Перекресток трех дорог

У собачки и правда вид какой-то чумной – шерсть свалялась, глаза гноятся. Собачка подбежала к его ногам, умоляюще заглядывая в лицо. Она как будто просила о чем-то.

Человек, затянутый в черную кожу, словно в латекс, зашел на участок. В правой руке у него было большое черное шерстяное пончо.

– Мики, золотко, иди ко мне. Вы бы не могли поймать ее поводок? Пожалуйста. И прошу прощения за беспокойство.

– Конечно. А песик нервный у вас какой-то.

Слава нагнулся, чтобы взять поводок, волочащийся за собачонкой. И в этот миг…

Точно душный страшный покров на него накинули сверху – пончо, воняющее изнутри чем-то резким, химическим, сладким, тошным…

Он вдохнул эту гадость, пытаясь сдернуть шерстяную тряпку с головы, но его сильно ударили по ногам, подсекли, повалили на землю и притиснули сверху тяжелым телом, всем весом, не давая освободиться от удушающего покрова.

Через минуту, надышавшись, он потерял сознание.

Тьма.

Очнулся он от резкого запаха. Заморгал.

Под нос ему сунули пузырь с какой-то дрянью. Нашатырь, что ли?

Первое, что он увидел, – черное ночное небо, усыпанное звездами. И косматые тени деревьев на его фоне.

Он хотел пошевелиться – и не смог. Все его тело словно паутиной было обмотано липкой лентой – скотчем.

Он хотел крикнуть – и тоже не смог. Потому что скотчем обмотали и все его лицо, оставив свободными лишь нос и глаза. Этакий кокон, а не человек.

Он лежал на боку в багажнике просторного дорогого внедорожника.

– Очнулся? Отлично.

Голос тот же. Все такой же приятный. Но интонация изменилась. Какие-то истерические скрытые ноты, нервозность. Страх. И еще что-то…

Словно предвкушение.

– Как ты себя чувствуешь? На, выпей.

По скотчу у самых губ провели бритвой, вспарывая липкую ленту, порезали и губы. А затем что-то полилось – он видел бутылку в руке похитителя. Он едва не захлебнулся сладостью напитка – мед… молоко… сладкое молоко с медом…

– Я прошу у тебя прощения. Ты прости меня, пожалуйста.

Слава закашлялся. Он не понимал, где он и что с ним. Но липкий животный ужас уже овладел им. Все как в фильмах-хоррорах… Он их смотрел всегда с наслаждением и восторгом. Но как такое может случиться в реальности? С ним? Со Славой?!

Похититель с усилием начал вытаскивать его из багажника.

Вытащил.

Поволок за ноги прочь от машины.

Шел… шел… волок…

– Здесь. Правильно. Это здесь.

Слава лежал в дорожной пыли. И видел над собой черное бархатное ночное небо, усеянное звездами, словно жемчугом. Его похититель куда-то пропал. Возможно, вернулся к машине?

Слава забился на земле. Изогнулся. Приподнял голову, стараясь оглядеться по сторонам. Лес… Темнота… Но он не в чаще.

Это лесная узкая дорога. От нее начинается просека, уводящая в темноту. И есть еще одна дорога – совсем узкая, лесная тропа.

Перекресток. Он на перекрестке трех дорог. Но где это место? Как далеко его увезли от Отрадного?

Шаги. Жалобное тявканье.

Его похититель вернулся, прижимая к груди правой рукой опутанную поводком болонку, которая жалобно скулила, словно плакала.

В левой руке – большая канистра.

Слава почувствовал запах бензина.

– Гляди, – просто, как-то свойски и очень доверчиво произнес его похититель.

Швырнул опутанную поводком собачку в пыль. Она шмякнулась на спину, перевернулась, пытаясь убежать, но намотанный на тело поводок не позволил. Похититель достал мобильный и, держа его одной рукой, начал снимать на камеру, другой рукой отвинтил крышку канистры и плеснул бензина. Бросил зажженную спичку.


Столб пламени!

Дикий визг!

Огненный шар прополз полметра – почти к самому Славе, к его лицу, обдавая жаром.

Слава дико заорал. Изгибаясь, извиваясь, как змей, он бился в пыли, пытаясь отползти, отдалиться от этого полыхающего заживо ужаса.

Его похититель молча смотрел на то, что было живым, а теперь сгорало в огне. Снимал на мобильный, держа его в вытянутой руке.

– Жертва ночная. – Голос тихий, печальный, усталый. – Конечно, это живодерство… И, наверное, деградация. Но таковы правила. Я не могу их изменить. Так было всегда. И это даже жестокостью не считалось… Я прошу у тебя прощения. Лучше для всех и для тебя, если ты не станешь держать на меня зла, когда это случится сейчас.

Похититель с размаха выплеснул весь бензин из канистры на Славу.

– Наверное, не стоило приводить тебя в чувство. В отключке ты бы меньше мучился и так бы и не понял ничего… Но мучения необходимы, они обязательны… И мне нужно было попросить у тебя прощения. Хотелось видеть твои глаза…

Похититель приблизился к нему вплотную, наклонился.

Слава в этот миг увидел его глаза.

Ему показалось, что с ним говорит не человек.

В этом взгляде не было ничего человеческого. Но сквозила печаль.

– Нет, ты меня не прощаешь. Но это не важно. Есть четкий приговор. Либо они, либо… кто-то еще… Ну, получилось, что ты, парень… Конечно же, ты, а не они. За них я не просто убью, понимаешь? За них я умру.

Похититель достал из кармана косухи зажигалку. Вспыхнул крохотный огонек.

Он шагнул назад, продолжая снимать на мобильный, и швырнул зажигалку на землю, туда, где растекалась лужа бензина.

Все вспыхнуло в единый миг.

И возник огромный костер.





Глава 3

Труп




– Федор Матвеевич, здесь раны на теле. Подойдите ближе. Вы же не видите ничего оттуда.

Это сказал патологоанатом, обращаясь к шефу криминального управления ГУВД Московской области полковнику Гущину. Патологоанатом стоял у кривой сосны с расщепленным молнией стволом. Сбоку к стволу дерева уже поставили складную лестницу, и один из оперативников вскарабкался по ней, готовясь ножницами перерезать веревку, не трогая петли и узла. Он ждал лишь команды, когда эксперты-криминалисты, осматривающие почву и дерн у корней дерева, полностью закончат свою работу и расстелят полиэтилен, на который сначала уложат снятое с дерева тело, а затем запакуют его для отправки в морг.

У сосны толпились сотрудники полиции – из местного отдела, из управления Главка, криминалисты делали свою работу, патологоанатом командовал и распоряжался. И лишь трое стояли на значительном расстоянии от сосны.

– Подойди посмотри, что там за раны, где. И сфотографируй для меня на мобильный, – тихо сказал полковник Гущин Клавдию Мамонтову, стоявшему с ним рядом. – Ну и ты тоже иди, глянь. Интересно, что такой, как ты, там увидит.

Странная фраза адресовалась стоявшему рядом с Клавдием Мамонтовым Макару Псалтырникову. Тот посмотрел на сосну, на окруживших ее полицейских, потом на Гущина. Да, эксперты-криминалисты работали, как и принято при осмотре места происшествия, в защитных костюмах и в перчатках. Перчатки были и на опере, который балансировал на складной лестнице, сжимая ножницы и готовясь перерезать веревку. Но больше никто из полицейских не носил ни медицинских масок, ни перчаток – этих новых атрибутов эпохи коронавируса.

А вот полковник Гущин словно собрался на биологическую войну. Мало того что он нацепил и маску и перчатки, но лицо его прикрывал щиток из прозрачного пластика, придававший полковнику совершенно фантастический и слегка ненормальный вид.

Клавдий Мамонтов послушно достал мобильный из кармана и двинулся к сосне, Макар за ним.

Клавдий Мамонтов глянул на серое хмурое небо над головой. Июль… Раннее утро. Однако дождя ночью не было. Он как раз сейчас собирается, поэтому эксперты так торопятся завершить осмотр, собрать улики и все зафиксировать.

А вид у места происшествия ну просто бредовый! Ничего более омерзительного и зловещего он, Клавдий Мамонтов, на службе в полиции повидавший уже достаточно, не наблюдал.

На кривой, расщепленной молнией сосне в петле довольно высоко над землей висел труп. Это была женщина.

Клавдий приблизился и заглянул в ее распухшее багровое от удушья лицо с вывалившимся языком. Женщина средних лет, за сорок. С крашеными жидкими волосами, отросшими у корней, – этакая грязно-серая седая линия на общем блондинистом тоне. Женщина была полной, грузной, широкобедрой. Из одежды на ней был только синий рабочий халат, криво застегнутый и обнажающий обвислые груди. Одежда явно не ее – новый халат, замаранный кровью.

Клавдий Мамонтов созерцал желтую кожу, синюшно багровое пятно на шее под подбородком, где в кожу впивался скользящий узел веревки.

– Что он такое делает, этот извращенец? – шепнул ему Макар Псалтырников, потрясенный тем, что видел.

– Свою работу. А ты молчи, комментарии твои все потом, – шепнул ему в ответ Клавдий Мамонтов.

Фраза Макара относилась к патологоанатому. Тот задрал подол синего халата жертвы, обнажая низ ее живота, лобок и ягодицы. Он указывал именно на ягодицы повешенной.