Патрик Мелроуз. Книга 1 [сборник]

— Увы, так и неизвестно. Разумеется, личность — выдумка чистой воды. Но к этому выводу я пришел неверным путем.

— Каким же?

— Я о нем не думал.

— Как раз это англичане и имеют в виду, когда говорят: «Он относится к этому философски». Это значит, что человек перестает о чем-то думать, — объяснила Анна, прикуривая сигарету.

— Как бы то ни было, — негромко произнес Виктор, — мои сегодняшние размышления напоминают жалобы моего бывшего студента, что в моих семинарах «нет изюминки».

Присев на краешек стола, Анна скинула с ноги парусиновую туфлю. Радовало то, что Виктор снова приступил к работе, хотя и без особого успеха. Она положила босую ступню ему на колено и спросила:

— Скажите, профессор, это моя ступня?

— Что ж, некоторые философы ответили бы, что в определенных обстоятельствах это можно определить, причинив ей боль, — изрек Виктор, обхватив ступню ладонями.

— А не проще ли доставить ей удовольствие?

— Видите ли, — сказал Виктор, делая вид, что серьезно обдумывает нелепый вопрос, — в философии, равно как и в жизни, удовольствие чаще оказывается галлюцинацией. Боль — это ключ к обладанию. — Он жадно раскрыл рот, будто готовясь откусить гамбургер, а потом закрыл его, нежно перецеловал все пальцы на ноге и выпустил ее.

— Я сейчас. — Анна скинула другую туфлю и осторожно пошла по нагретому гравию к двери в кухню.

Виктор с удовлетворением отметил, что в Древнем Китае подобную игру с ногой сочли бы чрезвычайно интимной. Для китайцев обнаженная ступня была эротичнее обнаженных гениталий. Ему лестно было представить необузданную мощь своей страсти в другое время и в другом месте. В памяти всплыли строки из «Мальтийского еврея»: «Ты совершил прелюбодеяние, но это было в другой стране. К тому же девка умерла»{33}. В прошлом он был соблазнителем, который основывал свои победы на принципах утилитаризма в погоне за суммарным увеличением общего наслаждения, но после встречи с Анной хранил невиданную прежде верность. Не обладая физической привлекательностью, он соблазнял женщин своим умом. Чем уродливее и знаменитее он становился, тем приметнее делался разительный контраст между инструментом соблазнения (его речами) и инструментом наслаждения (его телом). Привычная схема новых любовных побед подчеркивала этот аспект проблемы психофизической связи между душой и телом больше, чем близкие отношения, поэтому Виктор решил, что пришло время обзавестись живой девкой в этой стране. Самым сложным было не путать физическое отсутствие с психологическим.

На террасу вернулась Анна с двумя стаканами апельсинового сока, вручила один Виктору.

— О чем задумался?

— О возможности сохранить личность при переносе в другое тело, — соврал Виктор.

— Ну вот ты целовал бы мне ноги, если бы я выглядела как канадский лесоруб?

— Да, если бы знал, что в его теле — ты, — благородно ответил Виктор.

— Даже в ботинках с металлическими носками?

— Совершенно верно.

Они обменялись улыбками. Виктор отпил апельсинового сока и спросил:

— Как вы съездили с Элинор?

— По дороге домой я решила, что каждый из гостей, приглашенных сегодня к ужину, так или иначе дурно отзовется обо всех остальных. Ты наверняка полагаешь, что с моей стороны это очень примитивно и по-американски, но я не могу понять, зачем проводить вечер с теми, кого ты весь день оскорблял.

— Чтобы было чем оскорбить их на следующий день.

— Ах, ну конечно же, — вздохнула Анна. — Завтра уже будет другой день{34}. Все будет иначе, но точно так же.

Виктор встревоженно посмотрел на нее:

— Вы всю дорогу измывались друг над другом или только надо мной и Дэвидом?

— Не то и не другое. Но, судя по тому, как оскорбились все остальные, я поняла, что нам предстоит разбиться на мелкие группы, чтобы каждый смог оскорбить каждого.

— Так ведь в этом же и заключается вся прелесть ситуации: нужно дурно отзываться обо всех, кроме собеседника, чтобы он проникся своим привилегированным положением.

— По-моему, как минимум в одном случае это правило не сработало, и оскорбленными остались все без исключения.

— А ты не хочешь проверить свою теорию и дурно отозваться о ком-нибудь из гостей?

— Что ж, если ты настаиваешь… — рассмеялась Анна. — Николас Пратт — законченный мудак.

— Ну, это объяснимо. Он хотел сделать карьеру политика, но его поймали на том, что тогда считалось супружеской изменой, а теперь называется открытым браком. Интрижки обычно заводят после того, как получают министерский портфель, а Николас ухитрился вляпаться в скандал как раз во время предвыборной кампании, баллотируясь от лейбористов в традиционно лейбористском округе.

— Какой одаренный мальчик, — сказала Анна. — А за что именно его изгнали из рая?

— За то, что жена застукала его в постели с двумя красотками и не встала на его защиту.

— Видно, ей места не осталось. Но ты прав: он очень неудачно выбрал время. В наши дни он вещал бы с телеэкрана, что групповой секс очень раскрепощает.

Виктор сложил ладони домиком и с напускным изумлением произнес:

— В некоторых отдаленных регионах Англии члены избирательных комитетов тори до сих пор с осуждением относятся к практике группового секса.


Анна уселась к Виктору на колени:

— А скажи-ка мне, двое — это группа?

— К сожалению, только часть группы.

— Значит, у нас с тобой частично групповой секс? — притворно ужаснулась Анна, ероша Виктору волосы. — Какой кошмар.

— В итоге, — невозмутимо продолжил Виктор, — лишившись возможности удовлетворить свои политические амбиции, Николас забыл о карьере, благо его внушительное состояние это позволяло.

— Нет, я не стану причислять его к жертвам, — сказала Анна. — Все-таки в постели с двумя девицами — это не в душевой Освенцима.

— У тебя очень высокие стандарты.

— И да, и нет. Боль, даже самая малая, засчитывается, если больно по-настоящему, но не засчитывается, если ее холят и лелеют. А наш страдалец путешествует в компании укуренной школьницы, она всю дорогу куксилась на заднем сиденье. Двух таких маловато будет, ему надо затащить в постель тройняшек.

— А как ее зовут?

— Бриджит, фамилии не помню. Что-то нарочито английское, типа Хоп-Скотч. — Анна решила побыстрее сменить тему, пока Виктор не углубился в размышления о том, какое именно место занимает Бриджит в обществе. — А еще мы, как ни странно, посетили парк аттракционов под названием «Ле вестерн».

— Ох, с чего вам вздумалось?

— Ну, насколько я поняла, Патрик очень хочет там побывать, но Элинор не намерена уступать ему пальму первенства.

— Может быть, она просто хотела убедиться, что сыну там будет интересно?

— Ну, в Додж-Сити всегда побеждает тот, кто стреляет первым, — заявила Анна, изобразив, будто выхватила револьвер из кобуры.

— Похоже, тебя тоже обуял дух соревнования, — сухо заметил Виктор.

— Если бы она действительно заботилась о сыне, то взяла бы его с нами. Заодно и спросила бы его, интересно ему или нет.

Виктору не хотелось спорить с Анной. Ее мнение об окружающих его совершенно не интересовало, за исключением тех случаев, когда служило иллюстрацией принципиальной проблемы или поводом для шутки. Он предпочитал идти на уступки, демонстрируя при этом ту или иную степень снисходительности, в зависимости от настроения.

— Ну все, из сегодняшних гостей больше обсуждать некого, — сказал он. — Кроме Дэвида. Но мы-то знаем, как ты к нему относишься.

— Кстати, я должна прочесть хотя бы главу из «Жизни двенадцати цезарей», прежде чем вернуть книгу Дэвиду.

— Ознакомься с главами про Нерона и Калигулу, — предложил Виктор. — Дэвид их очень любит. Пример Нерона — прекрасная иллюстрация того, что происходит, когда посредственный артистический талант обретает абсолютную власть. А история Калигулы доказывает, что те, кто жил в постоянном страхе, при первой возможности сами начинают всех стращать.

— Это готовый рецепт так называемого превосходного воспитания. Ребенка сначала запугивают, а затем постепенно превращают в того, кто запугивает других. Да и общение с женщинами следует ограничить, чтобы не отвлекали почем зря.

Виктор решил не обращать внимания на очередное язвительное замечание Анны об английских частных школах.

— Между прочим, Калигула хотел быть образцовым императором, — невозмутимо продолжил он. — В первые месяцы правления его превозносили за великодушие. Но желание заставить других испытать то, что испытал сам, неизбежно, как сила тяжести, и справиться с этим способны лишь немногие.

Анну позабавила явная психологическая подоплека этого обобщения. Вероятно, по прошествии достаточного времени давно умершие для Виктора оживали.

— Нерона я не люблю за то, что он довел Сенеку до самоубийства, — продолжал Виктор. — Я знаю, что между учеником и учителем могут сложиться напряженные отношения, но их необходимо держать под контролем.

— Но ведь Нерон тоже наложил на себя руки, это не киношники выдумали?

— К самоубийству он отнесся с гораздо меньшим энтузиазмом. Сначала долго примеривался, где именно пронзить клинком тело «в пятнах и с дурным запахом», а потом стенал: «Какой великий артист погибает!»{35}

— Можно подумать, ты при этом присутствовал.

— В детстве книга произвела на меня неизгладимое впечатление.

— Вот-вот, на меня такое же впечатление произвел говорящий мул Фрэнсис{36}, — сказала Анна, вставая с покряхтывающего плетеного кресла. — Ладно, пойду я набираться недостающих детских впечатлений. А до ужина напиши для меня одно предложение, — ласково попросила она. — У тебя все получится.

Виктору нравилось, когда его упрашивали. Он посмотрел на нее, как послушный ребенок, и смущенно ответил:

— Постараюсь.

Она прошла сквозь сумрачную кухню и поднялась по узкой лестнице в спальню. Впервые с самого утра предоставленная самой себе, Анна захотела принять ванну. Виктор обожал нежиться в ванне, подкручивая кран большим пальцем ноги, и очень сердился, если горячей воды в баке не хватало для этой важной церемонии. А если принять ванну сейчас, то можно будет спокойно почитать перед ужином.

На самом верху стопки книг на прикроватной тумбочке лежал «Прощай, Берлин»{37}; было бы гораздо интереснее перечитать этот роман, чем погружаться в мрачные жизнеописания цезарей. Мысли о предвоенном Берлине напомнили Анне ее собственное замечание о душевых в Освенциме. Неужели и она переняла английскую привычку шутить по любому поводу? Все лето она истощала душевные силы ради того, чтобы поддерживать разговоры о пустяках. Ее постепенно развращали и утонченная, томная английская манера вести беседу, и привычка оборачивать свои слова предохранительной пленкой иронии, и страх показаться занудой, и утомительные способы всего этого избежать.

Кроме того, она устала и от противоречивого отношения Виктора к этим чисто английским ценностям. Сейчас трудно было сказать, кто он: двойной агент, серьезный мыслитель, притворяющийся перед королями горы, к которым с натяжкой можно было отнести и Мелроузов, что его восхищает непринужденная никчемность их существования. А может быть, он и вовсе тройной агент, который усиленно делает вид, что его не соблазняет возможность прикоснуться хотя бы к краешку этой жизни.

Анна с вызовом взяла с тумбочки «Прощай, Берлин» и направилась в ванную.

Солнце скрылось за крышей высокого узкого дома. За столом под платаном Виктор надел свитер. Бесформенное одеяние придавало ему уверенности в себе. Из дома слышалось журчание воды — Анна принимала ванну. Тонким неразборчивым почерком Виктор написал предложение. Потом еще одно.