Парижские тайны
Часть 171 из 267 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
— Знаю ли я ее, сударь? Ей, должно быть, я буду обязана всем счастьем моей будущей жизни; спасая ее, я сделала для нее меньше, чем она сделала для меня.
И Волчица со страстной любовью взглянула на своего мужа; отныне она больше не называла Марсиаля «своим милым.
— Да кто ж она такая? — снова спросил граф.
— Сударь, она — сущий ангел, она лучше всех на свете. Да, и хоть одета она как крестьянка, нет такой богатой женщины, нет такой знатной дамы, которая говорила бы так хорошо, как она. А ее нежный голосок звучит как райская музыка. Она благородная девушка, и мужественная, и такая добрая!
— А каким образом она упала в воду?
— Вот этого-то я и не знаю, сударь.
— Стало быть, она не крестьянка?
— Крестьянка? Да вы только поглядите на ее белые, маленькие ручки, сударь.
— И то правда, — сказал граф де Сен-Реми. — Тут какая-то тайна!.. Но как ее зовут, как ее фамилия?
— Послушайте, — прервал этот разговор доктор, — надобно перенести пациентку в лодку.
Полчаса спустя Лилия-Мария, которая все еще не пришла в себя, была перенесена в дом врача; ее уложили в хорошую постель и поручили материнскому попечению садовницы г-на Гриффона, к которой присоединилась и Волчица.
Доктор Гриффон пообещал графу де Сен-Реми, который проникался все большим и большим участием к Певунье, возвратиться в тот же вечер, чтобы осмотреть ее.
Марсиаль вместе с Франсуа и Амандиной уехал в Париж, но Волчица не захотела оставить Лилию-Марию до тех пор, пока бедняжка не будет вне опасности.
Остров Черпальщика опустел.
Мы вскоре встретимся с его зловещими обитателями у Краснорукого, где они должны были увидеться с Сычихой, для того чтобы вместе с нею убить г-жу Матье.
Но до этого мы поведем читателя на свидание, которое Том, брат Сары, назначил ужасной мегере, сообщнице Грамотея.
Глава IV.
ПОРТРЕТ
... Полуженщина, полузмея...
(Вольфганг, дейстивие I, сцена II)
Томас Сейтон, брат графини Сары Мак-Грегор, нетерпеливо прогуливался по бульвару, неподалеку от Обсерватории, когда наконец увидел приближавшуюся Сычиху. Отвратительная старуха была в белом чепце, ее плечи и спину окутывала большая красная клетчатая шаль; кончик круглого и острого, как бритва, стилета величиной с гусиное перо высовывался сквозь дно большой соломенной сумки, которую она несла в руке, и потому любой человек мог заметить грозное острие этого смертоносного оружия, принадлежавшего Грамотею.
Однако Том Сейтон не обратил внимания на то, что Сычиха была вооружена.
— Часы на башне Люксембургского дворца пробили три раза, — прохрипела старуха. — Надеюсь, я не опоздала... пришла тютелька-в-тютельку.
— Идемте, — сказал ей в ответ Томас Сейтон.
Идя впереди Сычихи, он миновал несколько пустырей, вошел в какую-то безлюдную улочку, расположенную против улицы Кассини, остановился посреди этого проезда, перегороженного турникетом, открыл небольшую калитку, сделал знак Сычихе следовать за ним и, пройдя вместе с нею несколько шагов по густо усаженной деревьями аллее, сказал старухе:
— Ждите меня здесь.
И исчез.
— Только бы он не заставил меня прождать его тут слишком долго, — пробормотала Сычиха, — я ведь должна встретиться в пять часов у Краснорукого с Марсиалями, чтобы укокошить торговку драгоценностями. Да, кстати, а как там мой чингал?[114] Ах негодник! Он высунул свой нос в окошечко, — прибавила старуха, видя, что кончик стилета высунулся из плетеной соломенной сумки. — Вот, не надела я на него пробку, он и безобразничает...
Вытащив из сумки стилет, снабженный деревянной рукояткой, она аккуратно уложила его опять в сумку так, чтобы он не был виден.
— Это оружие Громилушки, — проговорила она. — Как он только не выпрашивал его у меня, говорил, что чингал ему необходим, чтобы убивать крыс, они, мол, просто изводят его в подвале!.. Бедные зверьки! Ведь у них чаще всего лишь одна потеха — донимать этого безглазого старика! Ничего, ничего, пусть они его малость погрызут!.. И я не хочу, чтобы он причинял им вред, этим славным крысятам, потому и не отдаю ему чингал... К тому же он мне самой, может, скоро понадобится, чтобы сподручней управиться с этой торговкой... У нее на тридцать тысяч бриллиантов!.. Немало на долю каждого придется! Да, денек, видать, будет удачный... не то что в прошлый раз, когда я к этому разбойнику-нотариусу ходила и надеялась изрядно пощипать его. Ах, черт побери! Сколько я его ни стращала, сколько ни говорила, что, коли он не даст мне денег, я донесу в полицию о том, что его горничная через посредство Турнемина отдала мне Певунью, когда та совсем маленькая была, он совсем не испугался. Обозвал меня старой лгуньей и выставил за дверь... Ладно, ладно! Я напишу письмо без подписи тем людям на ферме, где жила Воровка, и расскажу им, что Жак Ферран бросил девочку еще малым ребенком... Может, они знают ее родных, и, когда Певунья выйдет из тюрьмы Сен-Лазар, этому прохвосту-нотариусу жарко станет... Но кто-то идет. Смотрите-ка... да ведь это та самая бледная дамочка, что была переодета мужчиной в тот вечер в кабачке Людоедки, она туда приходила вместе с этим высоким господином, что просил меня здесь обождать, а позднее мы их обоих ограбили вместе с Громилушкой в старых развалинах, возле собора Парижской богоматери, — прибавила Сычиха, заметив, что в конце аллеи показалась Сара Мак-Грегор. — Видать, они опять что-то задумали; ведь мы, должно быть, для этой дамочки выкрали Певунью с фермы. Ну что ж, коли она хорошо заплатит за новое дельце, мне это вполне подходит.
Подойдя ближе с Сычихе, которую Сара видела впервые после описанной нами сцены в кабаке Людоедки, она поглядела на старуху с тем чувством презрения и брезгливости, какое испытывают люди определенного круга, когда им приходится вступать в сделку с проходимцами, которые бывают нужны им либо как сообщники, либо как послушные орудия.
Томас Сейтон, который всегда был деятельным помощником и пособником своей сестры в ее преступных замыслах, хотя он и считал их в общем-то бесполезными, теперь решил отказаться и дальше играть столь постыдную роль; тем не менее он согласился в последний раз помочь сестре установить прямые связи с Сычихой; однако он объявил Саре, что не станет принимать участие в новых кознях, которые они задумают совершить.
Поняв, что ей не удастся вернуть Родольфа, разрушая те узы и привязанности, которые, как она полагала, дороги ему, графиня надеялась теперь, как мы уже говорили, обмануть его с помощью недостойного плутовства, успех которого мог бы помочь ей осуществить ту давнюю мечту, которую лелеяла эта упрямая и жестокая женщина.
Речь шла о том, чтобы убедить Родольфа, будто дочь, которую родила от него Сара Мак-Грегор, не умерла, и найти девушку, какую можно было выдать за эту его дочь.
После короткого молчания Сара сказала Сычихе:
— Ловки ли вы, решительны и не болтливы?
— Я ловка, как обезьяна, решительна, как дог, и нема, как рыба, вот какова я, Сычиха, и такой сотворил меня дьявол, чтобы я могла получше служить вам, коли потребуется... так что я на все способна... — со смехом ответила старуха. — Надеюсь, что мы лихо завладели для вас юной крестьянкой, кстати, она сидит сейчас в тюрьме Сен-Лазар и пробудет там еще добрых два месяца.
— Сейчас не о ней речь, а совсем о других вещах...
— Как вам будет угодно, милая дамочка! Важно только, чтоб вслед за тем, о чем вы меня попросите, появились бы денежки. А уж тогда-то нас с вами водой не разольешь!
Сара Мак-Грегор не могла скрыть гримасу отвращения.
— Должно быть, вы знаете, — спросила она, — каких-нибудь простых людей... людей обездоленных?
— Ну, таких-то в нашем городе побольше, чем миллионеров... только выбирай! Слава богу, нищих в Париже богато!
— Мне нужна бедная сиротка, и, главное, такая, что лишилась родителей в раннем детстве. Но этого мало: надо, чтобы у нее было красивое личико, добрый нрав и чтобы было ей не больше семнадцати лет.
Старуха с удивлением посмотрела на Сару.
— Я думаю, такую сиротку отыскать нетрудно, — продолжала графиня, — ведь есть столько подкидышей...
— Ах, вот что вам нужно! Но скажите, милая дамочка, вы, должно, совсем позабыли про Певунью... А ведь она-то как раз вам и нужна!
— Что это еще за Певунья!
— Та самая девчонка, которую мы выкрали для вас с фермы в Букевале!
— Да не о ней теперь речь, я ведь вам уже сказала!
— Да вы меня выслушайте, а главное вознаградите за добрый совет; вам ведь нужна сиротка, кроткая, как овечка, и красивая, как ясный день, и надо, чтоб ей было не больше семнадцати лет, ведь так?
— Вот именно...
— Ну так вот! Возьмите себе Певунью, когда она выйдет на волю из тюрьмы Сен-Лазар; вам ведь просто повезло, она как будто нарочно для вас создана, потому как ей было всего шесть лет, когда этот проходимец Жак Ферран, а тому уже десять лет, передал мне ее на воспитание да еще добавил тысячу франков в придачу — только бы от нее избавиться... Ведь тогда Турнемин, что сейчас на каторге в Рошфоре, ее ко мне и привел... и сказал, что от этой девчонки хотят избавиться или на худой конец распустить слух, будто она померла...
— Жак Ферран... вы так сказали? — воскликнула Сара столь изменившимся голосом, что Сычиха даже попятилась и опешила. — Нотариус Жак Ферран, — снова заговорила Сара, — поручил вашим заботам этого ребенка... и...
Она не в силах была продолжать.
Волнение графини было слишком сильно; она протянула к Сычихе руки, которые судорожно подергивались; изумление и радость исказили черты ее лица.
— Никак не пойму, чего это вы так всполошились, милая моя дамочка, — сказала старуха. — А ведь это все проще простого... Десять лет тому назад Турнемин, старый мой кореш, мне сказал: «Хочешь взять к себе шестилетнюю девчонку, от которой хотят избавиться? Будет ли она жить или околеет, это не важно; зато заработаешь тысячу франков; а с девчонкой делай что хочешь...»
— С тех пор прошло десять лет?! — воскликнула Сара.
— Ровно десять...
— Это была белокурая девочка?
— Уж такая белокурая...
— И с голубыми глазами?
— С голубыми глазами, а вернее сказать, со светло-синими, как васильки.
— И это та самая... что жила на ферме?..
— Мы упрятали ее в тюрьму Сен-Лазар... Надо сказать, я не думала, что встречу ее в деревне... Воровку-то...
— О господи! Господи! — воскликнула Сара, упав на колени, воздев руки и возведя глаза к небу. — Воистину пути твои неисповедимы... Я простираюсь ниц перед твоим промыслом. О, неужели такое счастье возможно?.. Нет, нет, я все еще не могу в это поверить... это было бы чересчур прекрасно... нет, быть не может!..
Потом, быстро поднявшись с колен, графиня сказала Сычихе, которая смотрела на нее в полной растерянности:
— Пойдемте...
И Сара пошла впереди старухи быстрым шагом.
Дойдя до конца аллеи, она поднялась на несколько ступенек, что вели к застекленной двери в кабинет, пышно обставленный дорогой мебелью.
Сычиха уже собиралась было последовать за графиней, но та жестом приказала ей оставаться снаружи.
И Волчица со страстной любовью взглянула на своего мужа; отныне она больше не называла Марсиаля «своим милым.
— Да кто ж она такая? — снова спросил граф.
— Сударь, она — сущий ангел, она лучше всех на свете. Да, и хоть одета она как крестьянка, нет такой богатой женщины, нет такой знатной дамы, которая говорила бы так хорошо, как она. А ее нежный голосок звучит как райская музыка. Она благородная девушка, и мужественная, и такая добрая!
— А каким образом она упала в воду?
— Вот этого-то я и не знаю, сударь.
— Стало быть, она не крестьянка?
— Крестьянка? Да вы только поглядите на ее белые, маленькие ручки, сударь.
— И то правда, — сказал граф де Сен-Реми. — Тут какая-то тайна!.. Но как ее зовут, как ее фамилия?
— Послушайте, — прервал этот разговор доктор, — надобно перенести пациентку в лодку.
Полчаса спустя Лилия-Мария, которая все еще не пришла в себя, была перенесена в дом врача; ее уложили в хорошую постель и поручили материнскому попечению садовницы г-на Гриффона, к которой присоединилась и Волчица.
Доктор Гриффон пообещал графу де Сен-Реми, который проникался все большим и большим участием к Певунье, возвратиться в тот же вечер, чтобы осмотреть ее.
Марсиаль вместе с Франсуа и Амандиной уехал в Париж, но Волчица не захотела оставить Лилию-Марию до тех пор, пока бедняжка не будет вне опасности.
Остров Черпальщика опустел.
Мы вскоре встретимся с его зловещими обитателями у Краснорукого, где они должны были увидеться с Сычихой, для того чтобы вместе с нею убить г-жу Матье.
Но до этого мы поведем читателя на свидание, которое Том, брат Сары, назначил ужасной мегере, сообщнице Грамотея.
Глава IV.
ПОРТРЕТ
... Полуженщина, полузмея...
(Вольфганг, дейстивие I, сцена II)
Томас Сейтон, брат графини Сары Мак-Грегор, нетерпеливо прогуливался по бульвару, неподалеку от Обсерватории, когда наконец увидел приближавшуюся Сычиху. Отвратительная старуха была в белом чепце, ее плечи и спину окутывала большая красная клетчатая шаль; кончик круглого и острого, как бритва, стилета величиной с гусиное перо высовывался сквозь дно большой соломенной сумки, которую она несла в руке, и потому любой человек мог заметить грозное острие этого смертоносного оружия, принадлежавшего Грамотею.
Однако Том Сейтон не обратил внимания на то, что Сычиха была вооружена.
— Часы на башне Люксембургского дворца пробили три раза, — прохрипела старуха. — Надеюсь, я не опоздала... пришла тютелька-в-тютельку.
— Идемте, — сказал ей в ответ Томас Сейтон.
Идя впереди Сычихи, он миновал несколько пустырей, вошел в какую-то безлюдную улочку, расположенную против улицы Кассини, остановился посреди этого проезда, перегороженного турникетом, открыл небольшую калитку, сделал знак Сычихе следовать за ним и, пройдя вместе с нею несколько шагов по густо усаженной деревьями аллее, сказал старухе:
— Ждите меня здесь.
И исчез.
— Только бы он не заставил меня прождать его тут слишком долго, — пробормотала Сычиха, — я ведь должна встретиться в пять часов у Краснорукого с Марсиалями, чтобы укокошить торговку драгоценностями. Да, кстати, а как там мой чингал?[114] Ах негодник! Он высунул свой нос в окошечко, — прибавила старуха, видя, что кончик стилета высунулся из плетеной соломенной сумки. — Вот, не надела я на него пробку, он и безобразничает...
Вытащив из сумки стилет, снабженный деревянной рукояткой, она аккуратно уложила его опять в сумку так, чтобы он не был виден.
— Это оружие Громилушки, — проговорила она. — Как он только не выпрашивал его у меня, говорил, что чингал ему необходим, чтобы убивать крыс, они, мол, просто изводят его в подвале!.. Бедные зверьки! Ведь у них чаще всего лишь одна потеха — донимать этого безглазого старика! Ничего, ничего, пусть они его малость погрызут!.. И я не хочу, чтобы он причинял им вред, этим славным крысятам, потому и не отдаю ему чингал... К тому же он мне самой, может, скоро понадобится, чтобы сподручней управиться с этой торговкой... У нее на тридцать тысяч бриллиантов!.. Немало на долю каждого придется! Да, денек, видать, будет удачный... не то что в прошлый раз, когда я к этому разбойнику-нотариусу ходила и надеялась изрядно пощипать его. Ах, черт побери! Сколько я его ни стращала, сколько ни говорила, что, коли он не даст мне денег, я донесу в полицию о том, что его горничная через посредство Турнемина отдала мне Певунью, когда та совсем маленькая была, он совсем не испугался. Обозвал меня старой лгуньей и выставил за дверь... Ладно, ладно! Я напишу письмо без подписи тем людям на ферме, где жила Воровка, и расскажу им, что Жак Ферран бросил девочку еще малым ребенком... Может, они знают ее родных, и, когда Певунья выйдет из тюрьмы Сен-Лазар, этому прохвосту-нотариусу жарко станет... Но кто-то идет. Смотрите-ка... да ведь это та самая бледная дамочка, что была переодета мужчиной в тот вечер в кабачке Людоедки, она туда приходила вместе с этим высоким господином, что просил меня здесь обождать, а позднее мы их обоих ограбили вместе с Громилушкой в старых развалинах, возле собора Парижской богоматери, — прибавила Сычиха, заметив, что в конце аллеи показалась Сара Мак-Грегор. — Видать, они опять что-то задумали; ведь мы, должно быть, для этой дамочки выкрали Певунью с фермы. Ну что ж, коли она хорошо заплатит за новое дельце, мне это вполне подходит.
Подойдя ближе с Сычихе, которую Сара видела впервые после описанной нами сцены в кабаке Людоедки, она поглядела на старуху с тем чувством презрения и брезгливости, какое испытывают люди определенного круга, когда им приходится вступать в сделку с проходимцами, которые бывают нужны им либо как сообщники, либо как послушные орудия.
Томас Сейтон, который всегда был деятельным помощником и пособником своей сестры в ее преступных замыслах, хотя он и считал их в общем-то бесполезными, теперь решил отказаться и дальше играть столь постыдную роль; тем не менее он согласился в последний раз помочь сестре установить прямые связи с Сычихой; однако он объявил Саре, что не станет принимать участие в новых кознях, которые они задумают совершить.
Поняв, что ей не удастся вернуть Родольфа, разрушая те узы и привязанности, которые, как она полагала, дороги ему, графиня надеялась теперь, как мы уже говорили, обмануть его с помощью недостойного плутовства, успех которого мог бы помочь ей осуществить ту давнюю мечту, которую лелеяла эта упрямая и жестокая женщина.
Речь шла о том, чтобы убедить Родольфа, будто дочь, которую родила от него Сара Мак-Грегор, не умерла, и найти девушку, какую можно было выдать за эту его дочь.
После короткого молчания Сара сказала Сычихе:
— Ловки ли вы, решительны и не болтливы?
— Я ловка, как обезьяна, решительна, как дог, и нема, как рыба, вот какова я, Сычиха, и такой сотворил меня дьявол, чтобы я могла получше служить вам, коли потребуется... так что я на все способна... — со смехом ответила старуха. — Надеюсь, что мы лихо завладели для вас юной крестьянкой, кстати, она сидит сейчас в тюрьме Сен-Лазар и пробудет там еще добрых два месяца.
— Сейчас не о ней речь, а совсем о других вещах...
— Как вам будет угодно, милая дамочка! Важно только, чтоб вслед за тем, о чем вы меня попросите, появились бы денежки. А уж тогда-то нас с вами водой не разольешь!
Сара Мак-Грегор не могла скрыть гримасу отвращения.
— Должно быть, вы знаете, — спросила она, — каких-нибудь простых людей... людей обездоленных?
— Ну, таких-то в нашем городе побольше, чем миллионеров... только выбирай! Слава богу, нищих в Париже богато!
— Мне нужна бедная сиротка, и, главное, такая, что лишилась родителей в раннем детстве. Но этого мало: надо, чтобы у нее было красивое личико, добрый нрав и чтобы было ей не больше семнадцати лет.
Старуха с удивлением посмотрела на Сару.
— Я думаю, такую сиротку отыскать нетрудно, — продолжала графиня, — ведь есть столько подкидышей...
— Ах, вот что вам нужно! Но скажите, милая дамочка, вы, должно, совсем позабыли про Певунью... А ведь она-то как раз вам и нужна!
— Что это еще за Певунья!
— Та самая девчонка, которую мы выкрали для вас с фермы в Букевале!
— Да не о ней теперь речь, я ведь вам уже сказала!
— Да вы меня выслушайте, а главное вознаградите за добрый совет; вам ведь нужна сиротка, кроткая, как овечка, и красивая, как ясный день, и надо, чтоб ей было не больше семнадцати лет, ведь так?
— Вот именно...
— Ну так вот! Возьмите себе Певунью, когда она выйдет на волю из тюрьмы Сен-Лазар; вам ведь просто повезло, она как будто нарочно для вас создана, потому как ей было всего шесть лет, когда этот проходимец Жак Ферран, а тому уже десять лет, передал мне ее на воспитание да еще добавил тысячу франков в придачу — только бы от нее избавиться... Ведь тогда Турнемин, что сейчас на каторге в Рошфоре, ее ко мне и привел... и сказал, что от этой девчонки хотят избавиться или на худой конец распустить слух, будто она померла...
— Жак Ферран... вы так сказали? — воскликнула Сара столь изменившимся голосом, что Сычиха даже попятилась и опешила. — Нотариус Жак Ферран, — снова заговорила Сара, — поручил вашим заботам этого ребенка... и...
Она не в силах была продолжать.
Волнение графини было слишком сильно; она протянула к Сычихе руки, которые судорожно подергивались; изумление и радость исказили черты ее лица.
— Никак не пойму, чего это вы так всполошились, милая моя дамочка, — сказала старуха. — А ведь это все проще простого... Десять лет тому назад Турнемин, старый мой кореш, мне сказал: «Хочешь взять к себе шестилетнюю девчонку, от которой хотят избавиться? Будет ли она жить или околеет, это не важно; зато заработаешь тысячу франков; а с девчонкой делай что хочешь...»
— С тех пор прошло десять лет?! — воскликнула Сара.
— Ровно десять...
— Это была белокурая девочка?
— Уж такая белокурая...
— И с голубыми глазами?
— С голубыми глазами, а вернее сказать, со светло-синими, как васильки.
— И это та самая... что жила на ферме?..
— Мы упрятали ее в тюрьму Сен-Лазар... Надо сказать, я не думала, что встречу ее в деревне... Воровку-то...
— О господи! Господи! — воскликнула Сара, упав на колени, воздев руки и возведя глаза к небу. — Воистину пути твои неисповедимы... Я простираюсь ниц перед твоим промыслом. О, неужели такое счастье возможно?.. Нет, нет, я все еще не могу в это поверить... это было бы чересчур прекрасно... нет, быть не может!..
Потом, быстро поднявшись с колен, графиня сказала Сычихе, которая смотрела на нее в полной растерянности:
— Пойдемте...
И Сара пошла впереди старухи быстрым шагом.
Дойдя до конца аллеи, она поднялась на несколько ступенек, что вели к застекленной двери в кабинет, пышно обставленный дорогой мебелью.
Сычиха уже собиралась было последовать за графиней, но та жестом приказала ей оставаться снаружи.