Парящая для дракона
Часть 77 из 78 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Да, ее тошнит.
На танцполе еще жарче. Гораздо жарче, чем у столов, и у меня почему-то не получается слышать ритм музыки. Обычно я легко его ловлю (особенно на льду), но сейчас он какой-то рваный и то и дело выпадает из басов в какие-то глухие шумы. Рин неожиданно зажимает рот руками и начинает проталкиваться к выходу, я шагаю за ней, когда меня притягивают к себе. Мист, кто бы сомневался.
– Руки убрал!
Это то, что я хотела сказать, но получается что-то вроде:
– Рук убр… – и очень тихо.
– Ты что-то сказала? Не слышу! – Мист прижимает меня к себе, я вижу потрясенный взгляд его девицы.
Кажется, последнее настолько четкое, что я ловлю краем ускользающего сознания – это именно ее взгляд, а потом меня прижимают к себе еще плотнее. Тело становится ватным, я почти падаю, но упасть мне не дают. Платье сползает с плеча, я чувствую, что все еще двигаюсь в рваном ритме, точнее, в том ритме, который задает Мист.
Горячие губы касаются плеча, скользят по нему, перед глазами все расплывается.
Я изо всех сил упираюсь ладонями в его грудь, но оттолкнуться не хватает сил.
Вокруг нас какое-то темное кольцо, которое вспыхивает искрами вспышек.
– Уберите… не надо…
Мой голос тонет в музыке, голосах и хриплом дыхании Миста.
А я тону в темноте. На этот раз она бесконечная, и я в нее падаю.
Падаю…
Падаю…
Падаю.
В себя я прихожу с трудом. Веки кажутся неподъемными, горло и губы сухие, а первая же попытка открыть глаза заканчивается диким головокружением, от которого мир начинает вращаться с немыслимой скоростью. Поэтому я их закрываю, жду, пока карусель остановится, и в это время слышу:
– …вы мне, наконец, скажете, что с ней?
– Пока анализы не готовы, на первый взгляд – типичная алкогольная интоксикация…
– То есть моя дочь попросту напилась?!
Вместо ответа доносится смущенное покашливание.
– Прошу прощения, ферн Хэдфенгер. Мне надо заняться анализами. Лаура вот-вот придет в себя… я вколол ей сильнодействующее средство, оно быстро нейтрализует токсины. Первое время может наблюдаться головокружение, тошнота и сухость в горле, но минут через десять-пятнадцать все симптомы должны пройти.
Хлопает дверь, ненадолго наступает тишина. В этой тишине я пытаюсь объять услышанное, что невероятно сложно, а карусель не желает останавливаться. Когда мне это почти удается, я вспоминаю еще и Миста, и его руки на своей пятой точке (кажется, было и такое). В этот момент снова хлопает дверь.
– Лаура! – Жесткий голос отца ввинчивается в сознание. – Лаура!
Я все-таки открываю глаза: если верить доктору, через десять минут мне должно стать лучше. Отец склоняется надо мной, вглядываясь в лицо, а потом цедит:
– Невероятно! Ты хоть понимаешь, что ты натворила?! – Ответить мне он не позволяет, продолжая мгновенно: – Снимки с тобой разлетелись по сети. Чем, спрашивается, ты думала, когда пила?!
Я открываю было рот, но он вскидывает руку:
– Молчи. Лучше просто… молчи.
Он выходит за дверь раньше, чем я успеваю хотя бы слово сказать в свою защиту. Поскольку слушать меня все равно некому, я поворачиваюсь на бок. Голова кружится уже чуть меньше, и это позволяет мне осмотреть свою спальню в поисках сумочки и телефона.
Краем сознания цепляюсь за мысль, звучащую в голове словами отца: «Снимки с тобой разлетелись по сети…» – и меня просто подбрасывает на кровати.
Я если и не рассталась с оплаченным Мистом банкетом, то имею все шансы сделать это сейчас. Тем не менее я бросаюсь к стулу, через спинку которого перекинули мое пальто. Интуиция меня не подводит: сумочка оказывается там же. Я выхватываю смартфон и не с первого раза попадаю в нужную иконку на дисплее, но когда попадаю… тошнота к горлу подкатывает с удвоенной силой.
Мы с Мистом обжимаемся посреди беснующихся однокурсников так интимно, как будто хотим продолжить прямо на танцполе. Я вглядываюсь в фотки, сделанные с разных ракурсов: ими пестрят все соцсети. Подписи самые разные – начиная от «Хэдфенгер жжет» до «Будущая первая ферна в действии». На смартфоне больше сотни пропущенных, дублирующихся сообщений от журналистов.
Несмотря на то что меня трясет, я лезу на официальный новостной сайт и вижу: «Ферн Ландерстерг отказался комментировать случившееся…»
Врач обещал, что будет лучше, но лучше мне не становится. Точнее, у меня идет какая-то компенсация – мне вроде как лучше, но чем лучше мне физически, тем сильнее меня накрывает осознание.
Но… как вообще такое могло случиться?
Ведь я не пила ни капли! Ни веоланского, ни чего бы то ни было еще – кроме сока! Я понимаю, что должна сказать об этом отцу, но прежде всего – Торну. Ему в первую очередь.
Набираю его номер, слушаю длинные гудки.
– Ответь… ну пожалуйста, пожалуйста, ответь…
Я замечаю, что говорю это вслух, только когда меня перебивает голос автоответчика, сообщающий, что «абонент не отвечает». Понимая, что написать сообщение сейчас не получится, я вылетаю из комнаты, бегу по лестнице вниз.
– Папа! – кричу я. – Пап!
– Тише! – Отец выглядывает из гостиной. – Вернись к себе, Лаура. Немедленно.
– Нам надо поговорить…
– Не сейчас.
– Сейчас! Это очень важно! Ты же понимаешь, что…
Он шагает ко мне, в два шага преодолевая разделяющее нас немаленькое расстояние.
– Я понимаю, что накануне моего вступления в должность ты напилась. Я понимаю, что ты разрушила не только мою репутацию, но и свою. Я понимаю, что сейчас мне надо будет разговаривать с Торнгером, который на глазах у всех сделал тебе предложение. Я все это понимаю. А ты? Ты понимаешь?!
– Пап, я не пила!
– Ну разумеется.
– Я не пила! Только сок, и…
– Возвращайся к себе, Лаура. – Вот сейчас он повышает голос.
Его брови сходятся на переносице, взгляд становится жестким. Я хорошо знаю этот взгляд, обычно он адресован его оппонентам в суде – на тех снимках и коротких видеоматериалах, которые доступны в сети. Но сейчас он адресован мне, и смотрит он так, как будто именно я обвиняемая.
– Я не пила! – Я повышаю голос в ответ. – Выслушай меня. Ты даже слова не даешь сказать. Я попросила принести мне сок, и…
– И после сока пошла танцевать.
В словах отца столько ядовитого сарказма, что мне становится физически больно. Может, у меня просто так выходит интоксикация, а может, это что-то другое, но я начинаю задыхаться.
– Не веришь мне – спроси Рин! Спроси…
– Твою Рин вырвало прямо в коридоре на официанта. – Отец брезгливо морщится. – Видела бы тебя твоя мать!
Я замираю – на мгновение, а потом выдыхаю ему в лицо:
– Мама сейчас гладила бы меня по голове! А вот если бы она сейчас увидела тебя, ее бы тоже стошнило!
Звук пощечины гораздо громче, чем то, что я чувствую. Я даже не уверена, что я это чувствую, что я это могу осознать – раньше отец никогда меня не бил. Он замирает, словно сам не может поверить в то, что произошло, а я шагаю назад.
– Лаура…
Я уже не слушаю. Поднимаюсь по лестнице, если быть точной, взлетаю наверх. С треском захлопываю дверь.
Врач все-таки был прав, у меня все прошло. Кажется, даже гораздо быстрее, чем десять минут, но точно я не уверена и сейчас думаю, что лучше бы не проходило. Щека горит огнем, перед глазами – бесчисленные снимки из ресторана. На каком-то из них захвачен кусочек картины, которую я рассматривала. У меня чувство, что все это происходит не со мной, но нет, все это происходит именно со мной.
Чем отчетливее я это осознаю, тем сильнее мне хочется кричать.
Как такое могло произойти?! Да никак! Если только кто-то не подлил или не подсыпал мне что-то в еду или в сок.
Мысль об этом приходит в то же самое время, когда открывается дверь. Я поднимаю голову, чтобы сказать отцу, что мне нужно побыть одной, и замираю.
Потому что на пороге стоит Торн.
* * *
notes
Сноски
На танцполе еще жарче. Гораздо жарче, чем у столов, и у меня почему-то не получается слышать ритм музыки. Обычно я легко его ловлю (особенно на льду), но сейчас он какой-то рваный и то и дело выпадает из басов в какие-то глухие шумы. Рин неожиданно зажимает рот руками и начинает проталкиваться к выходу, я шагаю за ней, когда меня притягивают к себе. Мист, кто бы сомневался.
– Руки убрал!
Это то, что я хотела сказать, но получается что-то вроде:
– Рук убр… – и очень тихо.
– Ты что-то сказала? Не слышу! – Мист прижимает меня к себе, я вижу потрясенный взгляд его девицы.
Кажется, последнее настолько четкое, что я ловлю краем ускользающего сознания – это именно ее взгляд, а потом меня прижимают к себе еще плотнее. Тело становится ватным, я почти падаю, но упасть мне не дают. Платье сползает с плеча, я чувствую, что все еще двигаюсь в рваном ритме, точнее, в том ритме, который задает Мист.
Горячие губы касаются плеча, скользят по нему, перед глазами все расплывается.
Я изо всех сил упираюсь ладонями в его грудь, но оттолкнуться не хватает сил.
Вокруг нас какое-то темное кольцо, которое вспыхивает искрами вспышек.
– Уберите… не надо…
Мой голос тонет в музыке, голосах и хриплом дыхании Миста.
А я тону в темноте. На этот раз она бесконечная, и я в нее падаю.
Падаю…
Падаю…
Падаю.
В себя я прихожу с трудом. Веки кажутся неподъемными, горло и губы сухие, а первая же попытка открыть глаза заканчивается диким головокружением, от которого мир начинает вращаться с немыслимой скоростью. Поэтому я их закрываю, жду, пока карусель остановится, и в это время слышу:
– …вы мне, наконец, скажете, что с ней?
– Пока анализы не готовы, на первый взгляд – типичная алкогольная интоксикация…
– То есть моя дочь попросту напилась?!
Вместо ответа доносится смущенное покашливание.
– Прошу прощения, ферн Хэдфенгер. Мне надо заняться анализами. Лаура вот-вот придет в себя… я вколол ей сильнодействующее средство, оно быстро нейтрализует токсины. Первое время может наблюдаться головокружение, тошнота и сухость в горле, но минут через десять-пятнадцать все симптомы должны пройти.
Хлопает дверь, ненадолго наступает тишина. В этой тишине я пытаюсь объять услышанное, что невероятно сложно, а карусель не желает останавливаться. Когда мне это почти удается, я вспоминаю еще и Миста, и его руки на своей пятой точке (кажется, было и такое). В этот момент снова хлопает дверь.
– Лаура! – Жесткий голос отца ввинчивается в сознание. – Лаура!
Я все-таки открываю глаза: если верить доктору, через десять минут мне должно стать лучше. Отец склоняется надо мной, вглядываясь в лицо, а потом цедит:
– Невероятно! Ты хоть понимаешь, что ты натворила?! – Ответить мне он не позволяет, продолжая мгновенно: – Снимки с тобой разлетелись по сети. Чем, спрашивается, ты думала, когда пила?!
Я открываю было рот, но он вскидывает руку:
– Молчи. Лучше просто… молчи.
Он выходит за дверь раньше, чем я успеваю хотя бы слово сказать в свою защиту. Поскольку слушать меня все равно некому, я поворачиваюсь на бок. Голова кружится уже чуть меньше, и это позволяет мне осмотреть свою спальню в поисках сумочки и телефона.
Краем сознания цепляюсь за мысль, звучащую в голове словами отца: «Снимки с тобой разлетелись по сети…» – и меня просто подбрасывает на кровати.
Я если и не рассталась с оплаченным Мистом банкетом, то имею все шансы сделать это сейчас. Тем не менее я бросаюсь к стулу, через спинку которого перекинули мое пальто. Интуиция меня не подводит: сумочка оказывается там же. Я выхватываю смартфон и не с первого раза попадаю в нужную иконку на дисплее, но когда попадаю… тошнота к горлу подкатывает с удвоенной силой.
Мы с Мистом обжимаемся посреди беснующихся однокурсников так интимно, как будто хотим продолжить прямо на танцполе. Я вглядываюсь в фотки, сделанные с разных ракурсов: ими пестрят все соцсети. Подписи самые разные – начиная от «Хэдфенгер жжет» до «Будущая первая ферна в действии». На смартфоне больше сотни пропущенных, дублирующихся сообщений от журналистов.
Несмотря на то что меня трясет, я лезу на официальный новостной сайт и вижу: «Ферн Ландерстерг отказался комментировать случившееся…»
Врач обещал, что будет лучше, но лучше мне не становится. Точнее, у меня идет какая-то компенсация – мне вроде как лучше, но чем лучше мне физически, тем сильнее меня накрывает осознание.
Но… как вообще такое могло случиться?
Ведь я не пила ни капли! Ни веоланского, ни чего бы то ни было еще – кроме сока! Я понимаю, что должна сказать об этом отцу, но прежде всего – Торну. Ему в первую очередь.
Набираю его номер, слушаю длинные гудки.
– Ответь… ну пожалуйста, пожалуйста, ответь…
Я замечаю, что говорю это вслух, только когда меня перебивает голос автоответчика, сообщающий, что «абонент не отвечает». Понимая, что написать сообщение сейчас не получится, я вылетаю из комнаты, бегу по лестнице вниз.
– Папа! – кричу я. – Пап!
– Тише! – Отец выглядывает из гостиной. – Вернись к себе, Лаура. Немедленно.
– Нам надо поговорить…
– Не сейчас.
– Сейчас! Это очень важно! Ты же понимаешь, что…
Он шагает ко мне, в два шага преодолевая разделяющее нас немаленькое расстояние.
– Я понимаю, что накануне моего вступления в должность ты напилась. Я понимаю, что ты разрушила не только мою репутацию, но и свою. Я понимаю, что сейчас мне надо будет разговаривать с Торнгером, который на глазах у всех сделал тебе предложение. Я все это понимаю. А ты? Ты понимаешь?!
– Пап, я не пила!
– Ну разумеется.
– Я не пила! Только сок, и…
– Возвращайся к себе, Лаура. – Вот сейчас он повышает голос.
Его брови сходятся на переносице, взгляд становится жестким. Я хорошо знаю этот взгляд, обычно он адресован его оппонентам в суде – на тех снимках и коротких видеоматериалах, которые доступны в сети. Но сейчас он адресован мне, и смотрит он так, как будто именно я обвиняемая.
– Я не пила! – Я повышаю голос в ответ. – Выслушай меня. Ты даже слова не даешь сказать. Я попросила принести мне сок, и…
– И после сока пошла танцевать.
В словах отца столько ядовитого сарказма, что мне становится физически больно. Может, у меня просто так выходит интоксикация, а может, это что-то другое, но я начинаю задыхаться.
– Не веришь мне – спроси Рин! Спроси…
– Твою Рин вырвало прямо в коридоре на официанта. – Отец брезгливо морщится. – Видела бы тебя твоя мать!
Я замираю – на мгновение, а потом выдыхаю ему в лицо:
– Мама сейчас гладила бы меня по голове! А вот если бы она сейчас увидела тебя, ее бы тоже стошнило!
Звук пощечины гораздо громче, чем то, что я чувствую. Я даже не уверена, что я это чувствую, что я это могу осознать – раньше отец никогда меня не бил. Он замирает, словно сам не может поверить в то, что произошло, а я шагаю назад.
– Лаура…
Я уже не слушаю. Поднимаюсь по лестнице, если быть точной, взлетаю наверх. С треском захлопываю дверь.
Врач все-таки был прав, у меня все прошло. Кажется, даже гораздо быстрее, чем десять минут, но точно я не уверена и сейчас думаю, что лучше бы не проходило. Щека горит огнем, перед глазами – бесчисленные снимки из ресторана. На каком-то из них захвачен кусочек картины, которую я рассматривала. У меня чувство, что все это происходит не со мной, но нет, все это происходит именно со мной.
Чем отчетливее я это осознаю, тем сильнее мне хочется кричать.
Как такое могло произойти?! Да никак! Если только кто-то не подлил или не подсыпал мне что-то в еду или в сок.
Мысль об этом приходит в то же самое время, когда открывается дверь. Я поднимаю голову, чтобы сказать отцу, что мне нужно побыть одной, и замираю.
Потому что на пороге стоит Торн.
* * *
notes
Сноски