Парк Горького
Часть 32 из 34 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Шутишь? Ну-ну. А хочешь узнать, как Яшка меня вычислил? – спросил Виноградов с усмешкой. – За что я его убил?
– Я и так знаю, – ответил Опалин. И, прыгнув вперед, вырвал у эксперта пистолет, который тот достал втихомолку, рассчитывая прихватить с собой на тот свет своего врага. – Все из-за конфеты, которую Яша нашел в комнате Груздевой. Ты хорошо вычистил за собой, но конфета закатилась за горшки, и ты ее не заметил. А на ней остался след твоих зубов, с характерным дефектом. Я расспросил ребят и понял, что Яша позже спускался в цокольный этаж. Наверное, хотел узнать, что нового, и среди улик увидел не ту конфету, которую он нашел. Ты ее подменил, Аркаша. Не знаю, что ты ему наплел и как уговорил его встретиться с тобой в саду «Эрмитаж», но… тебе не стоило трогать парня. И еще я думал, откуда тот, кто предупредил бандитов, знал о Большой Пироговской – так ведь Яша упомянул при тебе об этом. Оставалось только понять, где ты мог прятать ценности – вряд ли на квартире, а вот дача, на которую ты нас приглашал в прошлом году, – другое дело. Я немножко подтолкнул тебя – послал в Орел несколько телеграмм и через Петровича дал знать, что вот-вот доберусь до главаря. Через границу кто ценности возил?
– Я ничего тебе не скажу, – прошелестел Аркадий. – Ничего.
– Ну и не надо. Сами найдем.
– Отвези меня в больницу, – попросил Виноградов. – Бери все, я никому не скажу. Только отвези…
– После того, как ты зарезал Яшу, убил своих подельников и бабу? Ну, нет… А ты еще что тут забыл?
Последний вопрос был обращен к Казачинскому, который неожиданно возник за окном. В руке Юра держал увесистый камень.
– Я, это… – пробормотал Юра, – за Виноградовым пришел. Из-за Яши… Я на квартиру, там Аркадия не нашел, разговорился с дворником, он мне сказал насчет дачи… ну, я и приехал… на электричке… Только не знал, куда идти, заплутал немного…
– Ну, молодец, – сказал Опалин после паузы. – А как ты догадался, что это он?
– Пошел в отдел кадров и попросил дела. Искал, кто раньше был связан с Орлом.
– Петрович уже наводил справки в отделе кадров, – заметил Иван. – И ничего не обнаружил.
– Да, но у Виноградова из дела почему-то пропали полгода, которые он провел неизвестно где. И они совпадают с тем временем, когда Марья Груздева сидела в тюрьме в ожидании расстрела. Я и решил, что он, а не Сергей был тем, кто ее спас. В смысле Сергей помогал, а задумал все Виноградов… Наверное, он как-то был связан с тюремной больницей, потому что женщина, которую расстреляли вместо Груздевой, была тяжело больна. Врачу проще осуществить такую подмену… И на Пречистенке семью отравили цианистым калием. Это не тот яд, который можно легко достать, но если ты эксперт угрозыска – другое дело.
– А ты сообразительный, – усмехнулся Опалин. – Что ж, хвалю… Камень-то зачем прихватил?
– Ну так… У меня же оружия нет пока… – Казачинский смущенно поглядел на камень и бросил его. – Я и решил, на всякий случай…
– Ну, на всякий случай и камень сгодится, – хмыкнул Опалин.
Он заметил, что Виноградов больше не шевелится, подошел и потрогал его пульс, после чего закрыл убитому глаза.
– Он умер? – спросил Юра.
– Как видишь. Придется тебе сейчас пилить обратно на станцию Немчиновка, связываться с Москвой и вызывать наших. Тут серьезные ценности, и оставлять их нельзя, так что давай, Юра. Чем быстрее мы с этим развяжемся, тем быстрее вернемся домой.
Глава 26. Парашютная вышка
Я пережил и многое, и многих, И многому изведал цену я.
Петр Вяземский
Юра Казачинский устал. Мучило его вовсе не ощущение физической усталости, когда все мышцы ноют и силы остаются только на то, чтобы доползти до кровати, рухнуть на нее и забыться сном. Он устал, если можно так выразиться, морально. Смерть Яши, с которым он успел подружиться, сознание того, что человек, которого считаешь своим, может оказаться предателем, расправа, которую учинил Опалин, – все это произошло слишком стремительно и подействовало на него слишком сильно. Он чувствовал, что ему становится невмоготу. А ему хотелось чего-то светлого, хорошего, чистого. И он знал, в чьих силах его исцелить, – и стремился к этому человеку, как только Иван его отпустил.
«Пойду к Рае, – думал Юра, – посмотрю в ее милые глаза, положу голову ей на колени, и пусть она говорит что угодно, буду слушать ее чудесный голосок…» Но Рая была на даче и еще не возвращалась, он знал это, потому что звонил в квартиру ее родителей каждый день и выслушивал сухие ответы домработницы Ниловны, которая отчего-то его не жаловала. «А ведь я могу навестить ее на даче, теперь, когда все кончено, – мелькнуло у него в голове, и он вцепился в эту мысль, как утопающий в спасательный круг. – Не знаю, где их дача, спрошу у Ниловны… Но, может быть, Рая уже вернулась?»
Когда он добрался до ее дома, уже было довольно поздно, и вдоль московских улиц горели цепочки фонарей. Дверь открыла домработница. Это была дородная, плечистая, усатая баба неопределенного возраста, который, впрочем, был ближе к 50, чем к 30. Глазки-щелочки, волосы уложены в косу, несколько раз обернутую вокруг головы, число подбородков не поддается точному исчислению. Происходила она из глухой деревни и, попав в услужение к родителям Раи, занимавшим высокое положение, приобрела специфически развязные манеры, характерные для слуг важных хозяев.
– Ой, смотрите-ка, кто к нам пришел, – плаксиво промолвила Ниловна, хотя, кроме нее и Казачинского, вокруг никого не наблюдалось и смотреть было решительно некому. – Ну чего тебе?
– Рая дома? – пробормотал Юра, теряясь от этой агрессивной недоброжелательности, которую, как он чувствовал, он ничем не заслужил.
– Нету ее, нету, – решительно ответила Ниловна, – нету и не будет!
– Что ж она, на даче?
– Ну а где ж ей быть?
– А где у них дача?
– А зачем тебе знать-то?
– Затем, что хочу ее навестить. Адресок скажи, я туда съезжу.
Ниловна поглядела на него, качая головой.
– И не стыдно тебе!
– При чем тут стыд? – Казачинский знал, что нельзя злиться на эту говорящую шавку, состоящую при семье Раи, но все же начал раздражаться. – Я люблю Раю и хочу ее увидеть. Что тут такого?
– Любит он ее, как же! – закудахтала Ниловна. – Да все про тебя давно известно, можешь байки-то про любовь не рассказывать! Квартиру ты нашу любишь, вот что! Сам-то из подвала, живешь на окраине, вот и решил – на х… в семью пробраться! Ничегошеньки у тебя не выйдет, понял?
– Что вы несете? – растерялся Юра.
– Любовь-морковь! – презрительно сказала домработница. – Хватит уже рассусоливать-то! Тебе не Рая нужна, тебе жилплощадь наша нужна, связи ее отца! Ишь, хитренький какой! Думал, раз рожа смазливая, никто тебя не раскусит? И не таких раскусывали!
– Да ты спятила совсем, дура старая, – сказал Казачинский с отвращением. – Что ты несешь?
– Я спятила? – взвизгнула домработница. – Ничего я не спятила! Ишь ты какой! Ты что же, решил, я все это придумала? Ты ее отцу сразу же не понравился! Он сразу же сказал – не надо нам нищих, которые ни на одной работе не задерживаются! Живешь в своем подвале? Ну и живи! Наши хоромы тебе все равно не обломятся…
– Что ты мелешь, – возмутился Юра, – никогда ее отец такого не говорил! Я ему все рассказал, и кто я, и откуда, и он предложил мне поработать в его ведомстве, в угрозыске…
– Вот! – победно объявила Ниловна. – Этим ты себя и выдал! Мол, на все готов, лишь бы к вам пролезть! Да кто в угрозыск-то в здравом уме работать пойдет? Очень надо – бандитов всяких ловить, чтобы они тебя убили потом! Для порядочных людей есть порядочная работа… Если бы отец Раи захотел тебе помочь, он бы тебя в совсем другое место определил! Ты бы слышал, как он над тобой смеялся: «Ничего у него в угрозыске не выйдет, а если его пристрелят, еще проще – избавимся от него раз и навсегда…»
Казачинский похолодел. Нельзя сказать, чтобы он хорошо знал отца Раи, но, общаясь с ним, Юра заметил, что выражение «раз и навсегда» тот употребляет очень часто.
– Эх ты! – продолжала домработница, неверно истолковав выражение его лица. – Куда ты полез-то, дурья башка? Думаешь, Раю охмуришь, и дело в шляпе? Не для тебя красна девица росла! У нее уже другой есть жених, заместитель ее отца, человек серьезный, не то что ты! На дачу, видите ли, ты к ней собрался! – злобно передразнила Ниловна. – Да к ним на дачу сам товарищ Ягода ездит в гости, куда уж тебе, малахольному! Полез ты со свиным рылом в калашный ряд…
Казачинский стоял, испытывая ни с чем не сравнимое чувство унижения, которое было в тысячу раз хуже всего, что он пережил за последние дни. Он не знал за собой никакой вины, не строил никаких расчетов, но то, что его сначала разыграли в домино, чтобы от него избавиться, а теперь устами прислуги высказывали, что он недостоин их общества, – нет, это было слишком.
Он поднял глаза и в глубине квартиры увидел Раю. Она просто стояла и смотрела на него, но у него сердце оборвалось, когда он заметил этот взгляд.
– Рая! – крикнул он, не сдержавшись. – Рая!
Значит, Ниловна соврала и Рая была дома; а может быть, она даже не ездила на дачу; но почему… почему…
– Я же сказала, что выпровожу его, – проворчала Ниловна, обращаясь к девушке. – Я ему все высказала, честь по чести, чтобы он не думал, что тут дураки живут.
– Рая, это неправда! – возмутился Казачинский.
– Что неправда, Юра? – спросила Рая устало. – Папа прав: ты мне не пара. И… давай покончим на этом.
– Почему я тебе не пара? Я же на все был готов, чтобы ты… чтобы твой отец был мной доволен! Я… Рая! Посмотри на меня! Как ты могла поверить во все, что они… что они…
Он задыхался, ему не хватало слов. Рая поглядела на него и отвела глаза.
– Я думаю, Юра, тебе лучше уйти, – сказала она. – Мы не подходим друг другу. Ты хороший человек, но…
– Это правда, что у тебя есть другой? – перебил ее Казачинский.
– Это не важно.
– Не важно? Рая! Ты же знаешь меня, я всегда был с тобой честен! Я ничего никогда от тебя не скрывал… Почему, если ты меня разлюбила, ты просто не сказала мне… За что мне это все?
– Ты был такой настойчивый, – пробормотала Рая, – и вообще, знаешь, с тобой так трудно говорить…
– Рая, послушай, но это же неправда! То, что твой отец придумал обо мне… да он меня всего несколько раз видел! Как он может что-то знать обо мне…
– Юра, у меня болит голова, – пробормотала девушка, делая шаг назад. – И… хватит об этом, хорошо? Пожалуйста, уходи. Уходи и больше не возвращайся. И звонить мне не надо – я не буду отвечать.
Она скрылась в комнате, а Казачинский стоял, как пораженный громом, и опомнился только тогда, когда Ниловна с грохотом захлопнула дверь, прокричав на прощание:
– Нам тут примаков не надо!
Он не помнил, как вышел из дома. На улице его толкали – он даже не обращал внимания, шагал, как сомнамбула, наугад, плохо понимая, что происходит. Изничтожили, растерли – за что? Сколько раз говорили – и устно, и печатно, – что в Советском Союзе все равны, и вот, пожалуйста – он не подходит Рае, потому что беден, потому что ее отец принимает на даче Ягоду, а еще – имеет заместителя, который подходит дочери куда больше, чем бывший трюкач. Примак – в деревнях так называется нищий зять, который приходит жить к родителям невесты на все готовое. Примак… о-хо-хо… И само-то слово дрянное, а в устах такой, как Ниловна, и вовсе звучит как приговор.
Юра зашел в пивную, потом еще в одну, потом сел не в тот трамвай и оказался возле парка Горького. Доподлинно неизвестно, что он там делал, но вскоре после одиннадцати смотритель парашютной вышки вызвал милицию, пожаловавшись на то, что какой-то хулиган остался на верхней площадке после закрытия и, кажется, собирается оттуда спрыгнуть.
– Как же вы его пропустили? – мрачно спросил милиционер, которому вовсе не улыбалась мысль подниматься в темноте на высоту в 35 метров.
– Да на нем форма угрозыска была!
– Ну вот пусть угрозыск с ним и разбирается, – вынес соломоново решение милиционер и позвонил куда следует.
Освещенный парк сверху был виден как на ладони, и сбоку чернела лента Москвы-реки, а возле набережной стоял пароход-ресторан, все окна которого ярко горели. Оттуда до Казачинского доносились обрывки джазовой мелодии. «Дослушаю, а потом прыгну вниз», – решил он. Ветер шевелил его волосы. От выпитого пива он не опьянел, а скорее отяжелел и утвердился в своем намерении, что жить теперь ему незачем, а раз так, остается только умереть.
– Юра!
Он узнал голос Опалина и рефлекторно повернулся в ту сторону. И в самом деле, в нескольких шагах от него стоял Иван.
– Не надо ко мне подходить, – предупредил Казачинский. – Я все равно прыгну.
– Я и так знаю, – ответил Опалин. И, прыгнув вперед, вырвал у эксперта пистолет, который тот достал втихомолку, рассчитывая прихватить с собой на тот свет своего врага. – Все из-за конфеты, которую Яша нашел в комнате Груздевой. Ты хорошо вычистил за собой, но конфета закатилась за горшки, и ты ее не заметил. А на ней остался след твоих зубов, с характерным дефектом. Я расспросил ребят и понял, что Яша позже спускался в цокольный этаж. Наверное, хотел узнать, что нового, и среди улик увидел не ту конфету, которую он нашел. Ты ее подменил, Аркаша. Не знаю, что ты ему наплел и как уговорил его встретиться с тобой в саду «Эрмитаж», но… тебе не стоило трогать парня. И еще я думал, откуда тот, кто предупредил бандитов, знал о Большой Пироговской – так ведь Яша упомянул при тебе об этом. Оставалось только понять, где ты мог прятать ценности – вряд ли на квартире, а вот дача, на которую ты нас приглашал в прошлом году, – другое дело. Я немножко подтолкнул тебя – послал в Орел несколько телеграмм и через Петровича дал знать, что вот-вот доберусь до главаря. Через границу кто ценности возил?
– Я ничего тебе не скажу, – прошелестел Аркадий. – Ничего.
– Ну и не надо. Сами найдем.
– Отвези меня в больницу, – попросил Виноградов. – Бери все, я никому не скажу. Только отвези…
– После того, как ты зарезал Яшу, убил своих подельников и бабу? Ну, нет… А ты еще что тут забыл?
Последний вопрос был обращен к Казачинскому, который неожиданно возник за окном. В руке Юра держал увесистый камень.
– Я, это… – пробормотал Юра, – за Виноградовым пришел. Из-за Яши… Я на квартиру, там Аркадия не нашел, разговорился с дворником, он мне сказал насчет дачи… ну, я и приехал… на электричке… Только не знал, куда идти, заплутал немного…
– Ну, молодец, – сказал Опалин после паузы. – А как ты догадался, что это он?
– Пошел в отдел кадров и попросил дела. Искал, кто раньше был связан с Орлом.
– Петрович уже наводил справки в отделе кадров, – заметил Иван. – И ничего не обнаружил.
– Да, но у Виноградова из дела почему-то пропали полгода, которые он провел неизвестно где. И они совпадают с тем временем, когда Марья Груздева сидела в тюрьме в ожидании расстрела. Я и решил, что он, а не Сергей был тем, кто ее спас. В смысле Сергей помогал, а задумал все Виноградов… Наверное, он как-то был связан с тюремной больницей, потому что женщина, которую расстреляли вместо Груздевой, была тяжело больна. Врачу проще осуществить такую подмену… И на Пречистенке семью отравили цианистым калием. Это не тот яд, который можно легко достать, но если ты эксперт угрозыска – другое дело.
– А ты сообразительный, – усмехнулся Опалин. – Что ж, хвалю… Камень-то зачем прихватил?
– Ну так… У меня же оружия нет пока… – Казачинский смущенно поглядел на камень и бросил его. – Я и решил, на всякий случай…
– Ну, на всякий случай и камень сгодится, – хмыкнул Опалин.
Он заметил, что Виноградов больше не шевелится, подошел и потрогал его пульс, после чего закрыл убитому глаза.
– Он умер? – спросил Юра.
– Как видишь. Придется тебе сейчас пилить обратно на станцию Немчиновка, связываться с Москвой и вызывать наших. Тут серьезные ценности, и оставлять их нельзя, так что давай, Юра. Чем быстрее мы с этим развяжемся, тем быстрее вернемся домой.
Глава 26. Парашютная вышка
Я пережил и многое, и многих, И многому изведал цену я.
Петр Вяземский
Юра Казачинский устал. Мучило его вовсе не ощущение физической усталости, когда все мышцы ноют и силы остаются только на то, чтобы доползти до кровати, рухнуть на нее и забыться сном. Он устал, если можно так выразиться, морально. Смерть Яши, с которым он успел подружиться, сознание того, что человек, которого считаешь своим, может оказаться предателем, расправа, которую учинил Опалин, – все это произошло слишком стремительно и подействовало на него слишком сильно. Он чувствовал, что ему становится невмоготу. А ему хотелось чего-то светлого, хорошего, чистого. И он знал, в чьих силах его исцелить, – и стремился к этому человеку, как только Иван его отпустил.
«Пойду к Рае, – думал Юра, – посмотрю в ее милые глаза, положу голову ей на колени, и пусть она говорит что угодно, буду слушать ее чудесный голосок…» Но Рая была на даче и еще не возвращалась, он знал это, потому что звонил в квартиру ее родителей каждый день и выслушивал сухие ответы домработницы Ниловны, которая отчего-то его не жаловала. «А ведь я могу навестить ее на даче, теперь, когда все кончено, – мелькнуло у него в голове, и он вцепился в эту мысль, как утопающий в спасательный круг. – Не знаю, где их дача, спрошу у Ниловны… Но, может быть, Рая уже вернулась?»
Когда он добрался до ее дома, уже было довольно поздно, и вдоль московских улиц горели цепочки фонарей. Дверь открыла домработница. Это была дородная, плечистая, усатая баба неопределенного возраста, который, впрочем, был ближе к 50, чем к 30. Глазки-щелочки, волосы уложены в косу, несколько раз обернутую вокруг головы, число подбородков не поддается точному исчислению. Происходила она из глухой деревни и, попав в услужение к родителям Раи, занимавшим высокое положение, приобрела специфически развязные манеры, характерные для слуг важных хозяев.
– Ой, смотрите-ка, кто к нам пришел, – плаксиво промолвила Ниловна, хотя, кроме нее и Казачинского, вокруг никого не наблюдалось и смотреть было решительно некому. – Ну чего тебе?
– Рая дома? – пробормотал Юра, теряясь от этой агрессивной недоброжелательности, которую, как он чувствовал, он ничем не заслужил.
– Нету ее, нету, – решительно ответила Ниловна, – нету и не будет!
– Что ж она, на даче?
– Ну а где ж ей быть?
– А где у них дача?
– А зачем тебе знать-то?
– Затем, что хочу ее навестить. Адресок скажи, я туда съезжу.
Ниловна поглядела на него, качая головой.
– И не стыдно тебе!
– При чем тут стыд? – Казачинский знал, что нельзя злиться на эту говорящую шавку, состоящую при семье Раи, но все же начал раздражаться. – Я люблю Раю и хочу ее увидеть. Что тут такого?
– Любит он ее, как же! – закудахтала Ниловна. – Да все про тебя давно известно, можешь байки-то про любовь не рассказывать! Квартиру ты нашу любишь, вот что! Сам-то из подвала, живешь на окраине, вот и решил – на х… в семью пробраться! Ничегошеньки у тебя не выйдет, понял?
– Что вы несете? – растерялся Юра.
– Любовь-морковь! – презрительно сказала домработница. – Хватит уже рассусоливать-то! Тебе не Рая нужна, тебе жилплощадь наша нужна, связи ее отца! Ишь, хитренький какой! Думал, раз рожа смазливая, никто тебя не раскусит? И не таких раскусывали!
– Да ты спятила совсем, дура старая, – сказал Казачинский с отвращением. – Что ты несешь?
– Я спятила? – взвизгнула домработница. – Ничего я не спятила! Ишь ты какой! Ты что же, решил, я все это придумала? Ты ее отцу сразу же не понравился! Он сразу же сказал – не надо нам нищих, которые ни на одной работе не задерживаются! Живешь в своем подвале? Ну и живи! Наши хоромы тебе все равно не обломятся…
– Что ты мелешь, – возмутился Юра, – никогда ее отец такого не говорил! Я ему все рассказал, и кто я, и откуда, и он предложил мне поработать в его ведомстве, в угрозыске…
– Вот! – победно объявила Ниловна. – Этим ты себя и выдал! Мол, на все готов, лишь бы к вам пролезть! Да кто в угрозыск-то в здравом уме работать пойдет? Очень надо – бандитов всяких ловить, чтобы они тебя убили потом! Для порядочных людей есть порядочная работа… Если бы отец Раи захотел тебе помочь, он бы тебя в совсем другое место определил! Ты бы слышал, как он над тобой смеялся: «Ничего у него в угрозыске не выйдет, а если его пристрелят, еще проще – избавимся от него раз и навсегда…»
Казачинский похолодел. Нельзя сказать, чтобы он хорошо знал отца Раи, но, общаясь с ним, Юра заметил, что выражение «раз и навсегда» тот употребляет очень часто.
– Эх ты! – продолжала домработница, неверно истолковав выражение его лица. – Куда ты полез-то, дурья башка? Думаешь, Раю охмуришь, и дело в шляпе? Не для тебя красна девица росла! У нее уже другой есть жених, заместитель ее отца, человек серьезный, не то что ты! На дачу, видите ли, ты к ней собрался! – злобно передразнила Ниловна. – Да к ним на дачу сам товарищ Ягода ездит в гости, куда уж тебе, малахольному! Полез ты со свиным рылом в калашный ряд…
Казачинский стоял, испытывая ни с чем не сравнимое чувство унижения, которое было в тысячу раз хуже всего, что он пережил за последние дни. Он не знал за собой никакой вины, не строил никаких расчетов, но то, что его сначала разыграли в домино, чтобы от него избавиться, а теперь устами прислуги высказывали, что он недостоин их общества, – нет, это было слишком.
Он поднял глаза и в глубине квартиры увидел Раю. Она просто стояла и смотрела на него, но у него сердце оборвалось, когда он заметил этот взгляд.
– Рая! – крикнул он, не сдержавшись. – Рая!
Значит, Ниловна соврала и Рая была дома; а может быть, она даже не ездила на дачу; но почему… почему…
– Я же сказала, что выпровожу его, – проворчала Ниловна, обращаясь к девушке. – Я ему все высказала, честь по чести, чтобы он не думал, что тут дураки живут.
– Рая, это неправда! – возмутился Казачинский.
– Что неправда, Юра? – спросила Рая устало. – Папа прав: ты мне не пара. И… давай покончим на этом.
– Почему я тебе не пара? Я же на все был готов, чтобы ты… чтобы твой отец был мной доволен! Я… Рая! Посмотри на меня! Как ты могла поверить во все, что они… что они…
Он задыхался, ему не хватало слов. Рая поглядела на него и отвела глаза.
– Я думаю, Юра, тебе лучше уйти, – сказала она. – Мы не подходим друг другу. Ты хороший человек, но…
– Это правда, что у тебя есть другой? – перебил ее Казачинский.
– Это не важно.
– Не важно? Рая! Ты же знаешь меня, я всегда был с тобой честен! Я ничего никогда от тебя не скрывал… Почему, если ты меня разлюбила, ты просто не сказала мне… За что мне это все?
– Ты был такой настойчивый, – пробормотала Рая, – и вообще, знаешь, с тобой так трудно говорить…
– Рая, послушай, но это же неправда! То, что твой отец придумал обо мне… да он меня всего несколько раз видел! Как он может что-то знать обо мне…
– Юра, у меня болит голова, – пробормотала девушка, делая шаг назад. – И… хватит об этом, хорошо? Пожалуйста, уходи. Уходи и больше не возвращайся. И звонить мне не надо – я не буду отвечать.
Она скрылась в комнате, а Казачинский стоял, как пораженный громом, и опомнился только тогда, когда Ниловна с грохотом захлопнула дверь, прокричав на прощание:
– Нам тут примаков не надо!
Он не помнил, как вышел из дома. На улице его толкали – он даже не обращал внимания, шагал, как сомнамбула, наугад, плохо понимая, что происходит. Изничтожили, растерли – за что? Сколько раз говорили – и устно, и печатно, – что в Советском Союзе все равны, и вот, пожалуйста – он не подходит Рае, потому что беден, потому что ее отец принимает на даче Ягоду, а еще – имеет заместителя, который подходит дочери куда больше, чем бывший трюкач. Примак – в деревнях так называется нищий зять, который приходит жить к родителям невесты на все готовое. Примак… о-хо-хо… И само-то слово дрянное, а в устах такой, как Ниловна, и вовсе звучит как приговор.
Юра зашел в пивную, потом еще в одну, потом сел не в тот трамвай и оказался возле парка Горького. Доподлинно неизвестно, что он там делал, но вскоре после одиннадцати смотритель парашютной вышки вызвал милицию, пожаловавшись на то, что какой-то хулиган остался на верхней площадке после закрытия и, кажется, собирается оттуда спрыгнуть.
– Как же вы его пропустили? – мрачно спросил милиционер, которому вовсе не улыбалась мысль подниматься в темноте на высоту в 35 метров.
– Да на нем форма угрозыска была!
– Ну вот пусть угрозыск с ним и разбирается, – вынес соломоново решение милиционер и позвонил куда следует.
Освещенный парк сверху был виден как на ладони, и сбоку чернела лента Москвы-реки, а возле набережной стоял пароход-ресторан, все окна которого ярко горели. Оттуда до Казачинского доносились обрывки джазовой мелодии. «Дослушаю, а потом прыгну вниз», – решил он. Ветер шевелил его волосы. От выпитого пива он не опьянел, а скорее отяжелел и утвердился в своем намерении, что жить теперь ему незачем, а раз так, остается только умереть.
– Юра!
Он узнал голос Опалина и рефлекторно повернулся в ту сторону. И в самом деле, в нескольких шагах от него стоял Иван.
– Не надо ко мне подходить, – предупредил Казачинский. – Я все равно прыгну.