Парижские тайны
Часть 72 из 267 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
— Прелестное дитя! — обратился он к Певунье, пораженный ее красотой. — Ты не укажешь мне дорогу к деревне Арнувиль?
Мария опустила глаза под смелым пристальным взглядом молодого кавалера и ответила:
— За овражной дорогой, сударь, сверните на первую тропу направо, она доведет вас до вишневой аллеи, а та прямиком в Арнувиль.
— Тысяча благодарностей, прелестное дитя... Ты объяснила мне гораздо лучше старухи, которую я нашел в двух шагах отсюда: она лежит там под деревом, и от нее я ничего не услышал, кроме стонов и причитаний.
— Моя бедная бабушка, — жалобно пробормотал Хромуля.
— А теперь еще один вопрос, — продолжал де Сен-Реми, обращаясь к Певунье. — Как мне найти в Арнувиле ферму господина Дюбрей?
Певунья невольно вздрогнула, услышав эти слова, которые напомнили ей о мучительной утренней сцене, и ответила:
— Дома фермы подходят вплотную к аллее, по которой вы поедете, сударь.
— Еще раз спасибо, прелестное дитя! — сказал Сен-Реми и пустил своего коня галопом. Грум последовал за ним.
Приятные черты лица виконта немного разгладились, пока он говорил с Лилией-Марией, но, едва он остался один, лицо его вновь отразило глубокую озабоченность и беспокойство.
Лилия-Мария вспомнила о неизвестном человеке, для которого по приказу г-жи де Люсене спешно приводили в порядок садовый павильон в Арнувиле; несомненно он предназначался для этого юного и прекрасного кавалера.
Звон подков по мерзлой земле еще какое-то время доносился до нее, постепенно угасая в отдалении, и наконец затих.
Вновь воцарилось безмолвие.
Хромуля облегченно вздохнул.
Чтобы успокоить и предупредить своих сообщников, один из которых, Грамотей, успел спрятаться при приближении всадников, сын Краснорукого громко закричал:
— Бабушка! Мы идем! Со мной добрая госпожа, которая тебе поможет!
— Скорее, идем скорее! — заторопила его Певунья. — Из-за этого господина мы потеряли минут пять.
И она ускорила шаг, стараясь побыстрее миновать поворот овражной дороги.
Едва она достигла его, Сычиха, затаившаяся за поворотом,
тихо скомандовала:
— Ко мне, мой хитрец!
В тот же миг одноглазая ведьма бросилась на Певунью, обхватила ее одной рукой за шею, а другой зажала ей рот, а Хромуля кинулся ей под ноги и вцепился в них обеими руками, чтобы девушка не смогла сделать и шага.
Все произошло так быстро, что Сычиха не успела разглядеть лицо Певуньи, но пока Грамотей вылезал из канавы, где он прятался, и пока ощупью подходил со своим плащом в руках, кривая старуха узнала свою бывшую пленницу.
— Воровочка, ты? — воскликнула она, не веря себе, но ее изумление тут же сменилось жестокой радостью. — Опять ты мне встретилась! Видно, сам главный палач послал мне тебя! Видно, тебе на роду написано попадаться мне в когти! У меня в фиакре припасен пузырек с серной кислотой, теперь-то попорчу твою смазливую мордашку, потому что меня тошнит от твоего личика святой недотроги... Ко мне, мой силач! Смотри, чтобы она тебя не укусила, держи ее крепче... Сейчас мы ее упакуем!
Грамотей схватил Певунью своими могучими руками, и не успела та даже вскрикнуть, как Сычиха накинула плащ ей на голову и плотно обмотала.
В одно мгновение Певунью связали и заткнули рот, так что она не могла ни пошевельнуться, ни позвать на помощь.
— Теперь дело за тобой, душегубчик, — сказала Сычиха. — Неси эту куклу... К счастью, она не тяжелее «чернушки», которую мы отняли у той женщины на канале Сен-Мартен, не правда ли, мой силач? — И, увидев, что слепой бандит содрогнулся при этих словах, вспомнив свой жуткий сон, одноглазая добавила: — Что это с тобой, хитрец? Ты вроде дрожишь? Сегодня с утра у тебя зубы щелкают, как от лихорадки, и ты озираешься то и дело, словно что-то можешь увидеть.
— Толстый увалень!.. Он просто ловит мух! — добавил перца Хромуля.
— Давай поскорее, хитрец! Упакуй получше Воровочку, и в путь! — торопила Сычиха бандита, который подхватил спеленатую Лилию-Марию на руки, как ребенка. — Скорее в карету!
— Но кто меня поведет? — спросил Грамотей глухим голосом, прижимая к могучей груди свою легкую и гибкую ношу.
— Вот старый упрямец! Обо всем подумает, — пробормотала Сычиха.
Она распахнула шаль, размотала красный платок, который окутывал ее худую морщинистую шею, скрутила его в длинный жгут и сказала Грамотею:
— Открой свою пасть и зажми конец этого платка клыками покрепче. Хромуля возьмет другой конец в руку и поведет тебя, как на поводке... Доброму слепцу — доброго пса-поводыря. Ко мне, мой песик!
Маленький хитрец подпрыгнул на месте, насмешливо и злобно затявкал, затем взялся за скрученный платок и повел за собой Грамотея, в то время как Сычиха поспешила к перекрестку, чтобы предупредить Крючка.
Невозможно описать беспредельный ужас Певуньи, когда она очутилась во власти Сычихи и слепого бандита. Лилия-Мария едва не потеряла сознания и не могла оказать ни малейшего сопротивления.
Несколько минут спустя её погрузили в карету Крючка, хотя уже наступила ночь, шторки экипажа были тщательно задернуты, и трое сообщников со своей полумертвой жертвой покатили к равнине Сен-Дени, где их ждал Том.
Глава XV.
КЛЕМАНС Д'АРВИЛЬ
Пусть извинит нас читатель за то, что мы покидаем одну из наших героинь в столь трагическом положении, — о том, как все это кончилось, мы расскажем позднее.
Особенности этого многоликого повествования, к сожалению слишком разнообразного в своем богатстве, заставляют нас постоянно переходить от одного персонажа к другому, стараясь по мере сил, чтобы действие развивалось и интерес к нашему произведению не остывал, — если только вообще подобное произведение может вызвать какой-то интерес, ибо оно добросовестно и беспристрастно и вовсе не для легкого чтения.
Мы еще последуем за некоторыми участниками этой драмы на жалкие мансарды, где дрожит от холода и голода нищий люд, покорный и скромный, честный и трудолюбивый.
Последуем в тюрьмы для мужчин и женщин, порой кокетливые и светленькие, а чаще мрачные и темные, но всегда достаточно вместительные, в эти школы пагубы, пропитанные зловонной атмосферой порока, в которой невинная душа задыхается и хиреет и выходит оттуда почти всегда искалеченной и развращенной.
В эти больницы, где за несчастными бедняками порой ухаживают с такой трогательной заботой, что они потом с сожалением вспоминают об одинокой койке, на которой они тряслись от лихорадки, в ледяном поту.
В эти таинственные притоны, где соблазненная и брошенная девушка рожает свое несчастное дитя и обливает горькими слезами, потому что никогда уже больше его не увидит.
В эти страшные дома, где все виды безумия, гротескного, трогательного, идиотского, отвратительного или жестокого, проявляются в самых ужасающих обликах, начиная от кроткого дурачка, который смеется таким жалким смехом, что хочется плакать, и кончая буйнопомешанным, который рычит как дикий зверь, сотрясая прутья своей клетки.
И еще мы увидим...
Но к чему такой слишком длинный перечень!
Не испугаем ли мы нашего читателя? Он и так уже покорно следовал за нами в самые странные места и сейчас может заколебаться перед новыми странствиями по нелегким, извилистым путям.
Впрочем, будущее покажет.
Напомним, что за день до того, как произошли только что описанные события — похищение Певуньи Сычихой и ее сообщниками, — Родольф спас г-жу д'Арвиль от неминуемой опасности, которую навлекла на нее ревность Сары, — та предупредила господина д'Арвиля, что его жена неосторожно согласилась пойти на свидание к Шарлю Роберу. Глубоко потрясенный этой сценой, Родольф вышел из дома на улице Тампль и вернулся к себе, решив отложить на -завтра посещение Хохотушки и семьи несчастных ремесленников, о которых мы уже говорили. Он считал, что они на время избавлены от нужды благодаря его деньгам, которые он вручил г-же д'Арвиль, чтобы сделать ее благотворительный визит более правдоподобным в глазах ее мужа. К несчастью, Родольф не подозревал, что Хромуля выхватил у г-жи д'Арвиль его кошелек, но мы-то знаем, как маленький уродец совершил эту дерзкую кражу.
Около четырех часов принц получил следующее письмо.
Его принесла пожилая женщина и сразу удалилась, не дожидаясь ответа.
«Ваше высочество!
Я обязана вам более чем жизнью и хотела бы сегодня же выразить вам мою глубокую признательность. Завтра, может быть, я уже ничего не смогу вам сказать от стыда... Если вы окажете мне честь посетить меня сегодня вечером, вы сможете завершить свой день так же, как его начали, — добрым делом.
Д'Орбиньи-д'Арвиль.
P. S.Не трудитесь отвечать мне, монсеньор, я буду у себя весь вечер».
Родольф был счастлив оказать г-же д'Арвиль важную услугу, однако его смущала вынужденная интимность, возникшая в связи с этими обстоятельствами между ним и маркизой.
Он не мог предать дружбу с д'Арвилем, но его глубоко поразила душевная тонкость и редкостная красота Клеманс. Поняв, что слишком увлекся ею, Родольф после месяца настойчивых ухаживаний спохватился и решил больше не видеться с маркизой.
Тем более что он не мог без волнения вспоминать о случайно подслушанном разговоре между Томом и Сарой на приеме в посольстве. Пытаясь оправдать свою ненависть и ревность, Сара утверждала, и не без оснований, что г-жу д'Арвиль почти помимо ее воли всегда неудержимо влекло к Родольфу.
Сара была слишком прозорлива и умна и слишком хорошо знала все слабости человеческого сердца, чтобы не разгадать Клеманс, обиженной и оскорбленной равнодушием человека, который произвел на нее огромное впечатление. Именно поэтому Клеманс с досады так легко поддалась настойчивым уговорам коварной подруги и вдруг ни с того ни с сего горячо заинтересовалась воображаемыми несчастьями Шарля Робера, хотя и не смогла при этом окончательно забыть Родольфа.
Другая женщина, верная своим воспоминаниям о человеке, которого она избрала и отличила, осталась бы равнодушной к воздыханиям майора. Таким образом Клеманс д'Арвиль была виновна вдвойне, хотя и уступила только из жалости. К счастью, острое чувство долга и, наверное, образ принца, хранимый ею в глубине души, этот спасительный образ уберег ее от непоправимой ошибки.
Тысячи противоречий раздирали Родольфа, когда он думал о предстоящем свидании с г-жой д'Арвиль. Он твердо решил противиться чувству, которое влекло его к маркизе, и сейчас то радовался, что может ее разлюбить, может и упрекнуть за столь недостойный выбор, как этот Шарль Робер, то, наоборот, горько сожалел, что она лишилась того ореола, которым он ее окружил.
Клеманс д'Арвиль тоже с волнением ожидала этого свидания; два чувства владели ею: мучительное смущение, когда она думала о Родольфе... и глубокое отвращение, когда она вспоминала о Шарле Робере.
Причин этому отвращению, почти ненависти, было немало.
Женщина может пожертвовать своим покоем, своей честью ради мужчины, но она никогда не простит ему, если он поставит ее в унизительное или смешное положение.
А маркиза д'Арвиль, натолкнувшись на оскорбительные взгляды и циничные замечания г-жи Пипле, едва не сгорела от стыда.
Но это еще не все.
Получив от Родольфа предупреждение о грозящей ей опасности, Клеманс поспешно поднялась на шестой этаж; лестница здесь поворачивала так, что она еще снизу заметила Шарля Робера в его роскошном халате в тот момент, когда, заслышав легкие шаги женщины, которую он поджидал, он приоткрыл свою дверь с уверенной и победительной улыбкой... Фатовская интимность этого майорского халата сразу показала маркизе, как жестоко она ошибалась в этом человеке. По доброте своего сердца и великодушию характера она решилась на это свидание, которое могло ее погубить, вовсе не из любви, а всего лишь из жалости, чтобы утешить Шарля Робера за то унижение, которое ему пришлось претерпеть на приеме в посольстве из-за дурного вкуса герцога де Люсене.
Можно понять смятение и отвращение г-жи д'Арвиль, когда она увидела победную улыбочку Шарля Робера... уже облаченного в роскошный халат!
Часы любимой маленькой гостиной г-жи д'Арвиль пробили девять.
Портные и содержатели ресторанов настолько опошлили стиль Людовика XV, или стиль Ренессанса, что маркиза, женщина тонкого вкуса, изгнала со своей половины эту вульгарную роскошь, велев перенести всю эту мебель в залы для больших приемов. Гостиная, где маркиза ожидала Родольфа, отличалась изысканным изяществом.