Перекресток трех дорог
Часть 19 из 56 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
И не видит этот самый аппарат для искусственной вентиляции легких, на который в верхнем Аиде все молятся, как на новое божество.
Новое время ведет за собой новых богов. Они почти все сплошь технократы.
Старые боги наблюдают за этим вторым пришествием из своего темного угла.
– Вас спасло чудо.
Это первое, что слышит полковник Гущин, вернувшись из чернильной могильной тьмы в неоновый белый свет реанимации госпиталя.
Он снова не обращает внимания на аппарат ИВЛ. Не знает он и того, что между его последним воспоминанием и тем, что он видит сейчас, моргая и пугаясь, прошло долгих пять дней, во время которых он был подключен к этому аппарату и находился на грани жизни и смерти.
Он видит только склонившийся над ним силуэт в зеленом защитном костюме и маске. Все расплывается перед его глазами. Но он дышит сам – без той страшной трубки в горле.
– Вас спасло чудо.
Голос… полковник Гущин его тоже не помнит. Не видит он и лица – кто это? Врач? Медсестра? Медбрат? Волонтер?
– Сейчас вам сделают укол. А потом мы поставим вам капельницу…
Полковник Гущин переводит взгляд на свою исхудавшую руку – на запястье клейкой медицинской лентой закреплен катетер.
Глава 18
Мучения
За 9 дней до описываемых событий
– Это Миша Алтайский. Вроде бы. Но его здесь трудно узнать. Хотя татуировки… его татуировки, Федор Матвеевич, ни с какими другими не спутаешь.
– Да. – Полковник Гущин кивнул, глядя на тело, на которое было страшно смотреть.
Его подняли с постели в половине третьего – летняя ночь еще царила в мире, когда они приехали в Борки недалеко от Одинцова. А сейчас уже брезжил рассвет. Над Москвой небо окрасилось розовым, словно по нему повозили окровавленной тряпкой.
– Ну, теперь пойдут такие разборки, Федор Матвеевич, мама не горюй, – начальник УВД Одинцова покачал головой. – Миша Алтайский – кто? Сами знаете. Главный решала воровского мира. Когда от коронавируса в апреле умер вор в законе Арнольд, его место опустело. Говорят, он лежал в том же мобильном госпитале, что и вы, в выставочном центре ВДНХ. И скончался. А две недели назад в Сочи собрался воровской сход. И Миша Алтайский туда ездил. Он сказал свое веское слово. Там короновали Петуню Орджоникидзе. Фактически Миша его и выбрал. А за Петуней, сами знаете, какой хвост кровавый, скольких он убрал. Сколько людей его ненавидит. В Мише Алтайском разочаровались те, кто категорически не желал воровской короны для Петуни Орджоникидзе. И вот результат. Вернулся Миша из Сочей и… жуть какая. Я такого еще не видел. Что у него с лицом?
– Химический ожог губ и рта, – ответил судмедэксперт, осматривающий тело. – Нам надо его поскорее отсюда убирать. Здесь место бойкое, проезжая дорога. Пока рано еще, и мы все перекрыли, но это Борки. Одно шоссе, эта трасса как Бродвей.
Полковник Гущин – в маске, в козырьке и своих латексных перчатках – стоял чуть поодаль от начальника Одинцовского УВД и судмедэксперта, на социальной дистанции. Они находились у трупа втроем. Остальные сотрудники полиции по его настоятельной просьбе пока к телу не приближались.
Перед ними на асфальте лежал крупный седой мужчина в джинсах и разорванной в клочья на груди летней льняной розовой рубашке. Босой. Его волосатую грудь, шею, живот и узловатые руки сплошь покрывали затейливые татуировки – каких, и правда, поискать. По ним его и опознали сотрудники Одинцовского УВД. Потому что по лицу несчастного опознать было трудно.
Багровое распухшее лицо. Вытаращенные, вылезшие из орбит остекленевшие глаза. Распяленный в немом вопле рот – точнее, черная рваная дыра в нижней части лица.
Судмедэксперт вооружился пинцетом и наклонился низко над лицом погибшего, засунул пинцет в рот, что-то подцепил и…
– Боже, он себе кончик языка откусил, – прошептал он потрясенно. – В ротовой полости слизистая полностью сожжена. А язык… он откушен… Часть его застряла между зубами.
– Причина смерти? – спросил полковник Гущин, созерцая авторитета Мишу Алтайского, откусившего себе язык.
– Пулевое ранение в затылок. – Судмедэксперт в перчатках коснулся головы убитого и приподнял ее. – Входное отверстие. Пуля у него в мозгах. Гильзы нет. Его добили таким способом. А перед тем как застрелить, его зверски истязали. Я забираю труп в наше бюро. Одно могу сказать точно – убили его не здесь. Где-то в другом месте.
Полковник Гущин огляделся – дачное шоссе и заборы. Но как раз в этом месте к шоссе примыкает новая бетонка, ведущая к расположенным у леса загородным виллам – в серых рассветных сумерках видны их кованые ажурные ограды на фоне деревьев и яркие красные крыши из металлочерепицы. И сюда же упирается узкая протоптанная пешеходами дорожка, ведущая к приземистому магазину продуктов с яркой надписью «Раки на Рублевке».
Перекресток трех дорог.
В тот момент полковник Гущин еще не придал этому факту значения. Просто по привычке отметил для себя особенности локации.
– Его привезли и выбросили из машины, – сказал начальник Одинцовского УВД. – Сделали это ночью. Наша патрульная машина проезжала здесь дважды – в одиннадцать и в час сорок. В одиннадцать тела на перекрестке не было. В час сорок патрульные его увидели, едва сами не наехали на труп.
– Не похоже, что выбросили, – заметил Гущин, отходя еще дальше, потому что подошли оперативники с носилками и черным пластиковым мешком – упаковывать тело под руководством патологоанатома. – Поза у трупа нарочитая какая-то. Руки по швам. Ноги раскинуты. Он словно вписывается в перекрещение этих путей – шоссе, бетонки и тропинки. И лежит ближе к тропе, так, чтобы на него как раз проезжающие по шоссе машины не наехали. Если бы труп выбросили на ходу из авто, вряд ли он сам так расположился бы. Нет, он здесь кем-то уложен.
– Пса его точно выбросили. – Начальник Одинцовского УВД кивнул на второе мертвое тело, валявшееся в двух метрах от жертвы.
Это была массивная собака тигровой масти – питбуль, бойцовая порода. Собака валялась на боку, скрючив лапы.
– Это его пес. Дом его охранял, – сказал начальник Одинцовского УВД уверенно. – У Миши дом здесь недалеко – на берегу Москвы-реки. После возвращения с зоны отгрохал себе. Такая избушка – с сауной и бассейном-джакузи. Жил один. А зверюга эта виллу его охраняла. В нее вон всю обойму засадили, смотрите, Федор Матвеевич, сколько пулевых отверстий на боку и на брюхе. Где пса прикончили, там, возможно, и хозяина пытали.
Полковник Гущин глядел на труп собаки.
– Поехали к нему на виллу прямо сейчас, – распорядился он.
В доме Миши Алтайского они сразу поняли – это то самое место, где «решала» уголовного мира встретил свою смерть.
Ворота виллы оказались открыты настежь. Бронированная дверь дома распахнута. В холле на мраморном полу – следы крови. Видно было, что тело волокли здесь к входной двери. Страшный разгром царил в богато обставленной гостиной. На полу лужи крови. И рвоты.
Полковник Гущин подумал, что кровь, скорее всего, пса и его хозяина. А вот рвота – только хозяина. Ее обнаружили и на опрокинутом кожаном вольтеровском кресле у камина, и на подлокотнике дивана. И на перевернутом журнальном столике из флорентийской мозаики.
– Впечатление, что он здесь метался и его рвало, – заметил полковник Гущин, оглядываясь. – Пытался скрыться от убийцы?
Внутрь дома они тоже зашли сначала только вдвоем с начальником Одинцовского УВД – по настоянию Гущина, который просто пересиливал себя и буквально заставлял находиться в этом замкнутом помещении, насквозь пропитанном смертью и… заразой, как ему воображалось.
Что-то привлекло его внимание. Яркое, на полу. Он нагнулся и достал из-под опрокинутого кресла пластиковую бутылку.
– Очиститель для труб, – прочел этикетку начальник Одинцовского УВД. – Мать моя начальница…
Полковник Гущин покинул виллу сразу, как только туда зашли криминалисты-эксперты. Он оставил всю опергруппу делать полный осмотр дома, а сам отправился в морг. Он и не подозревал, что все последующие дни именно такой ритуал действий почти войдет у него в привычку.
И еще он понял там, на вилле: он не в состоянии нормально функционировать в прежнем своем профессиональном качестве в одиночку. Если дальше все так пойдет, то кончится для него грандиозным провалом. Психическим срывом и профессиональным позором. Утратой чести.
Ему необходим помощник. Напарник, на которого целиком можно положиться.
Он пока еще не отдавал себе ясного отчета – что же так удивило, насторожило и напугало его… да, именно напугало в этом деле, которое начальник Одинцовского УВД с ходу уверенно охарактеризовал, как…
– Классическая разборка, Федор Матвеевич, – заявил начальник полиции Одинцова. – Ясно как божий день. Мише Алтайскому отомстили жестоко свои же уголовники. И связано это, по всей видимости, с тем, что он на воровской сходке не просто поддержал, а продавил кандидатуру Петуни. Надо от этого отталкиваться, здесь связи искать и исполнителя его убийства. Он был дома вечером. К нему вломились – у него здесь камер полно, мы начнем пленки смотреть. К нему вломились и начали его убивать, пытать. А затем застрелили в затылок. Пуля в черепе. Так что и это уже зацепка. Возможно, что-то нам эта пуля подскажет. И собаку его здесь застрелили. В ней тоже штук пять пуль засело. Хотя гильз и здесь мы не нашли, видимо, их собрали. Но все равно есть над чем нам работать. Хотя… я таких разборок что-то давно не припомню. По накалу страстей и жестокости. Он ведь себе язык откусил…
– Химический ожог ротовой полости, гортани, пищевода, желудка, – сообщил полковнику Гущину судмедэксперт уже вечером в прозекторской, когда они оба были на вскрытии. – Видите, каково состояние слизистой и внутренностей? Ему влили в горло этот самый очиститель для труб в большом количестве. Он умер не сразу. Нам даже невозможно представить, какие адские мучения он вытерпел перед тем, как его прикончили выстрелом в затылок. Его рвало, но желудок его от кислоты очиститься не мог. Она медленно разъедала его изнутри на протяжении часа, если не больше. Это страшная боль. Он разорвал на своей груди рубашку… он сделал это сам – у него под ногтями хлопковые волокна, мы изъяли образцы. Болевой шок был настолько страшный, что в судорогах он откусил себе кончик языка. Я ничего подобного в своей практике не видел, Федор Матвеевич.
– Вы хотите сказать, что это не похоже на обычную криминальную разборку? – задумчиво спросил Гущин.
– Я хочу сказать, что если это разборка, то с подобными деталями мы до сих пор еще не сталкивались. Мы изъяли у него в доме много предметов и взяли достаточно образцов. Посмотрим, что расскажут следы ДНК. Дом – закрытое помещение, в таких местах всегда можно что-то обнаружить. Следы обычно остаются, как бы преступник ни осторожничал.
– А почему убийца не оставил его дома? – спросил тогда там, в прозекторской полковник Гущин. – Зачем надо было его вытаскивать, забирать собаку и везти на шоссе в Борки на проезжую дорогу?
– Мне местные оперативники сказали, что потерпевший часто заезжал за свежими раками в этот придорожный магазинчик, – ответил судмедэксперт. – Может, с этим как-то связано? А иначе какое другое объяснение столь нелогичным действиям убийцы, для которого оставить тело на вилле было бы в сто раз безопаснее, чем везти его в машине – пусть и ночью – и укладывать в нарочитой позе на дороге?
В тот момент девять дней назад полковник Гущин удовлетворился этим ответом, хотя и посчитал его недостаточным.
Однако последующие события заставили его в корне изменить как восприятие всего происходящего, так и подходы к оценке событий и фактов.
Глава 19
Нестыковки
– Значит, сначала вы все же решили, что это криминальная разборка, пусть и очень жестокая, – подытожил Клавдий Мамонтов после того, как они выслушали рассказ полковника Гущина.
Им уже принесли заказ. Полковник Гущин мрачно разглядывал двойную порцию овощного крем-супа из брокколи и, смочив антисептиком салфетку, медленно протирал ложку, все не решаясь попробовать зеленое варево. Макар и Мамонтов ели без всяких опасений и предосторожностей, да так, что за ушами трещало.
– Выглядело все так. Дом Алтайского осмотрели очень тщательно. Дверь у него входная массивная, бронированная, с тремя замками. Он открыл ее своему убийце сам – дверь не взломана была. А это значит – он знал того, кто к нему явился. И этот человек из его круга, то есть из уголовного мира. Так мы думали сначала. А потом… поняли, что, возможно, ошибаемся.
– Почему? – спросил Макар.
Гущин все никак не решался попробовать суп.
– Вы на диете, полковник? – небрежно бросил Макар.
– Нет.
– А что же привередничаете, как кисейная барышня? Между прочим, здесь кухня отменная. Или вы боитесь и супом заразиться?
Полковник Гущин сразу отправил ложку супа в рот – точнее в ту щель между двумя масками, прикрывающими теперь его нос и нижнюю губу.
Мамонтов под столом наступил Макару на кроссовку – заглохни ты! Тот пихнул его ногой – отстань. Сказал же – буду стебать его, это лекарство горькое, но действенное.
Новое время ведет за собой новых богов. Они почти все сплошь технократы.
Старые боги наблюдают за этим вторым пришествием из своего темного угла.
– Вас спасло чудо.
Это первое, что слышит полковник Гущин, вернувшись из чернильной могильной тьмы в неоновый белый свет реанимации госпиталя.
Он снова не обращает внимания на аппарат ИВЛ. Не знает он и того, что между его последним воспоминанием и тем, что он видит сейчас, моргая и пугаясь, прошло долгих пять дней, во время которых он был подключен к этому аппарату и находился на грани жизни и смерти.
Он видит только склонившийся над ним силуэт в зеленом защитном костюме и маске. Все расплывается перед его глазами. Но он дышит сам – без той страшной трубки в горле.
– Вас спасло чудо.
Голос… полковник Гущин его тоже не помнит. Не видит он и лица – кто это? Врач? Медсестра? Медбрат? Волонтер?
– Сейчас вам сделают укол. А потом мы поставим вам капельницу…
Полковник Гущин переводит взгляд на свою исхудавшую руку – на запястье клейкой медицинской лентой закреплен катетер.
Глава 18
Мучения
За 9 дней до описываемых событий
– Это Миша Алтайский. Вроде бы. Но его здесь трудно узнать. Хотя татуировки… его татуировки, Федор Матвеевич, ни с какими другими не спутаешь.
– Да. – Полковник Гущин кивнул, глядя на тело, на которое было страшно смотреть.
Его подняли с постели в половине третьего – летняя ночь еще царила в мире, когда они приехали в Борки недалеко от Одинцова. А сейчас уже брезжил рассвет. Над Москвой небо окрасилось розовым, словно по нему повозили окровавленной тряпкой.
– Ну, теперь пойдут такие разборки, Федор Матвеевич, мама не горюй, – начальник УВД Одинцова покачал головой. – Миша Алтайский – кто? Сами знаете. Главный решала воровского мира. Когда от коронавируса в апреле умер вор в законе Арнольд, его место опустело. Говорят, он лежал в том же мобильном госпитале, что и вы, в выставочном центре ВДНХ. И скончался. А две недели назад в Сочи собрался воровской сход. И Миша Алтайский туда ездил. Он сказал свое веское слово. Там короновали Петуню Орджоникидзе. Фактически Миша его и выбрал. А за Петуней, сами знаете, какой хвост кровавый, скольких он убрал. Сколько людей его ненавидит. В Мише Алтайском разочаровались те, кто категорически не желал воровской короны для Петуни Орджоникидзе. И вот результат. Вернулся Миша из Сочей и… жуть какая. Я такого еще не видел. Что у него с лицом?
– Химический ожог губ и рта, – ответил судмедэксперт, осматривающий тело. – Нам надо его поскорее отсюда убирать. Здесь место бойкое, проезжая дорога. Пока рано еще, и мы все перекрыли, но это Борки. Одно шоссе, эта трасса как Бродвей.
Полковник Гущин – в маске, в козырьке и своих латексных перчатках – стоял чуть поодаль от начальника Одинцовского УВД и судмедэксперта, на социальной дистанции. Они находились у трупа втроем. Остальные сотрудники полиции по его настоятельной просьбе пока к телу не приближались.
Перед ними на асфальте лежал крупный седой мужчина в джинсах и разорванной в клочья на груди летней льняной розовой рубашке. Босой. Его волосатую грудь, шею, живот и узловатые руки сплошь покрывали затейливые татуировки – каких, и правда, поискать. По ним его и опознали сотрудники Одинцовского УВД. Потому что по лицу несчастного опознать было трудно.
Багровое распухшее лицо. Вытаращенные, вылезшие из орбит остекленевшие глаза. Распяленный в немом вопле рот – точнее, черная рваная дыра в нижней части лица.
Судмедэксперт вооружился пинцетом и наклонился низко над лицом погибшего, засунул пинцет в рот, что-то подцепил и…
– Боже, он себе кончик языка откусил, – прошептал он потрясенно. – В ротовой полости слизистая полностью сожжена. А язык… он откушен… Часть его застряла между зубами.
– Причина смерти? – спросил полковник Гущин, созерцая авторитета Мишу Алтайского, откусившего себе язык.
– Пулевое ранение в затылок. – Судмедэксперт в перчатках коснулся головы убитого и приподнял ее. – Входное отверстие. Пуля у него в мозгах. Гильзы нет. Его добили таким способом. А перед тем как застрелить, его зверски истязали. Я забираю труп в наше бюро. Одно могу сказать точно – убили его не здесь. Где-то в другом месте.
Полковник Гущин огляделся – дачное шоссе и заборы. Но как раз в этом месте к шоссе примыкает новая бетонка, ведущая к расположенным у леса загородным виллам – в серых рассветных сумерках видны их кованые ажурные ограды на фоне деревьев и яркие красные крыши из металлочерепицы. И сюда же упирается узкая протоптанная пешеходами дорожка, ведущая к приземистому магазину продуктов с яркой надписью «Раки на Рублевке».
Перекресток трех дорог.
В тот момент полковник Гущин еще не придал этому факту значения. Просто по привычке отметил для себя особенности локации.
– Его привезли и выбросили из машины, – сказал начальник Одинцовского УВД. – Сделали это ночью. Наша патрульная машина проезжала здесь дважды – в одиннадцать и в час сорок. В одиннадцать тела на перекрестке не было. В час сорок патрульные его увидели, едва сами не наехали на труп.
– Не похоже, что выбросили, – заметил Гущин, отходя еще дальше, потому что подошли оперативники с носилками и черным пластиковым мешком – упаковывать тело под руководством патологоанатома. – Поза у трупа нарочитая какая-то. Руки по швам. Ноги раскинуты. Он словно вписывается в перекрещение этих путей – шоссе, бетонки и тропинки. И лежит ближе к тропе, так, чтобы на него как раз проезжающие по шоссе машины не наехали. Если бы труп выбросили на ходу из авто, вряд ли он сам так расположился бы. Нет, он здесь кем-то уложен.
– Пса его точно выбросили. – Начальник Одинцовского УВД кивнул на второе мертвое тело, валявшееся в двух метрах от жертвы.
Это была массивная собака тигровой масти – питбуль, бойцовая порода. Собака валялась на боку, скрючив лапы.
– Это его пес. Дом его охранял, – сказал начальник Одинцовского УВД уверенно. – У Миши дом здесь недалеко – на берегу Москвы-реки. После возвращения с зоны отгрохал себе. Такая избушка – с сауной и бассейном-джакузи. Жил один. А зверюга эта виллу его охраняла. В нее вон всю обойму засадили, смотрите, Федор Матвеевич, сколько пулевых отверстий на боку и на брюхе. Где пса прикончили, там, возможно, и хозяина пытали.
Полковник Гущин глядел на труп собаки.
– Поехали к нему на виллу прямо сейчас, – распорядился он.
В доме Миши Алтайского они сразу поняли – это то самое место, где «решала» уголовного мира встретил свою смерть.
Ворота виллы оказались открыты настежь. Бронированная дверь дома распахнута. В холле на мраморном полу – следы крови. Видно было, что тело волокли здесь к входной двери. Страшный разгром царил в богато обставленной гостиной. На полу лужи крови. И рвоты.
Полковник Гущин подумал, что кровь, скорее всего, пса и его хозяина. А вот рвота – только хозяина. Ее обнаружили и на опрокинутом кожаном вольтеровском кресле у камина, и на подлокотнике дивана. И на перевернутом журнальном столике из флорентийской мозаики.
– Впечатление, что он здесь метался и его рвало, – заметил полковник Гущин, оглядываясь. – Пытался скрыться от убийцы?
Внутрь дома они тоже зашли сначала только вдвоем с начальником Одинцовского УВД – по настоянию Гущина, который просто пересиливал себя и буквально заставлял находиться в этом замкнутом помещении, насквозь пропитанном смертью и… заразой, как ему воображалось.
Что-то привлекло его внимание. Яркое, на полу. Он нагнулся и достал из-под опрокинутого кресла пластиковую бутылку.
– Очиститель для труб, – прочел этикетку начальник Одинцовского УВД. – Мать моя начальница…
Полковник Гущин покинул виллу сразу, как только туда зашли криминалисты-эксперты. Он оставил всю опергруппу делать полный осмотр дома, а сам отправился в морг. Он и не подозревал, что все последующие дни именно такой ритуал действий почти войдет у него в привычку.
И еще он понял там, на вилле: он не в состоянии нормально функционировать в прежнем своем профессиональном качестве в одиночку. Если дальше все так пойдет, то кончится для него грандиозным провалом. Психическим срывом и профессиональным позором. Утратой чести.
Ему необходим помощник. Напарник, на которого целиком можно положиться.
Он пока еще не отдавал себе ясного отчета – что же так удивило, насторожило и напугало его… да, именно напугало в этом деле, которое начальник Одинцовского УВД с ходу уверенно охарактеризовал, как…
– Классическая разборка, Федор Матвеевич, – заявил начальник полиции Одинцова. – Ясно как божий день. Мише Алтайскому отомстили жестоко свои же уголовники. И связано это, по всей видимости, с тем, что он на воровской сходке не просто поддержал, а продавил кандидатуру Петуни. Надо от этого отталкиваться, здесь связи искать и исполнителя его убийства. Он был дома вечером. К нему вломились – у него здесь камер полно, мы начнем пленки смотреть. К нему вломились и начали его убивать, пытать. А затем застрелили в затылок. Пуля в черепе. Так что и это уже зацепка. Возможно, что-то нам эта пуля подскажет. И собаку его здесь застрелили. В ней тоже штук пять пуль засело. Хотя гильз и здесь мы не нашли, видимо, их собрали. Но все равно есть над чем нам работать. Хотя… я таких разборок что-то давно не припомню. По накалу страстей и жестокости. Он ведь себе язык откусил…
– Химический ожог ротовой полости, гортани, пищевода, желудка, – сообщил полковнику Гущину судмедэксперт уже вечером в прозекторской, когда они оба были на вскрытии. – Видите, каково состояние слизистой и внутренностей? Ему влили в горло этот самый очиститель для труб в большом количестве. Он умер не сразу. Нам даже невозможно представить, какие адские мучения он вытерпел перед тем, как его прикончили выстрелом в затылок. Его рвало, но желудок его от кислоты очиститься не мог. Она медленно разъедала его изнутри на протяжении часа, если не больше. Это страшная боль. Он разорвал на своей груди рубашку… он сделал это сам – у него под ногтями хлопковые волокна, мы изъяли образцы. Болевой шок был настолько страшный, что в судорогах он откусил себе кончик языка. Я ничего подобного в своей практике не видел, Федор Матвеевич.
– Вы хотите сказать, что это не похоже на обычную криминальную разборку? – задумчиво спросил Гущин.
– Я хочу сказать, что если это разборка, то с подобными деталями мы до сих пор еще не сталкивались. Мы изъяли у него в доме много предметов и взяли достаточно образцов. Посмотрим, что расскажут следы ДНК. Дом – закрытое помещение, в таких местах всегда можно что-то обнаружить. Следы обычно остаются, как бы преступник ни осторожничал.
– А почему убийца не оставил его дома? – спросил тогда там, в прозекторской полковник Гущин. – Зачем надо было его вытаскивать, забирать собаку и везти на шоссе в Борки на проезжую дорогу?
– Мне местные оперативники сказали, что потерпевший часто заезжал за свежими раками в этот придорожный магазинчик, – ответил судмедэксперт. – Может, с этим как-то связано? А иначе какое другое объяснение столь нелогичным действиям убийцы, для которого оставить тело на вилле было бы в сто раз безопаснее, чем везти его в машине – пусть и ночью – и укладывать в нарочитой позе на дороге?
В тот момент девять дней назад полковник Гущин удовлетворился этим ответом, хотя и посчитал его недостаточным.
Однако последующие события заставили его в корне изменить как восприятие всего происходящего, так и подходы к оценке событий и фактов.
Глава 19
Нестыковки
– Значит, сначала вы все же решили, что это криминальная разборка, пусть и очень жестокая, – подытожил Клавдий Мамонтов после того, как они выслушали рассказ полковника Гущина.
Им уже принесли заказ. Полковник Гущин мрачно разглядывал двойную порцию овощного крем-супа из брокколи и, смочив антисептиком салфетку, медленно протирал ложку, все не решаясь попробовать зеленое варево. Макар и Мамонтов ели без всяких опасений и предосторожностей, да так, что за ушами трещало.
– Выглядело все так. Дом Алтайского осмотрели очень тщательно. Дверь у него входная массивная, бронированная, с тремя замками. Он открыл ее своему убийце сам – дверь не взломана была. А это значит – он знал того, кто к нему явился. И этот человек из его круга, то есть из уголовного мира. Так мы думали сначала. А потом… поняли, что, возможно, ошибаемся.
– Почему? – спросил Макар.
Гущин все никак не решался попробовать суп.
– Вы на диете, полковник? – небрежно бросил Макар.
– Нет.
– А что же привередничаете, как кисейная барышня? Между прочим, здесь кухня отменная. Или вы боитесь и супом заразиться?
Полковник Гущин сразу отправил ложку супа в рот – точнее в ту щель между двумя масками, прикрывающими теперь его нос и нижнюю губу.
Мамонтов под столом наступил Макару на кроссовку – заглохни ты! Тот пихнул его ногой – отстань. Сказал же – буду стебать его, это лекарство горькое, но действенное.