Пари с морским дьяволом

Солнце слепило. Швыряло острые искры в глаза, как песок. Раздавало пощечины: синим – наотмашь! яростным белым – так, что хотелось отшатнуться! Лазурью било под дых, чтобы перехватило дыхание. Казалось, в этом месте не существовало цветов, кроме синего и белого. Даже оливковые рощи, разбросанные там и сям на выбеленных до седины холмах, не зеленели, как положено, а вспыхивали серебристо-голубыми кронами под безжалостным солнцем.

Бригантина «Мечта» пришвартовалась к причалу. Это был второй остров на пути следования корабля.

Маша смотрела, словно хотела впитать в себя все увиденное. Под холмами кучно лепились домики, как птичьи гнезда. Белые стены, лазурные ставни, темные веретена кипарисов, устремленные в небо. Закроешь глаза – и отпечаток этой картины остается на внутренней стороне века, как оттиск безмятежного счастья. В порту болтались и подпрыгивали на волнах утлые лодчонки, кое-где смуглые рыбаки в широкополых шляпах, завидев бригантину, отрывались от починки сетей и махали руками кораблю.

– Жизнь-то бурлит, – заметил Владимир. – Движуха!

– Это вам после вчерашнего так кажется, – усмехнулся Яков Семеныч. – Здесь всего один поселок на весь остров.

Поселок лежал перед ними, как на ладони.

– Такое приятное место, – похвалил деликатный Темир Гиреев, выбравшийся наконец-то из радиорубки. – Гулять хорошо, фотографировать очень хорошо…

– Кушать – очень-очень хорошо? – фыркнула Яна.

– Кушать здесь особо негде, – развел руками татарин. – Разве что возле церкви есть таверна. Совсем маленькая – во-о-от такая.

Он сложил короткие пальцы в колечко и показал, какая.

– Головные уборы никто не забыл? – Боцман обвел группу строгим взглядом. – Не вздумайте снимать! Увижу – прикажу всыпать линьков.

– Вы с нами пойдете?

– Яков Семеныч, в вашей компании интереснее!

– Покажете нам достопримечательности…

Боцман широко ухмыльнулся.

– Около вон того дома живет псина трехногая. Она и есть основная достопримечательность. Только местным об этом не говорите!

– А как же руины? – разочарованно протянула Кира.

– Яков Семеныч шутит! – вмешался капитан. – Принижает культурные ценности этого замечательного острова. И мы его за это порицаем! Порицаем, товарищи?

– Так точно! – нестройно отрапортовала команда.

Муромцев подошел к фальшборту и вытянул руку.

– Смотрите – видите тропу? Если пойдете по ней от церкви, чтобы поселок остался справа, то минут через десять выйдете к развалинам храма. Ничего особенного не ожидайте, это вам не Акрополь.

– Развалины-то хоть аутентичные? – поинтересовался Владимир.

Капитан пожал плечами:

– Туристов здесь, кроме нас, практически не бывает. Стараться не для кого. Так что думаю, да, подлинные. Что скажешь, Яков Семеныч?

Боцман подошел к нему, оперся ладонями о планшир. Маша впервые обратила внимание, что руки у него жилистые, огромные, как кротовьи лапы. Синие вены рвались наружу из-под дочерна загорелой кожи.

– Согласен, Илья Ильич! А кого руины не интересуют, тот может на коз полюбоваться. Их там без счета пасется!

Козы окончательно решили дело.

– Тогда закладываем три часа, чтобы и к храму сходить, и искупаться, и по острову погулять в свое удовольствие, – подытожил Муромцев. – Только в воде осторожнее! Не обгорите.

Стефан, вздрогнувший при упоминании воды, отвернулся.

– И в холмы не углубляйтесь, пожалуйста, – добавил Темир Гиреев. – Там случаются обвалы.

Парами они начали подходить к трапу. Маша заметила, что из всей группы только Наташа Симонова не надела солнцезащитные очки.

– Не боитесь за глаза? Солнце яркое.

– Я люблю, когда ярко…

В руках девушка держала небольшую рукодельную корзинку. У самой Маши дома возле кресла стояла похожая, в английском стиле. Правда, вместо рукоделия Маша время от времени бросала в нее яблочные огрызки, но ни за что не призналась бы в этом.

– Вы собираетесь вязать? Или вышивать? – удивилась она.

– Там видно будет, – уклончиво ответила Наташа.

Сегодня она повязала голову красной косынкой, из-под которой выбивались длинные темные пряди. Не то цыганка, не то ведунья, не то повзрослевшая Красная Шапочка.


«После слова «конец» ничего не кончается, – подумала Маша. – Красная Шапочка давно выросла и живет с Волком. Выбирает ему из шкуры блох, когда он перекидывается по вечерам. Баранину покупает у мясника в соседней деревне, а за кроликами он охотится сам. Простодушная Золушка родила четверых детей, и Фея-Крестная отчаянно интригует при дворе. Одиннадцатый принц из сказки «Дикие лебеди», тот, что остался с лебединым крылом, стал поэтом. Что еще ему было делать, раз у него всегда при себе остро отточенное перо!»

– А Красавица и Чудовище? – спросил Бабкин прямо ей в ухо.

Маша так и подпрыгнула.

– Ты меня напугал!

– А нечего думать вслух так громко. Так что с Красавицей? Они жили долго и счастливо?

– Нет, – вздохнула Маша. – После того, как Чудовище превратилось в Принца, Красавица мучилась и страдала. Принц был всем хорош: прекрасен собой, добр и щедр… Но влюбилась-то она в Чудовище, с плохим характером, вздорного и мрачного.

– Страшные вещи ты рассказываешь! – Бабкин спрыгнул на берег и легко подхватил Машу на руки. – Давай сказку с хорошим концом, иначе в воду брошу!

Маша забрыкалась, но сдалась:

– Буратино жил долго и счастливо! – И, едва Сергей поставил ее на берег, злорадно добавила: – Завел себе бобра!

Бабкин направился к ней с явным намерением осуществить угрозу, и чтобы задержать его, она скороговоркой спросила:

– А тебе не кажется, что Бур нам соврал?

Сергей остановился в одном шаге от нее.

– Его рассказ звучит так дико, что вполне может быть правдой. Ты не замечала, что правда всегда на редкость неправдоподобна?

Маша не ответила. Она обернулась и глазами искала Аркадия с женой.

Они уже поднимались в поселок: он на шаг впереди, оживленно жестикулирующий, подпрыгивающий, как кузнечик; она – чуть сзади: высокая, сильная, несгибаемая, словно заслоняющая мужа от их пристальных взглядов.



Добравшись до развалин храма, Владимир и Яна разделились. Он, сгрузив с себя камеры и треногу, остался прохлаждаться в тени деревьев. А неугомонная жена объявила, что будет выслеживать коз, и скрылась в оливковых зарослях, начинавшихся ниже тропы.

Руины, оказавшиеся куда дальше, чем обещал Муромцев, не произвели на Владимира никакого впечатления. Булыжники, блин, потрескавшиеся. Даже склон холма интереснее смотрится!

С этой стороны плоские, как высунутые языки, камни громоздились друг на друга. Гора будто дразнилась. Над «языками» высилась отвесная стена, из которой кое-где торчали чахлые представители местной флоры, держась за скалу на честном слове. «Цепкие, суки», – одобрительно подумал о них Владимир. Он уважал цепкость. Вот Янка – как бульдог: что в пасть попало, то уже не отберешь, только если с башкой оторвать.

Солнце припекало так, словно решило вытопить из него все сало. Владимир, потея и ругаясь, переместился следом за незаметно уползшей тенью. Как они живут здесь вообще в такой жаре? И Янка еще потащила его на такую верхотуру! Фанатка, блин, документальной фотосъемки.

Правда, Бур, когда услышал про руины, тоже загорелся и рвался бежать сюда прежде них, но Владимир его осадил: по очереди, батя, по очереди. Сначала мы, потом вы. Нечего тут всем вместе топтаться, настроение рушить.

Буры согласились, куда им деваться… Хотя глядели укоризненно.

Владимир вдруг вспомнил бывшую жену. Вот кто была мастерица взывать к совести! Желала от него гражданской позиции, выраженного мнения о страданиях детей в Зимбабве и – эмоций, эмоций, эмоций! Глядя на нее, он удивлялся, как она не надорвется, волоча на своих плечах все тяготы мира. Но сам подставлять плечо не хотел. Всех жалеть – жалелки не хватит!

Перед разводом цеплялась за него, как Муму за Герасима. Все достоинство растеряла. Владимир даже наорал на нее, выведенный из себя ее тупостью:

– А ты знаешь, что любовь может жить только три года? А потом умирает! Это ученые, между прочим, установили!

Вообще-то он вычитал это в известной книжке, автора которой забыл, не успев закрыть обложку. И книжку забыл всю, кроме этой единственной фразы.

Он долго еще говорил ей про ученых, и про исследования, и про три года максимум. Ему было очень важно удержать эту мысль, не дать себе усомниться в собственной правоте. Три года, и ни днем больше! А потом – умирает! И это у всех так, у всех! Потому что если на секунду допустить, только допустить, что хоть у кого-то бывает иначе, если поверить в то, что вот эти люди, пятнадцать лет прожившие вместе, связаны не только деньгами и общими привычками, то это означает, что он сам… что он сам – в проигравших. Среди неудачников. В рядах тех, кому выдали мелочь, придержав большее для других.

– Три года, – ожесточенно сказал он. – Три года – и все. А потом каюк. Ясно?



Бывшая жена так отчетливо встала перед глазами, что Владимир даже головой мотнул. Черт, привидится же…

Он потер виски, сгоняя сонливость, и поднялся. Пока Янка ловит коз, можно и поснимать.

Руденко предпочитал открыточные виды, с явной, бьющей в глаза красотой, и сейчас перед ним открывался как раз такой. Вот руины, над которыми дрожит и слоится нагретый воздух. За руинами оливы сбегают по склону холма. А внизу разлеглось море и дышит полной грудью.

Владимир сделал несколько пробных кадров. О, бабочка над развалиной! Философский подтекст этого снимка пришелся ему по душе. Типа, мимолетность жизни над вечным покоем.

– Куда, падла желтокрылая!

Но было поздно. Бабочка оскорбленно поднялась с камней, покрытых подушечками мха, и улетела прочь, трепеща на ветру.

Без нее кадр потерял смысл. Каменюку снять на фоне моря любая дура сможет!

Владимир перехватил камеру удобнее и неспешно двинулся вглубь по тропе.

Здесь можно было найти виды поинтереснее! То узловатая ветка высунется из скалы, точно протянутая рука лесного духа, то откроются необычные напластования… Гора приоткрывала нутро, поворачиваясь то так, то эдак.