Парижские тайны
Часть 218 из 267 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
— Ну и что же?
— Эта дама, очевидно, выздоровела; она пригласила меня к себе и приказала угрожающим тоном: «Вернитесь и скажите Феррану, что если он не явится ко мне, то сегодня же будет арестован за подлог... так как девочка, которую он выдал за умершую, вовсе не умерла... Я знаю, кому он ее отдал, знаю, где она находится[145]».
— Это просто бред, — холодно ответил Полидори, пожимая плечами.
— Вы так думаете?
— Я в этом убежден.
— Сначала я тоже так подумал... но уверенность госпожи графини...
— Ее рассудок не совсем еще уравновешен после болезни... а безумцы всегда верят в свои представления.
— Конечно, вы правы, сударь, иначе я не могу объяснить себе угроз графини по адресу столь уважаемого человека, как господин Ферран.
— В этом нет здравого смысла.
— Я должен вам еще добавить, сударь: когда я покидал госпожу графиню, в комнату вбежала одна из служанок и сказала: «Его высочество будет здесь через час».
— Служанка так и сказала? — воскликнул Полидори.
— Да, и я был очень удивлен, потому что не знал, о каком высочестве идет речь.
«Нет сомнения, это принц, — подумал Полидори. — Он у графини Сары, которую никогда не должен был больше видеть... Не знаю, почему, но мне не нравится это сближение... Оно может повредить нам». Затем, обращаясь к клерку, Полидори сказал:
— Повторяю, ничего серьезного: это безумное воображение больной. Впрочем, я сейчас же передам господину Феррану ваши новости.
А теперь мы проводим читателя к графине Саре Мак-Грегор.
Глава II.
РОДОЛЬФ И САРА
Мы проведем читателя к графине Мак-Грегор. В ее болезни наступил решающий кризис, прошел бред и облегчились страдания, которые в течение многих дней вызывали серьезные опасения. День клонился к концу... Сара сидела в большом кресле, поддерживаемая своим братом Томасом Сейтоном, и внимательно рассматривала себя в зеркале, которое держала служанка, стоявшая перед ней на коленях.
Это происходило в той гостиной, где Сычиха покушалась на ее жизнь.
Она была бледна, оттого на беломраморном лице особенно выделялись черные глаза и смоляные брови; на ней было широкое платье из белого муслина.
— Подайте мне коралловую повязку, — приказала она служанке слабым, но властным голосом.
— Бетти вам поможет. Вы устанете. Это так неблагоразумно, — сказал Трмас Сейтон.
— Повязку, повязку! — нетерпеливо повторяла Сара. Она взяла повязку и приложила ко лбу. — Прикрепите ее и оставьте меня, — приказала она служанкам.
— Проведите господина Феррана в голубой салон... затем, — добавила она с едва скрываемой гордостью, — когда прибудет его королевское высочество великий герцог Герольштейнский, пригласите его ко мне. А теперь оставьте меня.
— Наконец-то! — воскликнула Сара, откинувшись в кресле и оставшись одна с братом. — Наконец-то я получу эту корону... мечту моей жизни... Значит, предсказание сбывается.
— Сара, успокойтесь, — сурово проговорил брат. — Вчера вы были при смерти; еще одно разочарование нанесет вам смертельный удар.
— Вы правы, Том... Разочарование было бы тяжелым, ибо моя надежда чуть не сбылась. Я смогла выдержать мои мучения только потому, что все время думала об одном: я должна воспользоваться поразительной новостью, которую мне сообщила эта женщина, когда пыталась меня убить.
— Вы это повторяли в бреду.
— Потому что только эта мысль и поддерживала мою угасающую жизнь. Возвышенная надежда! Я — владетельная принцесса... почти королева!.. — добавила она в упоении.
— Сара, оставьте безрассудные мечты... Пробуждение будет ужасным.
— Безрассудные мечты?.. Вот как! Когда Родольф узнает, что эта девушка сейчас в тюрьме Сен-Лазар[146] и что она ранее была под опекой нотариуса, который объявил о ее смерти, узнает, что она — наша дочь, вы думаете, что...
Сейтон прервал сестру.
— Я думаю, — сказал он с горечью, — что для монархов государственные интересы, политические соображения выше родственных привязанностей.
— Как мало вы верите в мою сообразительность!
— Принц — не тот наивный и страстный юноша, которого вы когда-то соблазнили; не те времена, сестрица.
Сара, слегка пожав плечами, ответила:
— Знаете, почему я хотела украсить волосы этой коралловой повязкой? Почему я надела белое платье? В первый раз, когда Родольф меня увидел при Герольштейнском дворе... на мне было белое платье... а в волосах эта самая коралловая повязка.
— Как? — воскликнул Томас Сейтон, глядя на сестру с изумлением. — Вы хотите пробудить былые воспоминания? Не опасаетесь, что они могут вызвать враждебные чувства?
— Я знаю Родольфа лучше, чем вы... Несомненно, время и страдания изменили мое лицо, я уже не та молодая девушка, которую он безумно любил... и любил только меня одну... ведь я была его первой любовью... А такая любовь всегда оставляет в сердце мужчины неизгладимый след. Поверьте мне, братец, этот венец напомнит Родольфу былую любовь, прошедшую молодость. У мужчин такие воспоминания всегда вызывают нежность, благие порывы.
— Но эти нежные чувства смогут также напомнить мрачную драму вашей любви! Напомнить, как относился к вам отец принца и как вы после брака с графом Мак-Грегором упорно молчали, когда Родольф требовал у вас вашу дочь! Да, вашу дочь, о смерти которой вы ему сообщили в сдержанных тонах десять лет тому назад... Разве вы забыли, что с того времени принц ненавидит вас?
— Ненависть сменилась состраданием, когда он узнал, что я при смерти... Он каждый день посылал барона де Грауна проведать меня.
— Из человеколюбия...
— А сейчас мне сообщили, что он придет сюда. Оказана великая честь, брат.
— Он подумал, что вы при смерти и что речь идет о последней воле умирающей, потому решил навестить вас. Вы неправильно поступили, вам надо было написать ему, что хотите сообщить важную новость.
— У меня есть причина вести себя именно так. Новость доставит ему огромную радость... И я вовремя воспользуюсь порывом его нежности... Именно сегодня, или никогда, он мне скажет: «Брак должен узаконить рождение нашей дочери». Если он так скажет, то его слово свято и сбудется надежда моей жизни.
— Только в том случае, если он даст вам такое обещание.
— Надо воспользоваться всеми средствами, чтобы он согласился совершить этот акт... Я знаю Родольфа, он меня ненавидит, хотя не могу понять почему. Я всегда относилась к нему благоразумно, как это и подобало мне.
— Быть может, но, питая ненависть к вам, он имел на то основание.
— Это несущественно. Когда он узнает, что дочь найдена, ненависть померкнет; он согласится на все, и если раньше его дочь влачила жалкое существование, то он сделает все возможное для того, чтобы она обрела полное счастье.
— Вполне возможно, что он обеспечит ей блестящее будущее... но это не значит, что он решит обвенчаться с вами, чтобы узаконить рождение дочери. Оба эти решения разделяет пропасть.
— Я уповаю на любовь отца к дочери.
— Несчастная девушка, несомненно, до сих пор жила в нищете, в унизительных условиях.
— Родольф тем более захочет возвысить ее, чтобы возместить все ее невзгоды!
— Но, подумайте, возвысить ее до сословия владетельных князей Европы... признать своей дочерью среди принцев, королей — титулованных родственников!
— Вы разве не знаете его странного характера, вспыльчивого и решительного? Его рыцарскую твердость по отношению ко всему, что повелевает долг?
— Но, возможно, эту несчастную девочку так развратила среда порока и нищеты, в которой она, вероятно, жила, что принц вместо влечения к ней...
— Да что вы говорите, — воскликнула Сара, прерывая брата, — разве она не такая же прелестная, очаровательная, какой была ранее, в детские годы? Родольф, даже не подозревая, что она его дочь, интересовался ею, хотел облегчить ее судьбу; ведь он послал ее на свою ферму в Букеваль, откуда мы ее похитили.
— Да, благодаря вашей неугомонной прихоти уничтожить всех, к кому принц был привязан, благодаря вашей безрассудной надежде когда-нибудь вернуть его себе...
— Не испытывая этой безумной надежды, я не узнала бы даже, жертвуя жизнью, что моя дочь жива... Разве, наконец, не от той женщины, которая увезла ее с фермы, я узнала о коварных проделках нотариуса Феррана?
— Досадно, что утром меня не пустили в тюрьму Сен-Лазар, где, как вам сказали, находится это несчастное дитя. Несмотря на мою настойчивость, я ничего не узнал, потому что у меня не было рекомендательного письма к начальнику тюрьмы. От вашего имени я написал префекту, но его ответ я получу, конечно, только завтра... а принц вот-вот сюда приедет... Очень жаль, повторяю, что вы не смогли сами представить ему вашу дочь... Лучше было бы дождаться ее выхода из тюрьмы, а потом уже приглашать герцога сюда.
— Подождать! А разве я знаю, буду ли я в состоянии встретить его завтра? Быть может, только тщеславие придает мне бодрость духа.
— Но какие доказательства представите вы принцу? Поверит ли он вам?
— Он мне поверит, когда прочтет разоблачающие показания, написанные мною под диктовку Сычихи, когда она поразила меня кинжалом. Эти факты, к счастью, я запомнила. Он мне поверит, когда прочитает вашу переписку с этой Серафен и Жаком Ферраном, сообщение о мнимой смерти ребенка; он поверит, когда услышит признания нотариуса, напуганного моими угрозами. Ферран вскоре должен прибыть сюда; он убедится, когда увидит портрет нашей шестилетней дочери. Ведь на девочку, изображенную на портрете, как мне сказала Сычиха, и сейчас удивительно похожа эта девушка. Доказательств будет достаточно, чтобы убедить принца, что я говорю правду, и он присвоит мне звание королевы. О! Хоть один день, один час носить корону, и тогда я умру ублаженной.
Послышался шум экипажа, въезжавшего во двор.
— Это он... Родольф!.. — воскликнула Сара, обращаясь к Томасу Сейтону. Тот быстро подошел к окну и отдернул портьеру:
— Да, принц... выходит из кареты.
— Оставьте меня одну, решительный момент наступил, — с неизменным хладнокровием объявила Сара, ибо чудовищное честолюбие, безжалостный эгоизм всегда были единственными побуждениями этой женщины. В чудесном воскрешении своей дочери она видела лишь средство для достижения постоянной цели своей жизни.
Помедлив немного, прежде чем покинуть комнату, Томас вдруг подошел к сестре и сказал:
— Может быть, лучше я скажу принцу, каким образом была спасена ваша дочь, которую считали умершей? Этот разговор был бы слишком опасен для вас... Вас могут убить и сильное волнение, и встреча с принцем после столь долгой разлуки, и воспоминания о том времени...
— Дайте вашу руку, брат, — сказала Сара.
Приложив к своему бесстрашному и спокойному сердцу руку Томаса Сейтона, она спросила с мрачной ледяной улыбкой:
— Эта дама, очевидно, выздоровела; она пригласила меня к себе и приказала угрожающим тоном: «Вернитесь и скажите Феррану, что если он не явится ко мне, то сегодня же будет арестован за подлог... так как девочка, которую он выдал за умершую, вовсе не умерла... Я знаю, кому он ее отдал, знаю, где она находится[145]».
— Это просто бред, — холодно ответил Полидори, пожимая плечами.
— Вы так думаете?
— Я в этом убежден.
— Сначала я тоже так подумал... но уверенность госпожи графини...
— Ее рассудок не совсем еще уравновешен после болезни... а безумцы всегда верят в свои представления.
— Конечно, вы правы, сударь, иначе я не могу объяснить себе угроз графини по адресу столь уважаемого человека, как господин Ферран.
— В этом нет здравого смысла.
— Я должен вам еще добавить, сударь: когда я покидал госпожу графиню, в комнату вбежала одна из служанок и сказала: «Его высочество будет здесь через час».
— Служанка так и сказала? — воскликнул Полидори.
— Да, и я был очень удивлен, потому что не знал, о каком высочестве идет речь.
«Нет сомнения, это принц, — подумал Полидори. — Он у графини Сары, которую никогда не должен был больше видеть... Не знаю, почему, но мне не нравится это сближение... Оно может повредить нам». Затем, обращаясь к клерку, Полидори сказал:
— Повторяю, ничего серьезного: это безумное воображение больной. Впрочем, я сейчас же передам господину Феррану ваши новости.
А теперь мы проводим читателя к графине Саре Мак-Грегор.
Глава II.
РОДОЛЬФ И САРА
Мы проведем читателя к графине Мак-Грегор. В ее болезни наступил решающий кризис, прошел бред и облегчились страдания, которые в течение многих дней вызывали серьезные опасения. День клонился к концу... Сара сидела в большом кресле, поддерживаемая своим братом Томасом Сейтоном, и внимательно рассматривала себя в зеркале, которое держала служанка, стоявшая перед ней на коленях.
Это происходило в той гостиной, где Сычиха покушалась на ее жизнь.
Она была бледна, оттого на беломраморном лице особенно выделялись черные глаза и смоляные брови; на ней было широкое платье из белого муслина.
— Подайте мне коралловую повязку, — приказала она служанке слабым, но властным голосом.
— Бетти вам поможет. Вы устанете. Это так неблагоразумно, — сказал Трмас Сейтон.
— Повязку, повязку! — нетерпеливо повторяла Сара. Она взяла повязку и приложила ко лбу. — Прикрепите ее и оставьте меня, — приказала она служанкам.
— Проведите господина Феррана в голубой салон... затем, — добавила она с едва скрываемой гордостью, — когда прибудет его королевское высочество великий герцог Герольштейнский, пригласите его ко мне. А теперь оставьте меня.
— Наконец-то! — воскликнула Сара, откинувшись в кресле и оставшись одна с братом. — Наконец-то я получу эту корону... мечту моей жизни... Значит, предсказание сбывается.
— Сара, успокойтесь, — сурово проговорил брат. — Вчера вы были при смерти; еще одно разочарование нанесет вам смертельный удар.
— Вы правы, Том... Разочарование было бы тяжелым, ибо моя надежда чуть не сбылась. Я смогла выдержать мои мучения только потому, что все время думала об одном: я должна воспользоваться поразительной новостью, которую мне сообщила эта женщина, когда пыталась меня убить.
— Вы это повторяли в бреду.
— Потому что только эта мысль и поддерживала мою угасающую жизнь. Возвышенная надежда! Я — владетельная принцесса... почти королева!.. — добавила она в упоении.
— Сара, оставьте безрассудные мечты... Пробуждение будет ужасным.
— Безрассудные мечты?.. Вот как! Когда Родольф узнает, что эта девушка сейчас в тюрьме Сен-Лазар[146] и что она ранее была под опекой нотариуса, который объявил о ее смерти, узнает, что она — наша дочь, вы думаете, что...
Сейтон прервал сестру.
— Я думаю, — сказал он с горечью, — что для монархов государственные интересы, политические соображения выше родственных привязанностей.
— Как мало вы верите в мою сообразительность!
— Принц — не тот наивный и страстный юноша, которого вы когда-то соблазнили; не те времена, сестрица.
Сара, слегка пожав плечами, ответила:
— Знаете, почему я хотела украсить волосы этой коралловой повязкой? Почему я надела белое платье? В первый раз, когда Родольф меня увидел при Герольштейнском дворе... на мне было белое платье... а в волосах эта самая коралловая повязка.
— Как? — воскликнул Томас Сейтон, глядя на сестру с изумлением. — Вы хотите пробудить былые воспоминания? Не опасаетесь, что они могут вызвать враждебные чувства?
— Я знаю Родольфа лучше, чем вы... Несомненно, время и страдания изменили мое лицо, я уже не та молодая девушка, которую он безумно любил... и любил только меня одну... ведь я была его первой любовью... А такая любовь всегда оставляет в сердце мужчины неизгладимый след. Поверьте мне, братец, этот венец напомнит Родольфу былую любовь, прошедшую молодость. У мужчин такие воспоминания всегда вызывают нежность, благие порывы.
— Но эти нежные чувства смогут также напомнить мрачную драму вашей любви! Напомнить, как относился к вам отец принца и как вы после брака с графом Мак-Грегором упорно молчали, когда Родольф требовал у вас вашу дочь! Да, вашу дочь, о смерти которой вы ему сообщили в сдержанных тонах десять лет тому назад... Разве вы забыли, что с того времени принц ненавидит вас?
— Ненависть сменилась состраданием, когда он узнал, что я при смерти... Он каждый день посылал барона де Грауна проведать меня.
— Из человеколюбия...
— А сейчас мне сообщили, что он придет сюда. Оказана великая честь, брат.
— Он подумал, что вы при смерти и что речь идет о последней воле умирающей, потому решил навестить вас. Вы неправильно поступили, вам надо было написать ему, что хотите сообщить важную новость.
— У меня есть причина вести себя именно так. Новость доставит ему огромную радость... И я вовремя воспользуюсь порывом его нежности... Именно сегодня, или никогда, он мне скажет: «Брак должен узаконить рождение нашей дочери». Если он так скажет, то его слово свято и сбудется надежда моей жизни.
— Только в том случае, если он даст вам такое обещание.
— Надо воспользоваться всеми средствами, чтобы он согласился совершить этот акт... Я знаю Родольфа, он меня ненавидит, хотя не могу понять почему. Я всегда относилась к нему благоразумно, как это и подобало мне.
— Быть может, но, питая ненависть к вам, он имел на то основание.
— Это несущественно. Когда он узнает, что дочь найдена, ненависть померкнет; он согласится на все, и если раньше его дочь влачила жалкое существование, то он сделает все возможное для того, чтобы она обрела полное счастье.
— Вполне возможно, что он обеспечит ей блестящее будущее... но это не значит, что он решит обвенчаться с вами, чтобы узаконить рождение дочери. Оба эти решения разделяет пропасть.
— Я уповаю на любовь отца к дочери.
— Несчастная девушка, несомненно, до сих пор жила в нищете, в унизительных условиях.
— Родольф тем более захочет возвысить ее, чтобы возместить все ее невзгоды!
— Но, подумайте, возвысить ее до сословия владетельных князей Европы... признать своей дочерью среди принцев, королей — титулованных родственников!
— Вы разве не знаете его странного характера, вспыльчивого и решительного? Его рыцарскую твердость по отношению ко всему, что повелевает долг?
— Но, возможно, эту несчастную девочку так развратила среда порока и нищеты, в которой она, вероятно, жила, что принц вместо влечения к ней...
— Да что вы говорите, — воскликнула Сара, прерывая брата, — разве она не такая же прелестная, очаровательная, какой была ранее, в детские годы? Родольф, даже не подозревая, что она его дочь, интересовался ею, хотел облегчить ее судьбу; ведь он послал ее на свою ферму в Букеваль, откуда мы ее похитили.
— Да, благодаря вашей неугомонной прихоти уничтожить всех, к кому принц был привязан, благодаря вашей безрассудной надежде когда-нибудь вернуть его себе...
— Не испытывая этой безумной надежды, я не узнала бы даже, жертвуя жизнью, что моя дочь жива... Разве, наконец, не от той женщины, которая увезла ее с фермы, я узнала о коварных проделках нотариуса Феррана?
— Досадно, что утром меня не пустили в тюрьму Сен-Лазар, где, как вам сказали, находится это несчастное дитя. Несмотря на мою настойчивость, я ничего не узнал, потому что у меня не было рекомендательного письма к начальнику тюрьмы. От вашего имени я написал префекту, но его ответ я получу, конечно, только завтра... а принц вот-вот сюда приедет... Очень жаль, повторяю, что вы не смогли сами представить ему вашу дочь... Лучше было бы дождаться ее выхода из тюрьмы, а потом уже приглашать герцога сюда.
— Подождать! А разве я знаю, буду ли я в состоянии встретить его завтра? Быть может, только тщеславие придает мне бодрость духа.
— Но какие доказательства представите вы принцу? Поверит ли он вам?
— Он мне поверит, когда прочтет разоблачающие показания, написанные мною под диктовку Сычихи, когда она поразила меня кинжалом. Эти факты, к счастью, я запомнила. Он мне поверит, когда прочитает вашу переписку с этой Серафен и Жаком Ферраном, сообщение о мнимой смерти ребенка; он поверит, когда услышит признания нотариуса, напуганного моими угрозами. Ферран вскоре должен прибыть сюда; он убедится, когда увидит портрет нашей шестилетней дочери. Ведь на девочку, изображенную на портрете, как мне сказала Сычиха, и сейчас удивительно похожа эта девушка. Доказательств будет достаточно, чтобы убедить принца, что я говорю правду, и он присвоит мне звание королевы. О! Хоть один день, один час носить корону, и тогда я умру ублаженной.
Послышался шум экипажа, въезжавшего во двор.
— Это он... Родольф!.. — воскликнула Сара, обращаясь к Томасу Сейтону. Тот быстро подошел к окну и отдернул портьеру:
— Да, принц... выходит из кареты.
— Оставьте меня одну, решительный момент наступил, — с неизменным хладнокровием объявила Сара, ибо чудовищное честолюбие, безжалостный эгоизм всегда были единственными побуждениями этой женщины. В чудесном воскрешении своей дочери она видела лишь средство для достижения постоянной цели своей жизни.
Помедлив немного, прежде чем покинуть комнату, Томас вдруг подошел к сестре и сказал:
— Может быть, лучше я скажу принцу, каким образом была спасена ваша дочь, которую считали умершей? Этот разговор был бы слишком опасен для вас... Вас могут убить и сильное волнение, и встреча с принцем после столь долгой разлуки, и воспоминания о том времени...
— Дайте вашу руку, брат, — сказала Сара.
Приложив к своему бесстрашному и спокойному сердцу руку Томаса Сейтона, она спросила с мрачной ледяной улыбкой: