Пари с морским дьяволом

– Подождите! А пираты на нас не нападут?

Это, конечно, была Яна. В голосе ее звучала плохо скрытая надежда, что пираты нападут, и будет отчаянная драка, много крови, рома и насилия.

– Вообще-то могут, – неожиданно серьезно ответил Артем Диких.

– Правда?!

– Да, появляются они тут иногда, – поддержал боцман. – Но на этот случай товарищ Диких у нас вооружен!

– Луком со стрелами? – усмехнулась Яна, окидывая Артема таким взглядом, что бедный старпом заалел, словно девушка.

Сзади подошел Владимир Руденко, положил тяжелую ладонь жене на холку:

– Ну-ка, цыц. Развоевалась!

Яна и его обожгла взглядом. Но Руденко, в отличие от Артема, краснеть не собирался. Еще и шлепнул ее по попе:

– Пошла, кобылка моя!

Когда погрузились в шлюпки, Маша не удержалась: перегнулась, черпнула воду. Теплая! Невозможно поверить, что еще утром брызги секли лицо как льдинки.

Гребцы на веслах устроили соревнование, и две лодки толчками двигались вперед.

– Раз-два! Раз-два! – хрипло дирижировал боцман. Пробковый шлем он оставил на бригантине, и от его лысины отсвечивало вечернее солнце.

– Давай! Навались! – доносился с соседнего борта звонкий голос Артема Диких.

Когда днище зашуршало о песок, боцман с поразительной для его возраста легкостью перемахнул через борт. Следом за ним попрыгали Сергей со Стефаном.

Яков Семеныч хулигански свистнул, сунув два пальца в рот.

– Эй, Темыч!

Старпом обернулся и скривился. Им до берега оставалось метров двадцать.

– Ты не Диких, ты Домашних! – дразнясь, крикнул Боцман.

– На обратном пути сочтемся!

– Как же, жди!

Глядя на Якова Семеныча, режиссер тихо, чтобы тот не услышал, проговорил, будто читая вслух из невидимой книги:

– Все у него было старое, кроме глаз, а глаза были цветом похожи на море – веселые глаза человека, который не сдается.

– Это откуда? – наклонилась к нему Кира.

– Хэмингуэй.

Вдоль линии прибоя море выложило узоры из обломков крошечных ракушек и морских водорослей. Маша сделала два шага, и песчинки облепили мокрые ступни.

Она вдохнула глубоко-глубоко, чтобы морской воздух вытеснил московский смог, осевший в легких. Если бы можно было набрать его впрок, этот воздух! Теплый, прозрачный, с привкусом соленого ветра и хвои! Хотя бы баночку. Она бы доставала ее в конце ноября и дышала в терапевтических целях – по чуть-чуть, чтобы хватило на год.

И песок тоже нужно взять. Всего пару-тройку пригоршней, она не жадная! Хватит, чтобы рассыпать по полу в феврале, когда снаружи вьюга пылит колючим снегом, и оставлять на нем отпечатки ладоней и ступней.

– Мария!

Маша вздрогнула и обернулась. Оказывается, пока она мечтала, группа уже собралась и терпеливо ждала ее.

Еще на корабле было решено, что отдыхать и купаться станут не все вместе, а по парам. «Чуть западнее есть большая лагуна, можно было бы высадиться там, – сказал боцман. – Но вы ж сами не захотите гурьбой». Так и вышло.

Рассредоточились по бухтам. Первая, самая ближняя к месту высадки, досталась Яне и Владимиру. «Чтобы далеко не тащиться!» – подмигнул Артем Диких.

«Очень гуманно с его стороны», – подумала Маша, оценив размер сумки у Яны и количество фотоаппаратуры на ее муже. Сквозь прозрачные бока пляжной сумки просвечивали платья, парео, шляпы и, кажется, даже пиратская треуголка. Яна не собиралась в этих изумительных природных декорациях распылять красоту впустую, без увековечивания.

Яна оценила выделенную им бухту и красиво закинула руку за голову.

– Лук для инстаграмма! – пропела она, фотографируясь на собственный айфон. – Артем, а теперь вы нас с Володей щелкните, пли-и-из!

– Какая любовь к себе! – тихо заметила Кира. – Можно только позавидовать.

Наташа Симонова обернулась к ней.


– Это вовсе не любовь.

– А что же?

– Страх смерти, конечно.

Забыв про Яну, все уставились на русалку.

Она поковыряла носком босой ноги песок и перечислила со странной полуулыбкой:

– Вот мой завтрак, вот я сама, вот мой песик, вот моя обувь, вот я в отпуске триста двадцать пять раз, а это мое ухо четыре раза. Ела салат, пила дайкири, с этим здоровалась за руку, с тем целовалась. Это не любовь к себе, это страх. Страх, что исчезну – и ничего не останется. А самые тревожные боятся, что уже исчезли. Кто они для мира? Никто. Не пишут картин, не лечат детей, не спасают морских котиков от истребления. Вот и пытаются забить себя в вечность, оставляя снимок, как печать: «существую». Объективное подтверждение себя. Крючки, цепляющие за бытие.

Изумленная Маша поймала взгляд мужа. «Аутизм, говоришь?» – одними губами поинтересовался Сергей.



Бухта им досталась небольшая, но укромная. Скалы из песчаника выдавались вперед двумя острыми резцами, защищая от чужих взглядов. Если зайти в воду по колено, можно было увидеть бригантину. Она покачивалась на волнах, как сложившая крылья птица.

– Господи, хорошо-то как!

Сергей закатал шорты и следом за Машей пошлепал в воду.

«Сказать про Аркадия? Не сказать?»

– Меня на шлюпке укачало сильнее, чем в открытом море! – Жена обернула к нему страдальческое лицо. – Где таблетки?

– В каюте забыл, – покаялся Сергей.

Маша испепелила его взглядом и, пошатываясь, выбралась на берег. Там она плюхнулась на песок и закрыла глаза.

«Не буду говорить, – решил Бабкин. – Нефиг нагнетать».

Он побродил среди камней, разглядывая рыбок. Вода, совершенно прозрачная у скал, метрах в двадцати словно густела и набирала плотную, яркую синеву. Сергей подошел ближе, не обращая внимания на промокшие шорты. Так и есть: отсюда начинался обрыв. Он сделал осторожный шаг – и почувствовал, что не достанет до дна.

Вернувшись, Сергей стащил мокрые шорты и раскинул руки, подставляя грудь солнечным лучам.

– Между прочим, тут приличная глубина, – сообщил он. – Где техника безопасности, я вас спрашиваю? Почему нам не выдали спасательные круги? Я требую надувной круг.

Маша открыла глаза, приподнялась на локте и внимательно посмотрела на него:

– Тебя что-то беспокоит?

– Там глубина… – начал Бабкин, но она перебила его:

– Нет. Тебя что-то беспокоит на «Мечте»?



Наташа Симонова с трудом сдерживала гнев. Вернее, то чувство, которое она для простоты обозначала этим словом. Оно рождалось в затылке, отчетливо голубое, ледяное, заостренное, и от него по шее бежали неприятные мурашки, похожие на холодные капли.

Стефан опять брал ее вещи.

Она обнаружила это, когда открыла свою сумку и не увидела свитера. Драный, протершийся на локтях, выцветший свитер был старьем, откопанным бог знает на каких развалах. Но это не имело значения. Это был ее свитер, и она любила его.

А Стефан его взял.

У Наташи было немного вещей. Но с каждой из них она устанавливала особые отношения. Одни приносили удачу в дождливые дни. В других хорошо было читать книги, утопая в объятиях старого дивана. Третьи защищали, как броня – она частенько надевала их на выход в город. В полосатой юбке с рваными краями ей везло на встречи с кошками, а куртка с нелепым длинным капюшоном, словно позаимствованным у гномов, помогала найти новые дороги.

У Стефана был полный шкаф безликих шмоток. Для него одежда как будто вовсе не имела личной стороны, только функциональную. И он не понимал, отчего Наташа так злится, когда он берет ее вещи.

Обратно их приходилось выцарапывать с боем. Шарфы, пара кофт, даже шляпа затерялись в глубинах его захламленных полок. «Успокойся, – советовал Стефан, когда она рылась в куче вещей, стиснув зубы. – Купим новое. Делов-то!»

После трех подобных случаев Наташа перестала одалживать ему вещи.

Тогда Стефан начал брать их без спроса. Как-то раз она обнаружила, что пропала рубашка. Со скандалом рубашку удалось вернуть. Тогда исчезла футболка, обычная черная футболка с эмблемой спортивной фирмы на спине. Стефан ночевал у Наташи, и она позволила ему утром надеть ее. Это было ошибкой. Футболка пропала с концами, а Зеленский с самым честным видом клялся, что непричастен к этому.

Она давно выгнала бы его за такие проделки. Но, к ее изумлению, это был его единственный серьезный недостаток.

Собственно, вообще единственный.

Этот мальчик, увлеченно игравший в эльфов и что-то программировавший с девяти утра до шести вечера, как-то так приладился к ее жизни, что Наташа временами ловила себя на очень странном ощущении.

Она чувствовала себя завершенной.

Когда-то там, наверху, рисуя ее, забыли или не захотели добавить нескольких штрихов. Возможно, отрабатывали новую технику, но получилось то, что получилось.