Пелагия и черный монах

Комплимент нарочно произнес тихим-претихим голосом, чтоб оппонент сразу начал прислушиваться, мобилизовал мышцы холки и непроизвольно наклонил голову вперед. Кроме того, в соответствии с законом зеркальности, после этого Коровин должен был говорить громко, напрягая связки. На этом первый этап складывающихся отношений был бы благополучно завершен, начальное психологическое преимущество получено.

Но доктор владел методой дискурсивного позиционирования не хуже полицмейстера. Должно быть, насобачился на своих пациентах. Если б разговор происходил не на территории Доната Саввича, а в некоем строгом кабинете с портретом государя императора на стене, преимущество было бы на стороне Феликса Станиславовича, а так что ж, пришлось менять аллюр на ходу.

Когда врач энергично сжал руку полковника, взгляда не отвел, а на лестные слова еле слышно произнес: «Помилуйте, какое уж тут счастье», Лагранж сразу понял, что не на того напал. Хозяин усадил посетителя в чрезвычайно удобное, но низкое и несколько запрокинутое назад кресло, сам же уселся к письменному столу, так что Феликс Станиславович был вынужден смотреть на Коровина снизу вверх. Инициатива диалога тоже сразу попала к доктору.

— Очень хорошо, что вы так быстро прибыли. Ну же, рассказывайте скорей.

— Что рассказывать? — смешался Лагранж.

— Как что? Всю жизнь вашего племянника, с самых первых дней. Когда начал держать головку, в сколько месяцев стал ходить, до какого возраста мочился в кровать. И родословную тоже, со всеми подробностями. Молодой человек у меня однажды был, еще до раптуса, и я провел первичный опрос, но нужно сверить данные…

Проклиная себя за неудачно выбранную легенду, полицмейстер принялся фантазировать и отвечать на миллион разных идиотских вопросов. Перейти к делу все никак не получалось.

— Да, служу в банке, — ответил он. — В «Волжско-Каспийском», старшим конторщиком.

— Ага, конторщиком. — Донат Саввич вздохнул, вынул из золотого портсигара с бриллиантовой монограммой папиросу, сдул с нее крошку табака. — А откуда у вас полоска на шее? Вот здесь. Такая бывает от постоянного соприкосновения с воротником мундира у военных… Или у жандармов.

Чертов докторишка! Битый час издевался, заставлял выдумывать всякую чепуху про детскую ветрянку и онанистические склонности обожаемого племянника, а сам отлично все понял!

Феликс Станиславович добродушно усмехнулся и развел руками, как бы отдавая должное проницательности собеседника. Нужно было снова менять тактику.

— М-да, господин Коровин. Вас на мякине не проведешь. Вы совершенно правы. Я не конторщик Червяков. Я заволжский полицмейстер Лагранж. Как вы понимаете, человек моего положения пустяками заниматься не станет. Я прибыл сюда по чрезвычайно важному делу, хоть и в неофициальном качестве. Дело это связано…

— С неким монахом, запросто разгуливающим по водам и пугающим по ночам глупых обывателей, — подхватил ушлый доктор, выпуская колечко дыма. — Чем же, позвольте осведомиться, сей фантом заинтересовал ваше везденоссующее, то есть я хотел сказать вездесущее ведомство? Уж не усмотрели ли вы в святом Василиске пресловутый призрак, которым стращают эксплуататоров господа марксисты?

Лагранж побагровел, готовый поставить зарвавшегося лекаришку на место, но здесь приключилось одно странное обстоятельство.

День нынче, в отличие от вчерашнего, выдался солнечным и необычайно теплым, вследствие чего окна кабинета были раскрыты. Погода стояла сладчайшая. Ни облачка, ни ветерка, сплошь золото листвы и переливчатое дрожание воздуха. Однако же распахнутая створка жалюзи вдруг качнулась — совсем чуть-чуть, но от профессионального взора полицмейстера эта аномалия не ускользнула. Так-так, намотал себе на ус Феликс Станиславович. Поглядим, что будет дальше.

Присматривая краешком глаза за интересной створкой, он понизил голос:

— Нет, Донат Саввич, на призрак коммунизма Черный Монах нисколько не похож. Однако же имеют место разброд и шатание среди обывателей, а это уже по нашей части.

— Стало быть, Ленточкин — полицейский филер? — Коровин удивленно покачал головой. — Ни за что не подумаешь. Видно, способный малый, далеко пошел бы. Но теперь, увы, навряд ли. Жалко мальчишку, он очень-очень плох. А хуже всего то, что я не могу сыскать ни одного хоть сколько-то сходного медицинского прецедента. Непонятно, как подступиться к лечению. А время уходит, драгоценное время. Долго он так не протянет…

Наконец-то разговор пошел о деле.

— Что он вам рассказал о событиях той ночи? — спросил полковник и вынул блокнот.

Доктор пожал плечами:

— Ничего. Ровным счетом ничего. Не в таком был состоянии, чтоб рассказывать.

Я ему несимпатичен, мысленно констатировал Лагранж, и до такой степени, что не желает нужным это скрывать. Ничего, голубчик, фактики ты мне все равно изложишь, никуда не денешься.

Вслух говорить ничего не стал, лишь выразительно постучал карандашом по бумаге: мол, продолжайте, слушаю.

— В прошлый вторник, то есть ровно неделю назад, на рассвете меня разбудил привратник. В дом ломился ваш «племянник», всклокоченный, расцарапанный, с выпученными глазами и совершенно голый.

— Как так? — не поверил Феликс Станиславович. — Совсем голый? И по острову так шел?

— Голее не бывает. Повторял все время одно и то же: «Credo, Domine, credo!» Поскольку он уже бывал у меня прежде, когда…

Знаю, знаю, нетерпеливо покивал полковник, дальше.

— Ах, даже так? — Доктор почесал переносицу. — Хм, значит, о первом своем визите он вам доложить успел… В общем, видя, в каком он состоянии, я велел пустить в дом. Какой там! Кричит, вырывается, двое санитаров в прихожую затащить не смогли. Попробовали накинуть одеяло — ведь холодно — то же самое: бьется, срывает с себя. Сгоряча надели смирительную рубашку, но тут у него такие конвульсии начались, что я велел снять. Я вообще противник насильственных способов лечения. Не сразу, совсем не сразу я понял…

Донат Саввич снял очки, не спеша протер стеклышки и только после этого продолжил свой рассказ.

— М-да, так вот. Не сразу я понял, что имею дело с небывало острым случаем клаустрофобии, когда больной не только боится любых помещений, но даже не выносит никакой одежды… Говорю вам, очень редкий случай, я такого ни в учебниках, ни в статьях не встречал. Поэтому и оставил вашего «племянника» для изучения. К тому же и переправить его отсюда не представляется возможным. Во-первых, простудится. Да и вообще, как везти нагишом в смысле общественной нравственности? Паломники будут фраппированы, да и архимандрит меня по головке не погладит.

Феликс Станиславович наморщил лоб, переваривая удивительные сведения. Про неспокойную створку жалюзи (которая, впрочем, больше не качалась) полицмейстер и думать забыл.

— Погодите, доктор, но… где же вы его держите? Голого на улице, что ли?

Коровин рассмеялся довольным, снисходительным смешком и встал.

— Пойдемте, старший конторщик, сами увидите.






* * *


Лечебница доктора Коровина располагалась в самом лучшем месте острова Ханаана, на пологом лесистом холме, поднимавшемся к северу от городка. Лагранжа с самого начала удивило отсутствие каких-либо заборов и ворот. Дорожка, выложенная веселым желтым кирпичом, петляла меж лужаек и рощиц, где на некотором отдалении друг от друга стояли домики самой разной конструкции: каменные, бревенчатые, дощатые; черные, белые и разноцветные; со стеклянными стенами и вовсе без окон; с башенками и магометанскими плоскими крышами — одним словом, черт знает что. Пожалуй, этот диковинный поселок несколько напоминал картинку из книжки «Городок в табакерке», которую маленький Филя очень любил в детстве, но с тех пор миновало чуть не сорок лет, и вкусы Лагранжа за это время сильно переменились.

Первое впечатление, еще до знакомства с Донатом Саввичем, было такое: доверили лечить сумасшедших еще большему сумасходу. Куда только смотрят губернские попечители?

Теперь же, идя за доктором вглубь больничной территории, полковник уже не смотрел на кукольные хижины, а держал в поле зрения густые кусты боярышника, обрамлявшие дорожку. Кто-то крался там, с другой стороны, и не слишком искусно — шуршал палой листвой, похрустывал ветками. Можно было бы в два прыжка оказаться по ту сторону живой изгороди и схватить топтуна за шиворот, но Лагранж решил не торопиться.

Свернули на узкую тропинку, вдоль которой протянулись застекленные теплицы с овощными грядками, цветами и плодовыми деревцами.

А вот это похвально, одобрил полковник, разглядев за прозрачными стенами и клубнику, и апельсины, и даже ананасы. Кажется, Коровин умел жить со вкусом.

У центральной оранжереи, похожей на океанский мираж — на пышно-зеленый тропический остров, парящий над тусклыми северными водами, врач остановился.

— Вот, — показал он. — Девятьсот квадратных саженей пальм, банановых деревьев, магнолий и орхидей. Обошлась мне в сто сорок тысяч. Зато получился истинный Эдем.

И тут терпение Лагранжа наконец лопнуло.

— Послушайте, вы, врачу-исцелися-сам! — грозно выкатил он глаза. — Я что, по-вашему, на цветочки приехал любоваться? Хватит вола крутить! Где Ленточкин?!

В гневе Феликс Станиславович бывал страшен. Даже портовые полицейские, дубленые шкуры — и те коченели. Но Донат Саввич и глазом не повел.

— Как где? Там, под стеклянным небом, среди райских кущ. — И показал на оранжерею. — Сам туда забился, в первый же день. Единственно возможное для него место. Тепло, стен и крыши не видно. Проголодается — съест какой-нибудь фрукт. Вода тоже имеется, водопровод. Вы хотели его видеть? Милости прошу. Только он дичится людей. Может спрятаться — там настоящие джунгли.

— Ничего, отыщем, — уверенно пообещал полицмейстер, рванул дверь и шагнул во влажную, липкую жару, от которой сразу размок воротничок, а по спине потекла щекотная струйка пота.

Пробежал рысцой по центральному проходу, вертя головой вправо-влево.

Донат Саввич сразу же отстал.

Ага! За размашистым растением неизвестного полковнику наименования — ядовито-зеленым, с хищными красными бутонами — мелькнуло нечто телесного цвета.

— Алексей Степаныч! — крикнул полицмейстер. — Господин Ленточкин! Постойте!

Куда там! Качнулись широкие глянцевые листья, послышался легкий шорох убегающих ног.

— Доктор, вы слева, я справа! — скомандовал Лагранж и ринулся в погоню.

Споткнулся о толстый, вьющийся по земле стебель, грохнулся во весь рост. Это-то и помогло. С пола Феликс Станиславович увидел кончик ноги, высовывающийся из-за волосатого ствола пальмы — шагах в десяти, не более. Вот ты где спрятался, голубчик.

Полковник встал, отряхнул локти и колени, крикнул:

— Ладно уж, Донат Саввич! Пускай. Не хочет — не надо.

Медленно двинулся через заросли, потом прыг в сторону — и схватил голого человека за плечи.

Он самый — дворянин Алексей Степанов Ленточкин 23 лет, никаких сомнений. Волосы каштановые вьющиеся, глаза голубые (в данный момент дико выпученные), лицо овальное, сложение худощавое, рост два аршина восемь вершков.

— Ну-ну, не трепещи ты, — успокоительно сказал полицмейстер, поскольку странно было бы обращаться к сумасшедшему и голозадому на «вы». — Я от владыки Митрофания, приехал тебе помочь.

Мальчишка не вырывался, стоял смирно, только очень уж дрожал.

— Сейчас я ему укольчик, чтоб не буянил, — раздался голос Коровина.

Оказалось, что в кармане у доктора имелась плоская металлическая коробочка. В полминуты Донат Саввич собрал шприц и заправил его прозрачной жидкостью из маленького пузырька, но Алеша вдруг жалобно заплакал и припал к груди полицмейстера. Непохоже было, что он склонен к буйству.

— Я вижу, что ошибался и вы ему действительно горячо любимый дядя, — хладнокровно заметил Коровин, засовывая снаряженный шприц в карман.

— Ну вас к черту, — отмахнулся Лагранж и стал неловко гладить безумца по кудрявому затылку. — Ай-я-яй, как нас напугали нехорошие бяки. А вот мы им зададим. А вот мы им а-та-та. Я Василиска этого в два счета выловлю, у меня не забалует. Только сунется, тут ему и конец.

Ленточкин всхлипывал, но уже не так судорожно, как вначале.

Чуть отодвинувшись, полковник вкрадчиво спросил:

— Что стряслось-то, а? Ну тогда, ночью? Ты говори, не бойся.

— Тс-с-с, — прошипел юноша, приложив палец к губам. — Он услышит.

— Кто, Черный Монах? Ничего он не услышит. Он днем спит, — сказал ему Феликс Станиславович, обрадовавшись членораздельным словам. — Ты тихонечко, он и не проснется.

Пугливо покосившись на Коровина, безумец придвинулся вплотную к Лагранжу и зашептал ему на ухо:

— Крест — он не крест, а совсем наоборот. Кррррр по стеклу, стены тррррр, потолок шшшш, и не убежишь. Дверь маленькая, не пролезть. А окошки вообще, вот такусенькие. — Он показал пальцами. — Домок прыг-скок, избушка на курьих ножках.