд ли это ее собственная инициатива.

Крымская Барабулька некогда слыла молодой и симпатичной, этакой девочкой из комиксов Манга – большеглазой, похожей на эльфа, но за годы политического пиара и шухера уже успела постареть, поистрепаться, поблекнуть и обабиться. Сходство с эльфом у Матильды осталось, но эльф выглядел все более злым, мстительным и несчастным, словно огрызающимся на окружающий его мир.

– Афиноген, я приехала! Я звонила тебе! И вот я здесь. Давай поговорим спокойно, культурно, как нормальные люди! – тоненьким голоском «девочки из Манги» крикнула она на весь монастырский двор.

Среди монастырских произошло какое-то движение. Кто-то пролагал себе путь – и перед ним почтительно расступались.

И вот отец Афиноген появился в воротах захваченного им и осажденного властями монастыря.

Первое впечатление о нем – этакий зловещий худенький старичок. Второе – никакой не старичок, а седой мужчина лет пятидесяти, только старообразный, сморщенный, тощий. Третье впечатление – ну, вылитый Горлум из Властелина колец. И глазки пронзительные голубые – круглые. И ухмылочка под клочкастой бородой. Он был облачен в черную схиму, поношенную, закапанную свечным воском. На голове – черная шапочка с вышитым крестом и черепом с перекрещенными костями.

– Здравствуй, Матильда, – приветствовал он свою прежнюю последовательницу. – Здравствуйте и вы все, званые и незваные. Доброго вам всем здоровья и благополучия, чада Господни!

Клавдий Мамонтов отметил, что, несмотря на всю одиозность, отец Афиноген – бывший опер, ему чем-то сразу безотчетно понравился. Может быть, своей зловещинкой и тщательно скрытым от дураков внутренним стебом. И крепким стержнем.

– Я должна передать вам настоятельную просьбу, отец Афиноген. – Матильда назвала его уже, как раньше, «отцом» и на «вы». – Пожалуйста, прекратите все это. Оставьте обитель, распустите своих приверженцев. И закончите всю эту нелепую комедию, столь неподобающую ни вам, ни вашему прежнему положению и сану.

– Ты учить меня, что ли, приехала? – Он смотрел на нее с улыбкой. – Ты уже однажды страну нашу с фильмом про царя-государя все учила, учила, а тебя все личиком ясным об стол и об стол. И как ты мне плакала, как жаловалась – помнишь?

– Это было на исповеди. – Матильда выпрямилась. – Негоже тебе говорить все это, Феня… или ты Афоня? Это не только в церкви, но и у раскольников не принято. Грех смертный.

– Грех смертный предавать своих друзей, Матильда. Грех быть такой маленькой подлой Иудой, как ты. – Игумен покачал головой. – У тебя ведь что ни шаг – то предательство, сначала присягу нарушила, потом друзей предала, от меня отказалась – своего духовного наставника, которого сама же выбрала. Пошла прочь отсюда! – властно указал ей перстом отец Афиноген. – Вон! И закончишь дни свои, как Иезавель, сожранная псами! Это я тебе говорю – а мое слово пророческое!

– Вы собак имеете в виду? – громко, перекрывая всеобщий гвалт, осведомился полковник Гущин.

Все замолчали.

– Вы сейчас «псов» упомянули фигурально в библейском смысле или конкретное что-то имели в виду? – продолжал очень спокойно полковник Гущин. Схиигумен смотрел на него пристально.

– В километре от монастыря произошло зверское убийство, – продолжил полковник Гущин. – Убита насельница вашей обители Серафима Воскобойникова.

В толпе приверженцев и противников игумена послышались шепот, аханье-оханье, возгласы.

– Вам она знакома?

– Да, я ее знаю, – кивнул схиигумен.

– Тогда у меня к вам, Жабров, разговор особый. Приватный. – Полковник Гущин пошел прямо на отца Афиногена, тот посторонился, давая ему дорогу и словно приглашая в монастырь. Клавдий Мамонтов и Макар двинулись следом. А за ними толпа сторонников схиигумена снова плотно сомкнула ряды, преграждая полиции вход в свое мятежное гнездо.





Глава 6

Психоз № 6 – Иезавель




– Кто такая Иезавель в Библии? – тихонько осведомился полковник Гущин, пока они шли за схиигуменом Афиногеном.

– Леди, рассорившаяся с пророком Илией, – ответил ему Макар. – Они не сошлись во взглядах по целому ряду тем, и пророк ее проклял, пообещав, что ее труп разорвут псы. Так и случилось впоследствии. Официально церковь считает Иезавель символом гордыни и порока, негласно – борцом против установленных правил и символом женского протеста.

– Я все забываю тебя спросить – что ты в Кембридже изучал? – осведомился Клавдий Мамонтов.

– Философию, этику, историю. – Макар Псалтырников усмехнулся. – А ты думал – я только пью и на рояле играю?

– А пророк Илья сам натравил на Иезавель собак? – уточнил полковник Гущин.

– Нет, вроде как предсказал ей такой страшный конец. А там кто знает – Библия умалчивает.

Схиигумен Афиноген остановился посреди монастырского двора. На ступеньках храма – немногочисленная группа монашек в черном и женщин в мирской одежде, в платках. Среди них Клавдий Мамонтов увидел тех самых свидетельниц – Павлову и Кавалерову. Их до монастыря подбросили полицейские на машине.

Женщины молча и недобро смотрели на схиигумена.


– Наконец-то полиция явилась меры принимать! – крикнула одна из монашек. – Дождались светлого праздничка. Сколько мы жаловались на эту орду раскольников – ноль реакции от власти. Так вот теперь они одну из наших убили – Серафиму! А мы предупреждали: этим все и закончится – душегубством!

– Не каркай, ворона, – хладнокровно осадил ее отец Афиноген.

– Когда последний раз вы видели Серафиму Воскобойникову? – спросил его полковник Гущин.

– Когда-то видел. Мельтешила она здесь.

– А тогда, когда ты полаялся с ней жестоко в прошлый раз, – снова громко заявила мятежная монашка. – Пусть полиция все узнает. Мы ничего скрывать не станем. Мы не из его приспешников, мы те немногие, кто остался здесь верными церкви, когда он – этот блудодей и раскольник – выгнал из монастыря нашу игуменью Матрону и засел здесь со своей бандой с Урала. Виданное ли дело – мужиков, казаков в женскую обитель понагнал, чтобы мужики, монахи и монашки вместе сожительствовали! Это в сектах только так принято. А он и есть сектант и раскольник. Серафима сразу против этого восстала. Обличала она его – язычника бородатого.

– Да, она против Афиногена выступала открыто, – подхватила и свидетельница Мария Павлова, оборачиваясь к подруге своей Кавалеровой. – Скажи, Ниночка? Мы и сами это с тобой здесь своими ушами слышали.

Толстая Нина Кавалерова кивнула и горестно вздохнула.

– За это они и убили ее. – Монашка в черном ткнула пальцем в отца Афиногена. – Вы только взгляните на его рожу. На ней же все написано – бандит! Может, сам не убивал, так приказал подручным своим. Они все сплошь по тюрьмам сидели!

– Не слушайте вздорных баб, – ответил смиренно схиигумен. – Никого я и тем более моя паства не убивали. А Серафима…

– Что? – спросил у него полковник Гущин.

– Она же не монахиня была, она в миру обреталась. Там и ищите ее убийцу. За стенами нашей обители.

– Вы ее хорошо знали?

– Я много лет был здешним духовником в монастыре.

– Монах в женской обители – духовник?

– Да. Церковь это разрешает.

– И вы были духовником Серафимы?

– Сначала да. Потом она перестала ходить ко мне на исповедь и слушать меня.

– Почему?

– Я открыто осудил власти за введение карантина. Это бред. Потому что нет никакого коронавируса и не было никогда. Все это выдумки.

– Умерших от вируса сейчас в три раза больше, чем потерь наших в Афганскую войну, – заметил Макар Псалтырников. – Это выдумки? От чего же люди умирают?

– А люди смертны. От чего-то да умирают. Мало ли.

– Но церковь всегда занимала разумную взвешенную позицию по вопросам поведения во время эпидемии. Прививаться паству агитируют, соблюдать неукоснительно все требования врачей.

– Шибко умный, да? – Отец Афиноген глянул на Макара из-под кустистых бровей. – Шибко образованный, парень. Счастья-то тебе от этого подвалило, нет? Что-то не вижу я, что ты очень счастливый.

– Серафима конфликтовала с вами на почве вашего отрицания эпидемии? – уточнил полковник Гущин.

– Дура она была, распропагандированная телевизором, – жестко ответил схиигумен. – Что скажут по телику – тому и верила свято. Я ей – открой глаза, оглядись. Мир больше экрана. А она меня в ереси начала упрекать. Меня? А я ей – я, что ли, храмы велел на карантин закрыть в такое время? В такое время, когда слово Господне – оно как набат должно быть! Когда люди напуганы и сбиты с толку, и нет им ни покоя, ни утешения. Нет места даже, где помолиться о здоровье близких! Храмы закрыты! Это что – христианский поступок? Так только еретики поступают! Полные отщепенцы.

– Но о каком таком времени можно говорить, если эпидемии, по-вашему, нет и вирус – выдумки? – снова встрял Макар. – Не логично, святой отче.

– Ты логику в собственных поступках ищи, в своей жизни. – Схиигумен снова глянул на него. – Совет хочешь?

Но он не успел дать совет Макару. Потому что монашки из противного лагеря внезапно разразились криками и проклятиями.

– Серафима против него выступила, она в епархию на него написала, она первая тревогу начала бить – мол, раскол и смута в умах! – кричали монашки. – А ты ей угрожал открыто. Она тебя не испугалась, жалобу митрополиту даже написала. А ты ее кляузницей лаял и потаскухой. А она дева непорочная…

– Сколько лет было Серафиме? – уточнил Гущин.

– Сорок пять! – кричали монашки. – Из них десять она здесь прожила, хотя пострига не принимала. Она всю бухгалтерию монастырскую вела при нашей игуменье Матроне. А ты как появился со своей бандой, перво-наперво руки в монастырские финансы запустил. Она и в этом тебя обличала. В растрате и присвоении денег наших.

– Мятежная Иезавель, – хмыкнул Макар. – Храбрая женщина.

– Вот так они всегда, – печально покачал головой схиигумен Афиноген. – Раз против власти ты – значит, раскольник, блудодей, а теперь еще и вор. Это такое клише сейчас расхожее. Его спецслужбы на Лубянке выдумали и тиражируют для всех несогласных.

– Вы сам бывший сотрудник правоохранительных органов, и вы сидели за убийство, – сказал ему полковник Гущин. – А сейчас вы говорите, словно…

– Да он себя протопопом Аввакумом возомнил! – крикнула свидетельница Павлова. – Ниночка, скажи, а?

Толстая Нина Кавалерова и на это молча и печально кивнула.

– Где одно убийство, там и второе. – Гущин смотрел на схиигумена.

– Я тот грех свой отмолил и искупил. Я из ревности тогда это сделал, женщину приревновал любимую. – Схиигумен покачал головой. – И с тех пор понял – женщина есть сосуд смуты и зла. И Серафима была такой. Она не о пастве здешней пеклась, а о власти своей утраченной, коей она при игуменье обладала.