Парижские тайны
Часть 242 из 267 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Но когда принц вновь нашел свою дочь, все переменилось; несмотря на глубокую признательность человеку, который спас ему жизнь, он не мог увезти в Германию этого свидетеля позорного падения, происшедшего в жизни Марии... Однако, твердо решив исполнять все желания Поножовщика, Родольф вызвал его к себе в последний раз и сказал, что, надеясь на его привязанность, просит оказать ему новую услугу. Просиявший было при этих словах Поножовщик сразу же помрачнел, услышав, что не только не поедет с принцем в Германию, но в тот же день должен покинуть отель, где проживал.
Бесполезно говорить о блестящем вознаграждении, которое принц предложил Поножовщику: ранее предназначенная ему сумма, контракт на покупку фермы в Алжире, а если он не захочет, то и больше... все будет предоставлено в его распоряжение.
Поножовщик, раненый в самое сердце, отказался и, быть может, впервые в жизни заплакал... Потребовалась исключительная настойчивость Родольфа, чтобы его спаситель согласился принять эти первые проявления благодарности.
На следующий день принц вызвал к себе Волчицу и Марсиаля; не сообщив им, что Лилия-Мария его дочь, он спросил, что может сделать для них; все их желания должны были быть исполнены. Видя их колебания и вспомнив, что говорила Лилия-Мария о примитивных вкусах Волчицы и ее мужа, он' предложил этой отважной семье значительную сумму либо половину этих денег и участок возделанной земли, расположенный рядом с фермой, которую он купил для Поножовщика. Сделав такое предложение, принц подумал о тем, что Марсиаль и Поножовщик, оба волевые, энергичные, наделенные добрыми и здоровыми наклонностями, будут жить дружно, тем более что оба мечтали об уединенной жизни, один по причине своего прошлого, другой в силу преступлений своей семьи.
Он не ошибся. Марсиаль и Волчица с восторгом согласились принять дар; когда же они при посредничестве Мэрфа познакомились с Поножовщиком, все трое порадовались тому, что будут жить в Алжире по соседству.
Несмотря на свою глубокую печаль или, вернее, благодаря этой печали, растроганный сердечными излияниями четы Марсиалей, Поножовщик ответил им искренним доброжелательством.
Вскоре настоящая дружба объединила будущих колонистов; люди подобной закалки легко узнают друг друга, сходятся полюбовно... Вот почему супруги Марсиаль, несмотря на горячее усердие, проявленное ими, чтобы избавить своего нового друга от мрачного настроения, в основном надеялись отвлечь его предстоящим путешествием и будущей деятельной жизнью, ибо, прибыв в Алжир, они будут обязаны возделывать предоставленную им землю, так как прежние владельцы согласно условиям продажи будут пользоваться доходами с этой земли еще в течение одного года, с тем чтобы, когда она поступит в полное распоряжение новых владельцев, они бы и в дальнейшем наблюдали за ее эксплуатацией.
Договорившись об этих условиях, узнав о мучительном свидании, на которое должен явиться Марсиаль, чтобы выслушать последнюю волю своей матери, Поножовщик пожелал сопровождать своего друга до ворот Бисетра, где он поджидал его в фиакре, на котором они приехали сюда, а потом возвратились в Париж, после того как Марсиаль, потрясенный приготовлением к казни своей матери и сестры, покинул тюремную камеру.
Лицо Поножовщика совершенно изменилось, прежняя уверенность в себе, свойственная этой мужественной натуре, сменилась угрюмой подавленностью; даже его голос стал менее грубым, неведомая в прошлом душевная боль надломила, подкосила этого энергичного человека.
Он с состраданием смотрел на Марсиаля.
— Не падайте духом, — говорил ему Поножовщик, — вы сделали все возможное, что может сделать такой славный малый... С этим покончено... Подумайте о вашей жене, о детях, о которых вы позаботились, чтобы они не стали нищими, как ваши мать и отец. И, наконец, сегодня вечером мы уедем из Парижа, чтобы больше туда не возвращаться, и вы никогда не услышите разговоров о том, что вас огорчает.
— Все равно, поймите меня... прежде всего ведь это моя мать, моя сестра.
— Но, увы, что ж поделать, все кончено... а когда все кончено... надо смириться, — сказал Поножовщик, подавляя вздох.
После некоторого молчания Марсиаль искренне признался:
— Я ведь тоже должен был бы утешать вас, славный вы человек... все время грустите.
— Все время, Марсиаль.
— Но... я и жена... мы надеемся, что, когда вы уедете из Парижа... вы успокоитесь...
— Да, — подумав, сказал Поножовщик, невольно вздрогнув, — если я уеду из Парижа...
— Так ведь... мы сегодня вечером уезжаем.
— То есть вы... вы уезжаете сегодня вечером...
— А как же вы, вы что, передумали?
— Нет...
— Так что же?
Поножовщик вновь замолчал, затем с усилием продолжил:
— Послушайте, Марсиаль... Вы, конечно, удивитесь... но лучше я скажу вам все... Если со мной что-либо случится, то это докажет, что предчувствие меня не обмануло.
— В чем же дело?
— Когда господин Родольф... спросил нас, согласны ли мы вместе поехать в Алжир и жить там по соседству, я не хотел вас обманывать... ни вас, ни вашу жену. Я вам сказал... кем я был...
— Не будем больше об этом говорить, вы уже были наказаны... вы такой хороший, такой славный, храбрый... Но я понимаю, вы предпочитаете жить вдалеке, как и мы... благодаря нашему благодетелю... чем остаться здесь... какими бы зажиточными и честными мы ни были, все равно нас всегда могут попрекнуть, вас — за совершенное злодеяние, которое вы искупили и, однако, в котором вы до сих пор раскаиваетесь... Меня — за преступления моих родителей... а я за них не могу отвечать. Но и для вас и для нас... прошлое есть прошлое... давнее прошлое... Будьте спокойны... мы рассчитываем на вас, а вы можете полагаться на нас.
— Для вас, как и для меня... быть может, прошлое забыто, но, как я уже говорил господину Родольфу... понимаете, Марсиаль... есть кто-то там, высоко... а ведь я убил человека...
— Это большое несчастье; но в тот момент вы не осознавали, что делаете... вы впали в безумие, вы были словно сумасшедший, и потом, наконец, вы спасли жизнь другим... и эта заслуга должна быть вам зачтена...
— Послушайте, Марсиаль... я вам рассказываю о своем несчастье... вот почему... Когда-то мне часто снился сон... я видел... сержанта, которого убил... Но вот уже давным-давно... сон не повторяется... а сегодня ночью он мне опять приснился...
— Случайность...
— Нет, этот сон предвещает, что сегодня со мной случится несчастье.
— Вы ошибаетесь, мой друг...
— У меня возникло предчувствие, что из Парижа я не уеду...
— Нет, вы заблуждаетесь... Переживаете разлуку с нашим благодетелем... волновались и сегодня, провожая меня в Бисетр... там было страшно... все это подействовало на вас в эту ночь; поэтому и сон... повторился...
Поножовщик грустно покачал головой.
— Сон приснился мне как раз накануне отъезда господина Родольфа... он уезжает сегодня...
— Сегодня?
— Да... вчера я послал к нему рассыльного в отель... боясь пойти туда сам... он запретил мне являться... Мне сказали, что принц уедет в одиннадцать часов утра... через заставу Шарантон... вот почему, прибыв в Париж... я сразу направлюсь туда... попытаюсь увидеть его... в последний раз... в последний!..
— Он такой добрый, и вполне понятно, что вы любите его.
— Любить его! — с глубоким волнением произнес Поножовщик. — Видите ли, Марсиаль... я готов спать на полу, есть черный хлеб... быть его псом... но быть рядом с ним, я больше ничего не просил... но это слишком... Он не пожелал.
— Господин Родольф был столь великодушен к вам!
— Не за это я так люблю его... а за то, что он во мне признал настоящего человека, честного... Это случилось в то время, когда я вел себя как дикий зверь, презирал себя, как последнюю каналью... а он дал мне понять, что во мне осталось еще что-то хорошее, раз вина искуплена, я раскаялся. Испытывая нужду, я работал вовсю, чтобы честным трудом себя обеспечить... Я никому не делал зла, но все считали меня законченным бандитом, а это не могло меня подбодрить.
— Верно, ведь, чтобы поддержать человека, направить его на истинный путь, достаточно сказать ему лишь несколько добрых слов, это позволит ему воспрять духом.
— Не так ли, Марсиаль? Вот почему, когда господин Родольф сказал мне такие слова, черт побери, поверьте, мое сердце наполнилось гордостью. С тех пор я готов пройти огонь и воду, лишь бы совершить доброе дело... пусть только представится случай... люди убедятся... и благодаря кому все это?..Благодаря монсеньору Родольфу.
— Раз вы стали настоящим человеком, вы не должны обращать внимание на дурное предчувствие. Ваш сон ничего не означает.
— Потом увидим. Я не желаю несчастья... для меня нет более страшного, чем то, которое уже со мной случилось... Никогда не увижу больше... господина Родольфа! А я надеялся всегда быть при нем... Разумеется, я знал бы свое место; я был бы там, где он, преданный ему душой и телом, всегда готовый... Ну все равно, быть может, он ошибся... Послушайте, Марсиаль, я по сравнению с ним червь земляной... так вот, случается, что самые ничтожные люди оказываются полезными самым великим... Если так случится, я ему никогда не прощу, что он отстранил меня.
— Кто знает, быть может, вы еще встретитесь с ним...
— О нет! Он сказал: «Дорогой мой, ты должен пообещать мне, что не будешь стремиться видеть меня, этим ты окажешь мне большую услугу». Вы понимаете, Марсиаль, я пообещал... и, клянусь, сдержу слово... но это жестоко.
— Как только мы приедем туда, вы успокоитесь. Мы будем работать, будем жить вместе в тиши как добрые фермеры, лишь иной раз обменяемся несколькими выстрелами с арабами... Тем лучше! Нам это подходит, мне и жене; она ведь у меня храбрая, верно?
— Если речь идет о выстрелах, так это мое дело, Марсиаль, — заявил не столь уже удрученный Поножовщик. — Ведь я холостяк, в прошлом — солдат...
— А я — браконьер!
— Но вы... У вас жена и двое детей, которым вы как родной отец... А у меня одна моя шкура... И если она стала непригодной для защиты господина Родольфа, то я ею больше не дорожу. Итак, если придется повоевать, это мое дело.
— Это будет наше общее дело.
— Нет, мое... гром и молния!.. Ко мне, бедуины!
— В добрый час, я рад слышать то, что вы говорите сейчас, а не те ваши слова... Послушай, друг... мы будем жить как братья, и вы сможете говорить с нами о ваших горестях, если вы еще не перестанете горевать, ведь я тоже страдаю. Я надолго запомню этот день, поверьте... Невозможно видеть свою мать, свою сестру... так, как видел их я... чтобы постоянно не возвращаться к мыслям о них... Мы с вами во многом похожи, поэтому нам будет хорошо вместе. Мы не струхнем перед опасностью, ни вы, ни я, и станем наполовину фермерами, наполовину солдатами... Там есть на кого охотиться... и поохотимся. Если вы пожелаете жить в одиночестве, будете жить у себя, а мы по соседству... или же — вместе. Мы воспитаем детей честными людьми, а вы станете им как бы дядей... потому что мы станем братьями. Подходит вам такая жизнь? — сказал Марсиаль, протягивая руку Поножовщику.
— Да, она мне по душе, дорогой Марсиаль... в конце концов, как говорится, либо тоска меня убьет, либо я ее убью...
— Она вас не убьет... будем стариться там, в нашей пустыне, и всякий вечер будем говорить: «Брат... спасибо господину Родольфу...» Это будет наша молитва за него.
— Послушайте, Марсиаль... вы проливаете бальзам на мою душу.
— В добрый час... а этот дурацкий сон... надеюсь, вы о нем больше не будете думать?
— Постараюсь.
— Да, вот что!.. Приходите за нами в четыре часа! Дилижанс уходит в пять.
— Договорились... Но вскоре мы прибудем в Париж, я остановлю фиакр, пойду пешком к Шарантонской заставе, там подожду господина Родольфа, посмотрю на него, когда он будет проезжать.
Фиакр остановился, Поножовщик вышел.
— Не забудьте... в четыре... мой дорогой друг, — воскликнул Марсиаль.
— В четыре!..
Поножовщик забыл, что вчера был карнавал; вот почему, когда он проходил по внешней стороне бульвара, чтобы попасть к Шарантонской заставе, он был крайне изумлен, увидев зрелище, странное и отвратительное.
Глава III.
ПЕРСТ БОЖИЙ
Люди выходили из предместья Гласьер, скопляясь на подступах к заставе, чтобы попасть затем на бульвар Сен-Жак, где должна была происходить казнь. Поножовщик невольно был унесен в сторону плотной толпой.
Хотя уже наступил день, вдали раздавалась доносившаяся из харчевен музыка оркестра, в которой особенно выделялись броские звуки корнет-а-пистонов.
Бесполезно говорить о блестящем вознаграждении, которое принц предложил Поножовщику: ранее предназначенная ему сумма, контракт на покупку фермы в Алжире, а если он не захочет, то и больше... все будет предоставлено в его распоряжение.
Поножовщик, раненый в самое сердце, отказался и, быть может, впервые в жизни заплакал... Потребовалась исключительная настойчивость Родольфа, чтобы его спаситель согласился принять эти первые проявления благодарности.
На следующий день принц вызвал к себе Волчицу и Марсиаля; не сообщив им, что Лилия-Мария его дочь, он спросил, что может сделать для них; все их желания должны были быть исполнены. Видя их колебания и вспомнив, что говорила Лилия-Мария о примитивных вкусах Волчицы и ее мужа, он' предложил этой отважной семье значительную сумму либо половину этих денег и участок возделанной земли, расположенный рядом с фермой, которую он купил для Поножовщика. Сделав такое предложение, принц подумал о тем, что Марсиаль и Поножовщик, оба волевые, энергичные, наделенные добрыми и здоровыми наклонностями, будут жить дружно, тем более что оба мечтали об уединенной жизни, один по причине своего прошлого, другой в силу преступлений своей семьи.
Он не ошибся. Марсиаль и Волчица с восторгом согласились принять дар; когда же они при посредничестве Мэрфа познакомились с Поножовщиком, все трое порадовались тому, что будут жить в Алжире по соседству.
Несмотря на свою глубокую печаль или, вернее, благодаря этой печали, растроганный сердечными излияниями четы Марсиалей, Поножовщик ответил им искренним доброжелательством.
Вскоре настоящая дружба объединила будущих колонистов; люди подобной закалки легко узнают друг друга, сходятся полюбовно... Вот почему супруги Марсиаль, несмотря на горячее усердие, проявленное ими, чтобы избавить своего нового друга от мрачного настроения, в основном надеялись отвлечь его предстоящим путешествием и будущей деятельной жизнью, ибо, прибыв в Алжир, они будут обязаны возделывать предоставленную им землю, так как прежние владельцы согласно условиям продажи будут пользоваться доходами с этой земли еще в течение одного года, с тем чтобы, когда она поступит в полное распоряжение новых владельцев, они бы и в дальнейшем наблюдали за ее эксплуатацией.
Договорившись об этих условиях, узнав о мучительном свидании, на которое должен явиться Марсиаль, чтобы выслушать последнюю волю своей матери, Поножовщик пожелал сопровождать своего друга до ворот Бисетра, где он поджидал его в фиакре, на котором они приехали сюда, а потом возвратились в Париж, после того как Марсиаль, потрясенный приготовлением к казни своей матери и сестры, покинул тюремную камеру.
Лицо Поножовщика совершенно изменилось, прежняя уверенность в себе, свойственная этой мужественной натуре, сменилась угрюмой подавленностью; даже его голос стал менее грубым, неведомая в прошлом душевная боль надломила, подкосила этого энергичного человека.
Он с состраданием смотрел на Марсиаля.
— Не падайте духом, — говорил ему Поножовщик, — вы сделали все возможное, что может сделать такой славный малый... С этим покончено... Подумайте о вашей жене, о детях, о которых вы позаботились, чтобы они не стали нищими, как ваши мать и отец. И, наконец, сегодня вечером мы уедем из Парижа, чтобы больше туда не возвращаться, и вы никогда не услышите разговоров о том, что вас огорчает.
— Все равно, поймите меня... прежде всего ведь это моя мать, моя сестра.
— Но, увы, что ж поделать, все кончено... а когда все кончено... надо смириться, — сказал Поножовщик, подавляя вздох.
После некоторого молчания Марсиаль искренне признался:
— Я ведь тоже должен был бы утешать вас, славный вы человек... все время грустите.
— Все время, Марсиаль.
— Но... я и жена... мы надеемся, что, когда вы уедете из Парижа... вы успокоитесь...
— Да, — подумав, сказал Поножовщик, невольно вздрогнув, — если я уеду из Парижа...
— Так ведь... мы сегодня вечером уезжаем.
— То есть вы... вы уезжаете сегодня вечером...
— А как же вы, вы что, передумали?
— Нет...
— Так что же?
Поножовщик вновь замолчал, затем с усилием продолжил:
— Послушайте, Марсиаль... Вы, конечно, удивитесь... но лучше я скажу вам все... Если со мной что-либо случится, то это докажет, что предчувствие меня не обмануло.
— В чем же дело?
— Когда господин Родольф... спросил нас, согласны ли мы вместе поехать в Алжир и жить там по соседству, я не хотел вас обманывать... ни вас, ни вашу жену. Я вам сказал... кем я был...
— Не будем больше об этом говорить, вы уже были наказаны... вы такой хороший, такой славный, храбрый... Но я понимаю, вы предпочитаете жить вдалеке, как и мы... благодаря нашему благодетелю... чем остаться здесь... какими бы зажиточными и честными мы ни были, все равно нас всегда могут попрекнуть, вас — за совершенное злодеяние, которое вы искупили и, однако, в котором вы до сих пор раскаиваетесь... Меня — за преступления моих родителей... а я за них не могу отвечать. Но и для вас и для нас... прошлое есть прошлое... давнее прошлое... Будьте спокойны... мы рассчитываем на вас, а вы можете полагаться на нас.
— Для вас, как и для меня... быть может, прошлое забыто, но, как я уже говорил господину Родольфу... понимаете, Марсиаль... есть кто-то там, высоко... а ведь я убил человека...
— Это большое несчастье; но в тот момент вы не осознавали, что делаете... вы впали в безумие, вы были словно сумасшедший, и потом, наконец, вы спасли жизнь другим... и эта заслуга должна быть вам зачтена...
— Послушайте, Марсиаль... я вам рассказываю о своем несчастье... вот почему... Когда-то мне часто снился сон... я видел... сержанта, которого убил... Но вот уже давным-давно... сон не повторяется... а сегодня ночью он мне опять приснился...
— Случайность...
— Нет, этот сон предвещает, что сегодня со мной случится несчастье.
— Вы ошибаетесь, мой друг...
— У меня возникло предчувствие, что из Парижа я не уеду...
— Нет, вы заблуждаетесь... Переживаете разлуку с нашим благодетелем... волновались и сегодня, провожая меня в Бисетр... там было страшно... все это подействовало на вас в эту ночь; поэтому и сон... повторился...
Поножовщик грустно покачал головой.
— Сон приснился мне как раз накануне отъезда господина Родольфа... он уезжает сегодня...
— Сегодня?
— Да... вчера я послал к нему рассыльного в отель... боясь пойти туда сам... он запретил мне являться... Мне сказали, что принц уедет в одиннадцать часов утра... через заставу Шарантон... вот почему, прибыв в Париж... я сразу направлюсь туда... попытаюсь увидеть его... в последний раз... в последний!..
— Он такой добрый, и вполне понятно, что вы любите его.
— Любить его! — с глубоким волнением произнес Поножовщик. — Видите ли, Марсиаль... я готов спать на полу, есть черный хлеб... быть его псом... но быть рядом с ним, я больше ничего не просил... но это слишком... Он не пожелал.
— Господин Родольф был столь великодушен к вам!
— Не за это я так люблю его... а за то, что он во мне признал настоящего человека, честного... Это случилось в то время, когда я вел себя как дикий зверь, презирал себя, как последнюю каналью... а он дал мне понять, что во мне осталось еще что-то хорошее, раз вина искуплена, я раскаялся. Испытывая нужду, я работал вовсю, чтобы честным трудом себя обеспечить... Я никому не делал зла, но все считали меня законченным бандитом, а это не могло меня подбодрить.
— Верно, ведь, чтобы поддержать человека, направить его на истинный путь, достаточно сказать ему лишь несколько добрых слов, это позволит ему воспрять духом.
— Не так ли, Марсиаль? Вот почему, когда господин Родольф сказал мне такие слова, черт побери, поверьте, мое сердце наполнилось гордостью. С тех пор я готов пройти огонь и воду, лишь бы совершить доброе дело... пусть только представится случай... люди убедятся... и благодаря кому все это?..Благодаря монсеньору Родольфу.
— Раз вы стали настоящим человеком, вы не должны обращать внимание на дурное предчувствие. Ваш сон ничего не означает.
— Потом увидим. Я не желаю несчастья... для меня нет более страшного, чем то, которое уже со мной случилось... Никогда не увижу больше... господина Родольфа! А я надеялся всегда быть при нем... Разумеется, я знал бы свое место; я был бы там, где он, преданный ему душой и телом, всегда готовый... Ну все равно, быть может, он ошибся... Послушайте, Марсиаль, я по сравнению с ним червь земляной... так вот, случается, что самые ничтожные люди оказываются полезными самым великим... Если так случится, я ему никогда не прощу, что он отстранил меня.
— Кто знает, быть может, вы еще встретитесь с ним...
— О нет! Он сказал: «Дорогой мой, ты должен пообещать мне, что не будешь стремиться видеть меня, этим ты окажешь мне большую услугу». Вы понимаете, Марсиаль, я пообещал... и, клянусь, сдержу слово... но это жестоко.
— Как только мы приедем туда, вы успокоитесь. Мы будем работать, будем жить вместе в тиши как добрые фермеры, лишь иной раз обменяемся несколькими выстрелами с арабами... Тем лучше! Нам это подходит, мне и жене; она ведь у меня храбрая, верно?
— Если речь идет о выстрелах, так это мое дело, Марсиаль, — заявил не столь уже удрученный Поножовщик. — Ведь я холостяк, в прошлом — солдат...
— А я — браконьер!
— Но вы... У вас жена и двое детей, которым вы как родной отец... А у меня одна моя шкура... И если она стала непригодной для защиты господина Родольфа, то я ею больше не дорожу. Итак, если придется повоевать, это мое дело.
— Это будет наше общее дело.
— Нет, мое... гром и молния!.. Ко мне, бедуины!
— В добрый час, я рад слышать то, что вы говорите сейчас, а не те ваши слова... Послушай, друг... мы будем жить как братья, и вы сможете говорить с нами о ваших горестях, если вы еще не перестанете горевать, ведь я тоже страдаю. Я надолго запомню этот день, поверьте... Невозможно видеть свою мать, свою сестру... так, как видел их я... чтобы постоянно не возвращаться к мыслям о них... Мы с вами во многом похожи, поэтому нам будет хорошо вместе. Мы не струхнем перед опасностью, ни вы, ни я, и станем наполовину фермерами, наполовину солдатами... Там есть на кого охотиться... и поохотимся. Если вы пожелаете жить в одиночестве, будете жить у себя, а мы по соседству... или же — вместе. Мы воспитаем детей честными людьми, а вы станете им как бы дядей... потому что мы станем братьями. Подходит вам такая жизнь? — сказал Марсиаль, протягивая руку Поножовщику.
— Да, она мне по душе, дорогой Марсиаль... в конце концов, как говорится, либо тоска меня убьет, либо я ее убью...
— Она вас не убьет... будем стариться там, в нашей пустыне, и всякий вечер будем говорить: «Брат... спасибо господину Родольфу...» Это будет наша молитва за него.
— Послушайте, Марсиаль... вы проливаете бальзам на мою душу.
— В добрый час... а этот дурацкий сон... надеюсь, вы о нем больше не будете думать?
— Постараюсь.
— Да, вот что!.. Приходите за нами в четыре часа! Дилижанс уходит в пять.
— Договорились... Но вскоре мы прибудем в Париж, я остановлю фиакр, пойду пешком к Шарантонской заставе, там подожду господина Родольфа, посмотрю на него, когда он будет проезжать.
Фиакр остановился, Поножовщик вышел.
— Не забудьте... в четыре... мой дорогой друг, — воскликнул Марсиаль.
— В четыре!..
Поножовщик забыл, что вчера был карнавал; вот почему, когда он проходил по внешней стороне бульвара, чтобы попасть к Шарантонской заставе, он был крайне изумлен, увидев зрелище, странное и отвратительное.
Глава III.
ПЕРСТ БОЖИЙ
Люди выходили из предместья Гласьер, скопляясь на подступах к заставе, чтобы попасть затем на бульвар Сен-Жак, где должна была происходить казнь. Поножовщик невольно был унесен в сторону плотной толпой.
Хотя уже наступил день, вдали раздавалась доносившаяся из харчевен музыка оркестра, в которой особенно выделялись броские звуки корнет-а-пистонов.