Парижские тайны

ТОРЖЕСТВО СУХАРИКА И ГАРГУСА




Сухарик, видя, что он всеми покинут, покорился горькой участи. Наступил день, мальчишки готовили зверей к походу. Хозяин открыл дверь,

вызвал по имени каждого, чтобы раздать по куску хлеба. Все спустились вниз; Сухарик, ни живой ни мертвый, забился в угол вместе со своей черепахой и не шевелился. Он смотрел, как уходили его товарищи, и многое бы дал, чтобы быть на их месте... Вот ушел и последний. Сердце еще чаще забилось у бедного мальчика; он надеялся, что, быть может, хозяин забыл про него. Но как бы не так! Вот он слышит грубый оклик Душегуба, стоявшего внизу возле лестницы: «Сухарик!»

«Я здесь, хозяин».

«Выходи, или я стащу тебя сам!»

И Сухарик почувствовал, что наступил конец. «Ну что ж, — подумал он, весь дрожа, вспоминая сон, — вот ты и попал в паутину, маленькая мушка, сейчас тебя сожрет паук».

Осторожно опустив на землю черепаху, как бы попрощавшись с нею, ведь он все же полюбил ее, подошел мальчик к лестнице, чтобы сойти на землю, но Душегуб мигом, точно клещами, схватил его за ногу, тонкую, как веретено, и потянул так сильно, что Сухарик разом скатился со всех ступенек, ободрав лицо.

— Жаль, что староста Маленькой Польши не видел этого. Он бы показал Душегубу, — сказал Синий Колпак. — Вот когда важно быть сильным.

— Да, милый, к несчастью, старосты здесь не было... Душегуб хватает Сухарика за штаны и тащит его в свое логово, где сидит обезьяна, привязанная к кровати. Увидев мальчика, она стала прыгать, злобно скрежетать зубами, потом ринулась навстречу, словно желая сожрать Сухарика.

— Бедный Сухарик, как тебя спасти?

— Ну уж если попадешься в лапы обезьяны, мгновенно задушит.

— Гром и молния, меня лихорадит, — сказал Синий Колпак, — я не в состоянии убить даже блоху. Ну а вы, друзья?

— Честное слово, я тоже нет.

— И я.

На тюремных часах пробило без четверти четыре. Скелет, все более опасаясь, что времени не останется, и видя, что многие заключенные искренне растроганы, злобно пригрозил;

— Молчать у меня! Иначе он никогда не кончит, этот болтун, прекратите балагурить!

Стало тихо. Гобер продолжал:

— Вспомним, как мучительно трудно было Сухарику привыкнуть даже к черепахе, как дрожали от страха самые смелые ребята при одном имени Гаргуса, и представим себе ужас, который испытал Сухарик, увидев, что Душегуб тащит его прямо к чудовищу.

«Хозяин! Сжальтесь, помилуйте, больше никогда не буду, честное слово!» — дрожа как в лихорадке, бормотал бедный малыш, даже не понимая, что он такое натворил, в чем провинился. Но Душегуб и слушать не хотел... Несмотря на крики, на то, что мальчик отбивался, он поднес Сухарика к обезьяне, и она вцепилась в него своими мохнатыми лапами. В зале всех охватил трепет, слушатели напряглись.

— Ну и балбес бы я был, если б ушел раньше, — сказал надзиратель, подходя ближе к арестантам.

— Слушайте, слушайте, самое интересное впереди, — продолжал Гобер. — Как только Сухарик почувствовал холодные, волосатые лапы могучего зверя, схватившего его за шею, он решил, что все кончено, и, словно в бреду, стал кричать так жалобно, что казалось, мог бы разжалобить и тигра. «Боже мой, да ведь это паук, которого я видел во сне... Золотая мушка, спаси меня!»

«Ты у меня замолчишь, негодяй... замолчишь!..» — грозился Душегуб, избивая его ногами. Он боялся, что крики услышат. Но вскоре бояться стало нечего, подумайте сами, бедный Сухарик уже не кричал и не отбивался, он стоял на коленях, белый как полотно, с закрытыми глазами, дрожа всем телом, как будто на дворе январский мороз; а обезьяна в это время била его, драла за волосы, царапала; временами она останавливалась, глядела на хозяина, точно желая узнать, что ей делать. Душегуб дико смеялся, притом так громко, что его смех заглушил бы и вопли мальчика, если б тот мог кричать. Казалось, это поощряло Гаргуса, еще более яростно нападавшего на мальчика.

— У, гад, — воскликнул Синий Колпак, — попалась бы ты мне, я бы схватил тебя за хвост и вертел колесом, а потом хрястнул башкой о мостовую.

— Ах, мерзавка, злая что твой дикарь.

— Да таких злых и не бывает!

— Как не бывает, — возразил Гобер, — а Душегуб? Посудите сами, вот что он потом сделал: отвязал от своей, кровати длинную цепь Гаргуса, высвободил из обезьяньих лап мальчика, который был ни жив не мертв, и привязал его так, что на одной цепи оказался и Сухарик и Гаргус, скрепленные поясом, один подле другого.

— Вот так выдумка!

— Да, все же есть люди хуже зверей!

— Когда Душегуб устроил эту штуку, он сказал своей обезьяне, которая понимала его, ведь они почти не расставались: «Гаргус! Раньше тебя водили напоказ, а теперь ты будешь его водить, это твоя обезьяна. Ну-ка, вставай Сухарик, не то я науськаю на тебя Гаргуса».

Бедный Сухарик снова упал на колени, сложив руки, но говорить не мог, слышалось только, как он стучит зубами.

«Заставь же его ходить, Гаргус, а если не будет слушаться, поступай, как я».

С этими словами он осыпал мальчика ударами хлыста, а затем передал хлыст обезьяне,

Вы, конечно, знаете, что звери очень ловко подражают человеку. Гаргус в этом отношении особо отличался; он взял хлыст и начал так избивать мальчика, что тот вскочил на ноги; роста он был такого же, как и обезьяна. Затем Душегуб вышел из своей комнаты и спустился по лестнице, позвав Гаргуса; обезьяна быстро последовала за хозяином, гоня перед собой мальчика, которого она продолжала избивать хлыстом, словно своего раба.

Так они прибежали на маленький двор за хибаркой Душегуба. Здесь-то Душегуб решил позабавиться. Он закрыл ворота и подал знак обезьяне, чтобы она бегала вокруг двора и подгоняла хлыстом мальчика. Обезьяна послушалась и принялась гонять Сухарика, осыпая его ударами, в то время как хозяин гоготал во все горло. Казалось, этой чудовищной шутки было бы достаточно? Так нет же, этого было мало; Сухарик пока что отделался царапинами, ударами хлыста и ужасным испугом, но вот что еще придумал коварный злодей: для того, чтобы натравить обезьяну на измученного мальчика, который и так был ни жив не мертв, Душегуб хватает Сухарика за волосы, делая вид, что хочет его укусить, и приближает его к Гаргусу, приговаривая; «Возьми его... возьми!..», а затем показывает зверю кусок бараньего сердца, как будто обещая — вот, мол, тебе награда.

Да, друзья, это было жуткое зрелище. Представляете себе огромную рыжую обезьяну с черной мордой; скрежеща зубами как одержимая, она неистово, почти в бешенстве бросается на бедняжку, который не в силах защититься, сразу падает животом вниз, прижав лицо к земле, чтоб она его не изуродовала. Видя это, обезьяна, забравшись на спину Сухарика, хватает его за шею и начинает грызть.

«О! Паук, паук...» — кричал сдавленным голосом Сухарик, уверенный в том, что наступил его конец.


Вдруг раздался стук в ворота: тук... тук!..

— А, староста, — с радостью воскликнули заключенные. — Наконец-то!

— Да, мои друзья, на сей раз это был староста. Он закричал: «Открывай, Душегуб! Не притворяйся глухим, ведь я тебя вижу».

Хозяин зверинца, принужденный ответить, бранясь, пошел открывать ворота мэру, который в свои пятьдесят лет обладал могучей силой, и, когда он был разгневан, шутить с ним не следовало.

«Что вам надо?» — спросил Душегуб, приоткрывая ворота.

«Я хочу поговорить с тобой», — ответил староста, силой врываясь в маленький двор. Затем, видя, что обезьяна все еще бьет Сухарика, он хватает ее за шею, намереваясь высвободить мальчика и отшвырнуть Гаргуса в сторону. Тут замечает, что мальчик на одной цепи с обезьяной; тогда он гневно заявляет Душегубу: «Сейчас же освободи несчастного парнишку!»

— Вы представляете себе радость и изумление Сухарика, едва живого от страха, который вдруг почувствовал, что в самый последний момент он, словно чудом, спасен; поэтому он не мог не вспомнить золотую мушку из своего сна, хотя староста нисколько не был похож на муху: этакий здоровяк...

— Ну ладно, — сказал надзиратель, направляясь к дверям. — Сухарик спасен, я пойду ужинать.

— Спасен? — воскликнул Гобер. — Как бы не так! На этом мучения нашего Сухарика еще не кончились.

— Правда? — с удивлением спросили арестанты.

— А что с ним случилось? — спросил Руссель, подходя к арестантам.

— Постойте здесь и все узнаете, — ответил рассказчик.

— Острослов просто дьявол, он заставляет делать все, что захочет, ну ладно, немного побуду.

Скелет молчал, едва сдерживая гнев. Гобер продолжал:

— Душегуб, боявшийся старосты как огня, ворча, освободил мальчика от цепи; вслед затем староста поддал обезьяну ногой, что она отлетела далеко в сторону. Взвизгнув и скрежеща зубами, она, как ужаленная, вскочила на крышу сарая, угрожая оттуда старосте.

«Почему вы бьете мою обезьяну?» — спросил Душегуб.

«Ты лучше спроси, почему я не бью тебя; разве можно так терзать ребенка? Ты что, уже с утра нализался?»

«Трезв, как и вы, готовлю номер с обезьяной, хочу показать публике — она и Сухарик будут представлять вместе. Занят своим делом, зачем вы вмешиваетесь?»

«Да, вмешиваюсь, это мое дело! Утром мимо меня проходили ребята, среди них не было Сухарика; я спросил, где он, смутившись, они ничего не ответили; ведь я тебя знаю, сразу догадался, что ты его бьешь, и не ошибся. Так знай — теперь каждое утро буду следить за ребятами и, если не увижу Сухарика, сейчас же явлюсь и убью тебя на месте, если увижу, что ты его бьешь».

«Что захочу, то и буду делать, — ответил Душегуб, раздраженный этой угрозой, — ты меня не тронешь! Убирайся вон, а если опять появишься, я тебе покажу...»

«Вот тебе, подлец! — И староста дал Душегубу пару таких затрещин, что можно было оглушить носорога. — Будешь знать, как разговаривать со старостой Маленькой Польши».

— Маловато он ему врезал, — сказал Синий Колпак, — на месте старосты я бы еще не так его измордовал.,

— И поделом ему, — воскликнул кто-то из арестантов.

— Таких извергов староста мог бы уложить и десяток, вот почему Душегубу пришлось проглотить обиду, но в нём бушевал гнев, в особенности из-за того, что его побили на глазах у мальчика. Он решил отомстить и придумал способ — такой мог прийти только величайшему злодею, каким и был хозяин зверинца. Пока он обдумывал эту дьявольскую месть, почесывая в затылке, староста предупреждал его:

«Запомни, если ты будешь продолжать мучить малыша, я тебя и твоих зверей вышвырну из Маленькой Польши, а если не уйдешь, натравлю на тебя народ. Тебя ведь здесь уже все ненавидят и устроят тебе такие проводы, что, ручаюсь, запомнишь на всю жизнь».

Желая осуществить свой дьявольский план, этот коварный злодей Душегуб сделал вид, что не сердится на старосту, и заговорил льстивым голосом: «Клянусь, староста, зря вы меня били и напрасно думали, что я обижаю Сухарика, наоборот, повторяю вам, я готовил новый номер с обезьяной; это нелегкое дело, когда она сопротивляется, вот в этой потасовке и покусала малыша».

Пытливо взглянув на Душегуба, староста спросил:

«Ты говоришь правду? Если ты готовишь номер с обезьяной, почему же ты привязываешь ее к той же цепи, что и Сухарика?»

«Потому что малыш должен участвовать в этом представлении; вот что я хочу сделать: нарядить Гаргуса в красный фрак, надеть на него шляпу с перьями, как у швейцарского торговца лекарствами, посадить Сухарика в маленькое детское кресло, завязать ему на шее салфетку, и обезьяна будет брить его деревянной бритвой.

При этих словах Душегуба староста рассмеялся.

«Не правда ли, забавно?» — лукаво спросил Душегуб.

«Да, это, конечно, смешно, — согласился староста. — Говорят, что твоя обезьяна ловкая и хитрая бестия, она сможет исполнить подобную штуку».

«Наверняка, когда она посмотрит пять или шесть раз, как я делаю вид, будто брею Сухарика, она будет подражать мне, у нее будет большая деревянная бритва, нужно только, чтобы обезьяна привыкла к мальчику, потому-то я и посадил их на одну цепь».

«А все же почему ты выбрал именно Сухарика, а не другого мальчишку?»

«Потому что он меньше всех ростом. Когда он сядет в кресло, Гаргус будет возвышаться над ним; к тому же половину сбора я хотел отдать Сухарику».

«Если так, — сказал староста, поверив лжи хозяина зверинца, — я сожалею, что поколотил тебя; ну, потом сочтемся, пусть это будет аванс».

В то время как хозяин разговаривал со старостой, Сухарик стоял, чуть дыша, дрожал как осенний лист, умирая от желания броситься в ноги старосте и умолять увести его от хозяина зверинца. Но ему не хватило смелости, и, снова отчаявшись, он тихонько произнес; «Нет, видно, сон мой сбудется, я стану несчастной мухой, которую сожрет паук, напрасно я надеялся, что золотая мушка меня спасет».