Парк Горького

Несмотря на то, что принятыми за последние три года мерами в ряде крупных промышленных центров достигнуто некоторое улучшение жилищного положения рабочих, состояние жилищного дела на всей территории СССР продолжает оставаться тяжелым.

«О жилищной политике», 1928 г.



По долгу службы Опалин побывал во многих коммуналках, но та, в которой жила Елена Смирнова, с первого же взгляда производила удручающее впечатление. Она была грязна, обшарпана до крайней степени и вдобавок пропитана запахами дешевого алкоголя, грязных пеленок и адовой безнадежности. Звонок не работал, и пришлось как следует постучать, чтобы входную дверь отворили. Из трех человек, которые попались Опалину в коридоре, один носил тюремные наколки, а еще один, юнец с бегающими глазками, смахивал на мелкого воришку. Узнав, что гость явился из угрозыска, оба моментально скрылись в своих комнатах. Женщина с изможденным лицом, открывшая Опалину дверь, указала ему комнату Елены Смирновой.

– Тут Ленка, тут она! Муж ейный не вернулся ишшо, но он позже бывает. А что она натворила-то?

– Ну а вы как думаете? – вопросом на вопрос ответил Опалин. Ему было интересно, какую реакцию вызовут его слова.

– Ну не знаю я, не знаю, – оживилась соседка. – Или вы насчет дочки ейной пришли, Соньки?

– А вы хорошо ее знаете?

– Ну, хорошо не хорошо, но соседи ж были, пока она к своему хахалю не сбежала. Гордячка! – со смаком проговорила соседка. – Как учиться стала, все ей не то и все не так. Ну молодежь, – она сделала ударение на первом слоге, – нынче вся такая, что не разберешь…

Опалин был не прочь и дальше пообщаться со словоохотливой соседкой, но они стояли уже у двери Смирновой. Он собирался постучать, но дверь распахнулась, когда он только занес руку.

– Уполномоченный Опалин, московский уголовный розыск. Я по поводу вашего заявления о пропаже дочери, Софьи Левашовой.

– Вы ее нашли? – вырвалось у женщины, стоявшей на пороге. – Что с ней?

– Вы Елена Смирнова, мать Софьи?

– Да, я мать, мать! – с истерическим надрывом вскрикнула женщина. Она была худая, со светло-русыми волосами и мелкими, правильными чертами лица; длинная шея, должно быть, в молодости казалась гораздо красивее, а сейчас уже не производила прежнего впечатления. – Говорила ей – сто раз говорила – ничего хорошего из этого не выйдет! Поматросит он тебя и бросит…

– Простите, он – кто именно? – спросил Опалин и шагнул в комнату, вынудив таким образом собеседницу отодвинуться. Дверь за собой он тщательно прикрыл, не сомневаясь, впрочем, что если соседка захочет подслушать, то наверняка не станет стесняться.

– Ну Евгений его зовут, Евгений Богдановский, – с некоторым раздражением ответила Смирнова. – Познакомились они в автобусе, и он ей всю голову задурил. Надо получать высшее образование, надо то, надо се… Какое образование, вон на заводе нашем работницы нужны и зарабатывают неплохо. Но Сонька упорная, поступила в этот… пединститут имени Бубнова…

Опалин осмотрелся. Сомнений больше не оставалось – он попал в спичечный коробок, кем-то когда-то превращенный в человеческое жилище. В комнате не было и 16 аршин, положенных по закону на человека, но судя по тому, что в эти аршины были втиснуты аж целых три кровати, тут обитали как минимум трое.

– Книжки она читать стала! – выдала Елена таким тоном, словно ей лично нанесли тяжкое оскорбление. – Сцены мне делать! Вы, говорит, отребье, и все соседи – отребье, видеть вас не могу… Ну, среди соседей разные бывают, вон Николай Иваныч отсидел, но человек же хороший, просто оговорили его…

– А за что отсидел-то?

– Да за кражу. Три года дали…

Опалин знал, что за кражу – то есть тайное похищение имущества – в Советском Союзе три года не дают и что хорошему человеку Николаю Иванычу могли влепить такой срок только за грабеж – похищение открытое и сопряженное как минимум с угрозой обладателю имущества, причем совершенное не в первый раз. Но в его намерения не входило просвещать мать жертвы по поводу тонкостей уголовного законодательства.

– Я прошу вас описать подробно, что случилось перед исчезновением вашей дочери, – сказал Опалин. – Прежде всего, Софья с вами живет?

– Да не живет уже, – ответила Елена Смирнова, шмыгая носом. – Сбежала к Женечке своему. У него на Гоголевском бульваре комната…

– Отдельная?

– Нет, он там с теткой, а тетка, бесстыдница, на шестом десятке себе жениха нашла. Ну и съехала к нему, – с отвращением промолвила Елена. – Есть же такие, которые могут…

Она наконец села, сложив на коленях красные натруженные руки. Опалин пристроился на краешке кровати.

– Когда вы в последний раз видели свою дочь?

– Когда? Да шестого числа, наверное. Она приехала кое-какие вещи забрать. Сказала, что женит его на себе и не будет больше сидеть у нас на шее. А я ей – смотри не промахнись. Тереться-то под воротами все горазды, а как жениться, так в кусты. Позавчера прихожу с работы, Степан – это муж мой – говорит, что Женька звонил, спрашивал, не вернулась ли к нам Сонька. Вчера опять звонил, на этот раз я с ним разговаривала. У него вечером был какой-то литературный кружок – умеют же люди дурью маяться! – они с Сонькой договорились потом в парке Горького встретиться, у них там свое место любимое. Ну он пришел, а ее нет. Вернулся домой, а она неизвестно где. И все нет ее и нет. А сегодня я подумала – да чего я жду? Милиция на что? Пусть ищет Соньку, может, она под машину попала или что еще. Николай Иваныч меня отговаривал, ох как отговаривал, – прибавила Елена, качая головой. – Но я не стала его слушать. Где она, что с ней?

– У Сони есть отец? – спросил Опалин.

– Был, – неприязненно ответила Елена, кривя тонкие губы. – Убили его на империалистической войне, как раз когда наши Львов взяли. Сейчас-то у меня другой муж, Степан.

– И ребенок? – рискнул предположить Опалин, глядя на детскую кровать.

– Ну так. Костя, сынок. Балбес ужасный, целыми днями в кинотеатре пропадает, фильмы смотрит. Его там уже все билетерши знают. Он под креслами прячется, чтобы один и тот же фильм целый день смотреть, а они его гоняют.

Опалин поглядел на убогую обстановку, вспомнил физиономии, попавшиеся ему в коридоре, и подумал, что отсюда можно было бежать либо в страну фильмов, как Костя, либо просто бросить все и перебраться к любовнику, как сделала Соня. Младшее поколение уже понимало, что так жить нельзя; старшее, судя по всему, притерпелось настолько, что любой бунт против привычного для них уклада глубоко их возмущал.

– Если вы утверждаете, что последний раз видели дочь 6-го числа, как так получается, что вы в своем заявлении точно описали одежду, в которой она была в парке Горького 11 июля? – будничным тоном спросил он.

Елена поглядела на него с удивлением.

– Ну так мне Женька сказал, что платья дома нет. У нее только одно платье было, с маками. Значит, она его и надела.

Ну вот и объяснение, собственно.


– Вам известен точный адрес Евгения Богдановского? – осведомился Опалин.

– Нет. Сонька его не дала, может, боялась, что я скандалить буду. Только раз упомянула, что он на Гоголевском бульваре живет… А телефон у меня есть.

– Давайте телефон.

Он осмотрелся в поисках стола, но его не было, и пришлось придвинуть поближе свободный стул с деревянным сиденьем. На спинке его висели чьи-то подтяжки и драные кальсоны. Достав чистый лист бумаги и ручку, Опалин начал заполнять протокол.

– Можно взглянуть на ваши документы?

Дверь неожиданно распахнулась, и на пороге возник мужчина средних лет с тяжелой нижней челюстью. Почти весь он состоял из прямых линий – прямые плечи, почти квадратное лицо, фигура без ярко выраженной талии. Выражение глаз Опалину не понравилось – нет ничего хуже, чем заиметь такого типа себе врагом.

– Степа, это товарищ из угрозыска, насчет Соньки, – поспешно проговорила Елена, поднимаясь со стула навстречу вновь прибывшему. – Мой муж, я вам о нем говорила…

– Мне нужно записать ваши данные в протокол, – сказал Опалин. И Степе: – Добрый вечер.

Несколько мгновений тот буравил его и свою жену недоверчивым взглядом. «Черт возьми, – сообразил Опалин, – да он ревнует… И еще как! Любопытная, однако, семейка…»

– Я так смотрю, вечер не слишком добрый, раз вы здесь, – буркнул Степа, наклоняя свою крупную голову. – Что с Сонькой-то стряслось?

– Боюсь, ничего хорошего.

Елена тихо ахнула и поднесла руки ко рту.

– Она жива? Что ж вы сразу не сказали? Она жива? – Опалин покачал головой. – Нет, нет, нет! Боже мой…

Она бросилась к мужу, прижалась к нему, и он стал неловко гладить ее по плечам.

– Он ее убил, он убил ее! – выкрикнула Елена сквозь слезы.

– Кто?

– Да Женька же! Если бы это просто был несчастный случай… разве ж угрозыск бы занимался… Ее убили, да? Он убил?

– Мы ищем кто, – ответил Опалин. – У вашей дочери были на теле какие-то особые приметы? Шрамы, родинки?

– Родинка, большая, вот тут, с горошину величиной, – Елена стала показывать на себе, тыча пальцем куда-то в район ребер сбоку, и снова зарыдала. Опалин молчал. Теперь он был совершенно уверен, что они не ошиблись и что убитая в парке девушка действительно являлась Софьей Левашовой – о родинке ему сообщил доктор Бергман во время телефонного разговора.

– Лена, Леночка, золотая моя, – бормотал Степан, – ты не плачь, что уж тут теперь… Слезами горю не поможешь…

Опалин объяснил, что Елене Смирновой придется официально опознать тело, и вернулся к протоколу. Плача, хозяйка комнаты подала ему свой паспорт, и он переписал нужные данные, в которых, впрочем, не было ничего особенного. Затем Опалин на всякий случай стал допрашивать Степана, а Елена, спохватившись, пошла на кухню готовить ужин.

– Я вас очень прошу сопровождать жену на опознание, – сказал Опалин Степану, глядя ему в глаза. – Тело изуродовано, и Елене Константиновне придется нелегко.

– Да кто ж мог… – сдавленно начал Степан и умолк.

– Скажите, вы знали Евгения Богдановского?

– Видел, – хмуро ответил собеседник. – Чистый, гладкий, сытый сукин сын.

– Это после одной встречи у вас сложилось такое впечатление? – доброжелательно осведомился Опалин.

– Мне хватило, – не без вызова ответил Степан. – Да по нему сразу видно, что он за птица. Бабы от него без ума. – Он тяжело вздохнул. – Зря Сонька с ним связалась. Мы с матерью, может, не сахар, но с этим парнем каши не сваришь.

– Вам известно, где он учится?

– В этом… как его… институте народного хозяйства. Нынче же все грамотные стали, о какой-то новой жизни талдычат. А по-моему, жизнь такая же, как и раньше. При царе я жил в конуре, сейчас в конуре… В ней и подохну.

Он достал папиросы, закурил одну и бурно закашлялся.

– Вам бы лучше не курить, – буркнул Опалин, которому не понравился кашель его нового знакомого.

– А! – Степан безнадежно махнул рукой. – Без курева вообще не жизнь.

Через несколько минут вернулась Елена и, нерешительно покосившись на Опалина, спросила, не останется ли он на ужин. Она выглядела спокойнее, и он сообразил, что, должно быть, она излила соседкам на кухне душу и ей стало легче.

– Прочтите, пожалуйста, протокол и подпишите, – сказал Иван, обращаясь к Степану, и повернулся к хозяйке: – На ужин я остаться не могу, но у меня есть одна просьба. Можете дать мне какую-нибудь карточку Софьи, желательно такую, которую сняли недавно? Я постараюсь потом ее вернуть.

Елена вздохнула и, подойдя к единственному в комнате шкафу, принялась рыться в ящичках. Степан, не читая, подмахнул протокол и задымил папиросой как паровоз.

– Вот, – сказала Елена, протягивая Опалину карточку. – Полгода назад ходила сниматься. Позже ничего нет…

Иван взял фотографию, и его словно ударило электрическим током. Девушка, чье лицо он видел на снимке, не слишком походила на гражданку в платье, которая 11 июля в парке Горького попала в объектив фотографа «Красного спорта». Что-то общее, безусловно, просматривалось, но при сравнении двух фотографий становилось ясно, что это совершенно разные люди.